Душекрад - Александр Зимовец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так, а еще что-то интересного в бумагах нашли, Рождествин?
— Самое интересное — вот, — произнес эльф и протянул ему лист бумаги.
Герман, наклонившись, увидел на листе надпись: «12 маскарад предупредить».
— И что это значит? — Трезорцев хмыкнул.
— Пока не установлено. Однако ясно, что надпись сделана за считанные минуты до смерти. Похоже, покойному это было важно. Опять же, слово какое перспективное: предупредить. Кого-то хотел князь предупредить, но не успел… И как-то это связано с маскарадом. По словам прислуги, маскарады покойник проводил не раз. Может быть, на ближайшем из них кого-то предупредить хотел, не привлекая внимания.
— Хм… это важное… — ротмистр потер длинную собачью переносицу. — Еще что-нибудь?
— Договоры, счета, долговые расписки, — проговорил эльф. — Похоже, дела у его светлости шли так себе. Должен он был всем вокруг, кстати, баронессе фон Аворакш в том числе. Кстати, сойдет за мотив.
— Хреновый мотив, — рыкнул Трезорцев. — Должников не убивают, из них долги выбивают. Но проверить эту баронессу все равно стоит. Чего это она шпионила за покойным?
— Например, покойный не хотел долг отдавать, — Рождествин пожал плечами. — А наследники, как она думает, будут посговорчивее.
— Бывает, конечно, и такое, — проговорил задумчиво, Трезорцев. — Вот вы ей и займитесь, вас учить не надо. А вы, Брагинский, разъясните мне этого Пудовского. Чует мое сердце, что с ним дело может быть тоже нечисто.
— Я спросить хотел, — начал Герман. — А чего он так расстроился, что без хозяина остался, ну, лакей этот? Подумаешь, будет теперь мещанин, даже лучше.
— Вы, Брагинский, опиум когда-нибудь курили? — спросил эльф с видом утонченного знатока.
— Бог миловал, — ответил Герман неприязненно. Он обращался, собственно, к Трезорцеву, а от поручика снисходительных лекций не ждал.
— Так вот, если б курили, а потом бы бросили, то знали бы — приблизительно, конечно — что испытывает крепостной, оставшийся без барина, — наставительно произнес Рождествин с тем же снобским выражением. — Им очень приятно чувствовать узы, а еще приятнее делается, когда господин черпает силу. Тут у них просто… не знаю, как описать. Если вы когда-нибудь получали наслаждение с опытнейшей по этой части женщиной, то все равно не знаете, насколько это приятно, но можете хотя бы в общих чертах…
— Вы так говорите, словно сами были крепостным.
— А может быть, и был? — эльф усмехнулся. — Не крепостным, конечно, в Эльгароне нет крепостных…
— А есть рабы, — жестко прибавил Герман.
— Положим, рабы, — спокойно согласился Рождествин. — Не все ли равно, каким словом это называть, если суть одна и та же? В общем, эльфы живут уже тысячи лет в тех обстоятельствах, в которых человечество пребывает всего пару веков. Так что да, мы разбираемся в том, как и что здесь устроено. А устроено чрезвычайно мудро. Простое рабство плохо своей односторонностью. Раб только дает, господин только берет, ничего не давая взамен. Это вызывает чрезвычайное напряжение, которое рано или поздно прорывается, и в итоге господин с удивлением обнаруживает себя насаженным на вилы. Если же рабское положение приносит рабу больше удовольствия, чем свобода, то такое положение вещей может продолжаться тысячи лет. Что мы и наблюдаем на примере моего прекрасного Эльгарона.
— Если он столь прекрасен, что же вы его покинули?
— Я вам как-нибудь расскажу. Это целая история, — эльф усмехнулся, но выглядел при этом отчего-то уязвленным. Разговор на этом прекратился, и дальше до самой Москвы молчали.
Глава пятая, в которой происходят две крайне интересных беседы
На следующий день состоялось формальное вступление письмоводителя Брагинского в должность. Он явился в знакомое уже здание Московского управления, не без труда нашел корпус номер шесть, приземистый и длинный, в котором располагался его департамент, зашел в пахнущую сургучом и деревом приемную. Оттуда его провели в кабинет Трезорцева, а тот уже представил новичка всем сотрудникам: десятку чиновников разного возраста в синих мундирах. Все они, кроме Трезорцева и Рожествина, были людьми, а нового сотрудника взглянули без особого интереса. Не велика птица — письмоводитель.
Герман осмотрел свой стол, покрытый кое-где заляпанным чернилами зеленым сукном, неприязненно взглянул на эльфа, едва удостоившего его кивком, и отправился выполнять свое первое задание, полученное еще вчера. Он твердо решил, что сколь бы это ни было скучно, справка у него получится отличная. Было у него вообще такое свойство: если уж он брался за какое-то дело, то твердо знал, что сделано оно должно быть не как-нибудь, а по высшему разряду.
Но когда спустя четыре часа он возвращался из архива с гудящей от непривычной работы головой, то внезапно услышал за углом коридора голос Трезорцева, причем его поразило то, что голос этот звучит виновато, словно оправдывается. Таким он Трезорцева еще никогда не слышал, ему отчего-то подумалось, что уши ротмистра, должно быть, в этот момент прижаты к голове.
— Да вы что, ваше высокородие, — говорил он. — Это совершенно невозможно. И подите, пожалуйста, а то вы и меня в беду введете. Внутреннее расследование…
— Перестань, Трезорцев, скулить, — оборвал его собеседник, голос которого показался Герману смутно знакомым. — Мы, слава богу, не чужие люди… «Внутреннее расследование»… ты сам-то себя слышишь? Тут судьба России решается… да чего там, не только России. Некогда рассуждать, если сейчас упустим… Короче, мне нужно все, что ты накопаешь по Вяземскому. И что уже накопал. Я почти уверен, что его не просто так убили, что это дело связано с моим…
Услыхав про Вяземского, Герман навострил уши и решил осторожно выглянуть из-за угла, взглянуть, кто же так насел на штабс-ротмистра. И тут же отпрянул назад с бешено колотящимся сердцем. Напротив смущенного гнолла спиной к Герману стоял человек, одетый на сей раз не в жандармский мундир, а в летний белый сюртук, но с узнаваемой короткой седой шевелюрой. Вот где Герман слушал уже этот голос — в доме коллежского асессора Румянова. Век бы его не слыхать…
Герман хотел уж, было, бежать со всех ног, пока человек, убивший Аглаю, не исчезнет из здания, но остановил его спокойный голос Внутреннего Дворецкого:
— Да чего ты трусишь, барин? Ты-то его видал, да он-то тебя — нет!
И в самом деле. Брагинскому ничего не угрожало, даже если бы он сейчас столкнулся с этим человеком нос к носу, тот его ни за что не узнает. Ему и в голову не придет, что здесь, в здании Московского управления работает человек, которого он упустил в Твери. Значит, нужно было остаться и послушать, сколь бы ни было это занятие малопочтенным.
— Ваше высокородие, — понизил голос Трезорцев. — Вы сами знаете, такое строжайше запрещено. Мне и говорить с вами не положено, я только в виде исключения.
— Эх, Трезорцев-Трезорцев, — проговорил седоволосый и, кажется, проглотил какое-то ругательство. — Я же тебя из грязи вытащил, без меня ты бы до сих пор в своем Архангельске бумажки переписывал. Есть в тебе что-то человеческое, отвечай⁈ Или что же, подсидел начальника, да и радуешься?
— Вы, ваше высокородие, не имеете права такого про меня говорить, — Трезорцев с трудом сдерживал ярость. — Я вас не подсиживал, и вы это отлично знаете. Место это мне все равно не достанется, и будь моя воля, служил бы я под вашем началом и дальше. Вы же сами все это устроили. Взяли со склада темпоратор, который брать права не имели. Поехали брать группу, никого не предупредив, не взяв дополнительных сотрудников, да вот хоть бы меня. И уж простите за откровенность: провалили операцию. Одни трупы, ни единой улики, хозяйка дома убита, ее муж обивает пороги, требует кары. Зачем это все было? Зачем вы вообще туда поехали? Разве это наше с вами дело — ловить революционеров, какие бы там они опасные ни были? Для этого есть Департамент охраны государственного порядка. А мы с вами…
— А мы с вами расследуем преступления, связанные с внешней магией, — проговорил в ответ барон. — Точно так. И эти люди именно внешней магией занимались. При них находилось устройство не из нашего мира. Возможно, эльфийское. Устройство чудовищно опасное, которое способно перевернуть все, все!
— Если так, то куда же оно делось? — скептически поинтересовался гнолл.
— Там был кто-то еще, Трезорцев, — произнес барон, и от сказанного, а также от того, каким
