Убить зверя - Виталий Гладкий

– Свой мужик, – подтвердил Балагула.

– Вот и выходит, что неизвестный снайпер мог охотиться именно за Черепом. А остальных прихлопнул за компанию, чтобы запутать следы.

– Чушь! – фыркнул Балагула. – Череп – шестерка. Никто, ничто и звать никак.

– Напрасно вы так думаете. Череп держал центральный район города, а туда сходятся все нити. Он еще два года назад пытался стать самостоятельным, но мы его вовремя поставили на место. Однако, я не думаю, что Череп так быстро и легко отказался от своей затеи. У него под рукой было около сотни бойцов, а это большая сила. Ни один наш бригадир не может похвастаться такой гвардией, как у Черепа.

– Возможно, возможно… – Базуль задумался. – И что ты предлагаешь?

– Ну, во-первых, найти толковую замену Черепу. Это должен быть наш человек на все сто процентов. Пока его парни ждут вашего решения. Среди них уже есть кандидаты, но солидный авторитет не просматривается. А во-вторых, нужно выяснить где Череп "наследил". И если мои предположения верны, мы узнаем откуда растут ноги всей этой кладбищенской истории.

– Мудро, – похвалил старый вор своего помощника. – Так и действуй…

Базуль никогда не ставил телегу впереди лошади, а потому в серьезные моменты запихивал свое "я" куда подальше и всегда слушался толковых советов. Балагулу он недолюбливал – в основном за ментовское прошлое и за то, что бывший борец не прошел тюремную школу – но все равно приблизил и отдавал должное его уму и смекалке.

– А землекопов ты мне доставь. И как можно скорее, – еще раз напомнил он Балагуле, когда тот направился к выходу.

– Записал… – постучал себя по лбу коротким узловатым пальцем помощник вора в законе.

После ухода Балагулы "положенец" налил стопку коньяка и врастяжку выпил. Горячая волна пробежала по старческим жилам, подхлестнув воображение. Чудовище на кладбище… Уж не из его ли сна? Может, это предупреждение свыше?

Базулю вдруг стало страшно. Вата! Он должен лично расспросить Вату! Выжать из этого ублюдка все, что он там видел.

Базуль дрожащей рукой нажал кнопку вызова секретаря-референта.

Глава 5. Дела житейские

Старик сидел в просторной застекленной лоджии и строгал острым ножом липовую чурку. Ему очень повезло, что в однокомнатной квартире была такая обширная дополнительная жилплощадь. Не мыслящий себя без какого-нибудь труда, он устроил на лоджии столярную мастерскую, где и проводил все свое свободное время. А его у старика было больше чем достаточно.

На первых порах, когда он перебрался в город, денег ему вполне хватало. Прожив всю жизнь бирюком, в тайге, он относился к сберкассам недоверчиво. Потому хранил скопленные рубли в шкатулке под половицей, а затем, когда грянула перестройка и народ вздохнул свободней, он проявил неожиданную для таежного затворника житейскую мудрость, обменяв свои накопление на американские доллары. Их хватило и на покупку жилья, и на мебель, и на городскую одежонку.

Однако, спустя год, старик с некоторым недоумением и даже страхом отметил, что его неприкосновенный валютный запас тает со скоростью весеннего снега. Конечно, ему платили пенсию, но эти жалкие гроши уходили на оплату счетов за квартиру и разные услуги. В еде он был неприхотлив, а питался, как воробей: съел крошку – и сыт. И все равно пачка долларов продолжала истончаться.

Тогда старик начал искать работу. Он и сейчас нередко вспоминал эти поиски с чувством омерзения. На него смотрели как на прокаженного. Старик долго не мог понять, почему. И только когда однажды один достаточно прямой и откровенный бизнесмен сказал "Дед, ты извини, но у нас даже сторожами работают молодые кандидаты наук", он все понял. Годы, проклятые годы… Не говоря больше ни слова, он выдернул из модерновой вешалки металлическую трубку толщиной в палец и на глазах директора и сотрудников фирмы, потерявших от изумления дар речи, легко завязал ее в узел.

Больше старик попыток найти работу не делал. Он решил зарабатывать на жизнь по-иному. В долгие зимние вечера, когда тайга кряхтела под натиском мороза, старик от безделья мастерил деревянные игрушки. По весне, когда заканчивался паводок, он садился в лодку и плыл в ближайший поселок, где одаривал любовно сработанными изделиями всех желающих, а в особенности детвору.

Дело поначалу продвигалось туго. Он мог просидеть на рынке со своими деревяшками целый день и не продать ни одной. Но однажды его надоумили устроиться возле центральной гостиницы, где обычно останавливались иностранцы. И впервые за время проживания в городе старик был счастлив – игрушки неожиданно пошли нарасхват.

С той поры денежных проблем у него не было. Старик постепенно повышал свое мастерство, и вскоре начал изготавливать такие высокохудожественные резные блюда и панно, что к нему выстроилась очередь заказчиков – как иностранцев, так и "новых русских". Теперь на Подкову – так прозвали самый бойкий толчок в центре города – он выходил редко, в основном чтобы пообщаться с приятелями-торговцами.

Сегодня он поднялся очень рано. Похоже, даже Грей удивился, когда хозяин вывел его на прогулку ни свет, ни заря. Старика что-то томило еще с вечера, и теперь он с удивлением прислушивался к своему возбужденному состоянию, которое появлялось у него лишь в тайге, во время охоты. Но это было так давно, что старик успел запамятовать тот удивительный настрой, буквально брызжущий энергией и непонятной щенячьей радостью. Чтобы хоть как-то унять внутренний жар, старик не стал завтракать и сразу, без раскачки, сел за работу. Однако, он не решился заканчивать очередной заказ – резную колонну, постамент для бюста – из-за боязни напортачить. Покопавшись в заготовках, он нашел липовый чурбан и начал строгать, как папа Карло, что-то похожее на Буратино. Работа спорилась, и вскоре в руках озадаченного своей странной фантазией старика появилась женская фигурка. Он никогда прежде не брался за скульптуру (ну разве что строгал Петрушек или каких-нибудь смешных уродцев), справедливо полагая, что без соответствующих знаний не стоит соваться в высокое искусство. Но в это воскресное утро старик словно получил откуда-то заряд вдохновения, подвигнувший его на столь непростое дело. И с удивлением обнаружил, что у него кое-что получается.

Тем не менее, заканчивать работу он не стал. На верстаке так и осталась стоять некая безликая женщина в какой-то странной одежде, похожей на одеяние древнегреческих матрон. Он изобразил ее в движении, с протянутыми вперед руками, будто она в полном отчаянии кого-то звала.

Старик, глядя на свое творение, долго сидел в задумчивости, не решаясь приступить к финишной отделке складок одежды и проработке мелких деталей. Что-то мешало ему взяться за резец – некий тревожный импульс, вызывающий беспокойство и непривычное волнение.

Наконец, не в силах справиться с охватившим его возбуждением, старик переоделся в чистое и вышел из дома. Ему почему-то срочно захотелось очутиться среди толпы, чтобы растворить в людском водовороте нежданно посетившие его сомнения и непонятные предчувствия…

Подкова бурлила. Когда старик начинал свой "бизнес", толчок был диким, неупорядоченным.

Всевозможные товары, в том числе и продовольственные, валялись прямо на земле, на разнокалиберных и разномастных подстилках. Буйное племя мелких коробейников ссорилось из-за фартовых мест едва не каждый день, как стайка воробьев за хлебную корку. Доходило и до драк. Старик в таких стычках участия не принимал; обычно он приходил позже, чем все остальные, и занимал свой квадратный метр асфальта где придется. Наверное, потому и сумел сохранить со всеми торговцами пусть не дружеские, но ровные и уважительные отношения. Он понимал, что отнюдь не страсть к наживе выгнала на улицы города этих уже далеко не молодых людей. Они изо всех своих оставшихся сил пытались выжить в том вселенском бедламе, что обрушился на их седые головы под закат жизни. Старик на собственной шкуре испытал, какими нечеловеческими усилиями достаются уличным торговцам их нищенские гроши. Ведь работать нужно в любую погоду, и никому нет никакого дела, что в слякоть у тебя ноют кости, от мороза не греют и две фуфайки, а в летнюю жару тебе вообще нельзя сидеть на солнцепеке, потому как зашкаливает давление.

Теперь на Подкове все было по-иному. Асфальт расчертили на квадраты, торговцев заставили разложить товары на переносных столиках, некоторые разжились даже легкими палатками и яркими разноцветными тентами. Толчок стал гораздо чище, ухоженней и солидней, чем в прежние времена.

Но была и другая, теневая, сторона всей этой чинности. Если раньше, на заре "капитализации", товар принадлежал самим продавцам, то сейчас почти все они были на поднайме у крепких коротко остриженных парней, которыми руководил какой-то Череп.

Первым, кого увидел старик еще на подходе к Подкове, был Гуга, полунищий, полуюродивый. Правда, старику казалось, что тот просто косит под придурка – чтобы не платить дань крутолобым "быкам" и милиции. Его били, сгоняли с места, сажали в каталажку – не на долго, для острастки – даже пытались воткнуть в психушку (но там Гугу не приняли, посчитав чересчур буйным – кому нужны лишние неприятности?), однако он оказался твердым и несгибаемым, словно какой-нибудь революционернародоволец. Помучившись с ним полгода, и та, и другая власть махнули на Гугу рукой и оставили в покое.