В дебрях Борнео - Эмилио Сальгари

Грек нетерпеливо прервал эту цветистую речь мстительного индуса:

— Ну, будет! Веди твоего пленника. Мне очень хочется поскорее увидеть его. Я почему-то подозреваю, что увижу какого-нибудь старого знакомца! — сказал он.

Мажордом вышел из каюты, тщательно заперев ее на ключ. Теотокрис остался в одиночестве. И, стоя у люка, он бормотал про себя: «Судьба, судьба! Почему бы мне не возвратиться на родину? Потому что теперь пришлось бы возвратиться полунищим. Что же, после того как я утопал в золоте, будучи фаворитом идиота Синдии, раджи Ассама, я должен грызть сухую корку хлеба на родине? Или приняться снова, как в молодости, ловить рыбу, нырять на дно моря за губками? Покорно благодарю. Или пан, или пропал! Или все, или ничего! Таков Теотокрис, единственный сын моего блаженного отца! Но посмотрим, кого-то доставит хитмудьяр… Посмотрим!»

В это время послышались шаги, и несколько малайцев, поднявшись по трапу, доставили на борт, а потом пронесли в кабину тихо стонавшего человека, привязанного к импровизированным носилкам. Это был Назумбата. Его сопровождали не спускавшие с него глаз малайцы, поставленные сторожить его, и сам верный мажордом. Потом Сидар возвратился в каюту, где его с нетерпением поджидал грек Теотокрис, и доложил, что пленник тут и что сторожам уже дан напиток, который погрузит их в глубокий сон.

Действительно, полчаса спустя, когда Теотокрис и Сидар пошли в каюту, где лежал Назумбата, его стража спала мертвым сном. Назумбата был немало удивлен как тем, что заснули его сторожа, так и тем, что вошедшие заговорили с ним, как друзья. Разговор был недолог. Прошло еще полчаса. В сумерках с парохода сошел, не торопясь, верный хитмудьяр Сидар. За ним следовали оба малайца, сторожа Назумбаты. Только почему-то оба словно старались скрыть лица от вахтенных. И один немного прихрамывал. Кому-то из вахтенных показалось, что сторожа, в сущности, поступают не по правилам, покидая, не сменившись, каюту пленника, которого приказано так тщательно стеречь. Но с ними был сам мажордом Янеса хитмудьяр Сидар, и вся ответственность ложилась на него. Должно быть, так распорядился сам супруг рани Ассама…

Когда три таинственные фигуры затерялись в сумерках надвигавшейся ночи, вахтенный уловил чуть слышный запах дыма. Обеспокоенный этим, он встал со своего места, сделал два шага, хотел крикнуть, может быть, даже крикнул что-то, но никто уже не услышал его: огромный огненный столб вырвался из-под палубы яхты Янеса, унося ввысь обломки дерева, железа, части машин. Прогрохотал взрыв. Потом с неба в море посыпались, словно звезды, огнистые искры, раскаленные обломки с шипением погрузились в воду. И там, где за несколько секунд до этого стояла прекрасная яхта, теперь не было видно ничего, кроме бешено крутившейся воды. Бездна поглотила судно, разнесенное взрывом. Огонь, зажженный Теотокрисом в крюйт-камере яхты, сделал свое дело.

На берегу в замешательстве бегали люди из отряда Самбильонга. Но никто уже не мог помочь горю. А Сидар, хромой Назумбата и Теотокрис были далеко. На другой день к месту катастрофы вернулся пароход, привезший из путешествия Сандакана, Янеса, Тремаль-Наика и Каммамури. Как гром поразило их известие, что яхта погибла, взлетев на воздух. И все они были в полной уверенности, что с яхтой погиб верный хитмудьяр Сидар, погиб пленник Назумбата, на помощь которого в качестве проводника так рассчитывал Сандакан.

Гибель яхты была приписана какой-то роковой случайности. Хладнокровный Янес и по этому поводу высказался весьма своеобразно.

—Что погиб хитмудьяр, не беда! — сказал он, попыхивая неизменной сигарой. — При дворе рани Сурамы осталось по меньшей мере двенадцать дюжин таких же блюдолизов. Что погибла яхта, не беда: она слишком глубоко сидела, на ней мы не могли подняться по реке вверх по течению. Теперь у нас развязаны руки. Что погиб Назумбата — это хорошо, потому что это змея. Чего мне жаль, говоря по совести, это запаса сигар… Искренне жаль!

Говоря это, принц-супруг рани Ассама, прекрасной Сурамы, и не подозревал, что Теотокрис сам неплохо разбирался в вине и сигарах и что лучшие сигары он унес с собой в глубь лесов Борнео.

Некоторое время спустя импровизированный военный совет постановил следующее: оставить Самбильонга с отрядом в двадцать человек в завоеванной котте, укрепления которой уже были восстановлены, а с остальными отправиться на пароходе по реке Маруду, которая должна была привести к Голубому озеру. Пароход, насколько будет возможно, попытается вести на буксире парусники, не способные к маневрированию на сравнительно узком пространстве реки.

Подсчитав количество людей, отправляющихся в поход, Сандакан увидел, что в отряде всего-навсего чуть больше шестидесяти человек.

— Ничего! — ободрил его Янес. — Помнишь, мы Ассам разнесли чуть ли не вдвоем? А тут у нас целая армия. И потом, если проклятый Назумбата не предупредит Белого дьявола, или каторжника-раджу, о нашем прибытии, то право же, нам выгоднее быть менее заметными.

— Назумбата не мог предупредить. Мертвые не воскресают и не говорят! — ответил Сандакан.

— Черт! Может быть! — ответил Янес. — Но мне странно думать, что Назумбаты нет. Почему-то мне все мерещатся его рожа и злобные глаза.

— Уж не думаешь ли ты, друг, — вмешался Тремаль-Наик, — что Назумбата бежал?

— Я ничего не думаю! — ответил португалец. — Но мне не нравится, да, мне не нравится вся эта история со взрывом яхты. Я не жалею ее. Но как-то странно. Словно это не дело случая, а чья-то мстительная и беспощадная рука тянется за нами.

— Если она есть, мы ее найдем!

— Да, и сломаем! — стиснув зубы, отозвался Сандакан.

На другое утро пароход вошел в устье Маруду и устремился вверх по течению, ведя за собой на буксире два прао. Едва он прошел несколько миль, как с обоих берегов засвистели пули, большие стрелы луков и крошечные стрелки сумпитанов, напоенные смертоносным соком упаса.

Нападающие не показывались: их скрывала тень деревьев и кустарников, зелень листвы. Их можно было только слышать, но не видеть. На их выстрелы команда парохода и прао отвечала огнем винтовок, но особых результатов это не приносило. Приходилось полагаться больше на меры предосторожности и избегать бессмысленной опасности. Поэтому суда Сандакана держались середины реки.

Временами перестрелка затихала, и тогда несколько миль удавалось пройти спокойно. Потом она возобновлялась.

— Не нравится, не нравится мне все это! — твердил Янес.

Его опасения оправдались в очень скором времени: несколько часов спустя, когда пароход с трудом шел против стремительного течения на сравнительно мелком перекате, сверху, из-за поворота, скрывавшего вид, вдруг показалось множество древесных стволов, лавиной устремившихся на пароход. Вахтенная стража дала сигнал опасности, команда высыпала на палубу. Что было делать?