Люди в летней ночи - Франс Силланпяя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва ли в эти дни она хоть однажды подумала именно о самом деликатном слове, вернее, она не замечала, что это было единственным, о чем она думала все время. Она пребывала в каком-то дремотном состоянии, но ей было хорошо. Два дня кряду с утра до вечера сматывалась нитка с вороб на вьюшку, и поскрипывание отзывалось в ушах девушки веселой болтовней, к которой она прислушивалась с порозовевшими щеками. Ей вспоминался Тааве и то, что сказал, позевывая, Вяйнё в субботний вечер после его ухода. Ей было приятно, что она тогда все тотчас поняла про Тааве. Бедный-бедный Тааве!
В среду она сновала — прокладывала основу, и вечером Вяйнё стал навивать нить на заднюю колоду кросен, на навой. Окно было открыто, ласточки уже прилетели.
— Придется сходить в Малкамяки, — сказал Вяйнё.
— Зачем тебе? — спросила сестра.
— Схожу за бёрдом для тебя! — Брат валял дурака.
Сестра промолчала, не поднимая глаз от кучи щепок, которые она подкладывала между слоями ниток на навое.
Продевание основы в нитченки заняло четверг и пятницу. Наконец миновал и вечер пятницы. Странно было ложиться в этот вечер на знакомую подушку. Когда она, лежа, смотрела в окно, казалось, что там на улице повеяло прохладой, хотя было, напротив, очень тепло. Она не думала ни о чем и незаметно заснула.
В первую половину субботы она заканчивала с нитченками. Потом устраивала для себя постель в амбаре — Вяйнё уже перебрался спать в клеть. Потом она сменила платье. Казалось, что она обдуманно готовилась совершить что-то запретное. Словно что-то неотступно увлекало ее за собой. И вот — и вот наконец наступила эта минута — она уходила, она шла за бёрдом.
— Вели Элиасу зайти как-нибудь, — сказала мать.
Дочь вышла из амбара и направилась к воротам.
— Разве он вернулся? — безразлично спросила она.
— Как же, вчера еще должен был, ты разве не слыхала, — ответила мать.
— Нет, не слыхала, — сказала дочь, не оглянувшись.
И она пошла, не чуя под собой ног, и напрасными, незамеченными оказались все красоты, которые земля взрастила в ее честь.
В Малкамяки она двинулась к нижнему домику, где жила старая хозяйка. Поздоровалась с ней, сказала о своем деле. Поздоровалась также с ее сыном Элиасом, веселым, разговорчивым и бойко на нее глядевшим. Потом хозяйка отправилась на чердак за бёрдом. Элиас был в это время в горнице, но скоро вошел в комнату.
И тогда настала та неизмеримая во времени кратчайшая минута, которую одна молодая девушка бессознательно ждала всю зиму и осознанно — воображая и упорствуя в своих фантазиях — всю весну. Теперь наступило лето, теплое и безмятежное.
Вот он, этот молодой человек с блестящими глазами, он приближается к ней от двери. Девушка смотрит на него прямо, не отрываясь. Выражение ее глаз странно: можно сказать, что они горят страстной враждой.
Он подходит близко, и девушка взглядывает на дверь, словно ждет еще кого-то.
— Как ты поживаешь? — спрашивает он.
Слова ничего не значат, значит только голос. Он кладет руку ей на плечо.
— Хорошо! — это ответ, и еще слышен короткий смешок.
Свободная рука девушки ложится на его запястье. Его свободная рука обвивает ее. Они оба стоят. Его поза — поза лесного жителя, ждущего услышать хруст ветки. Словно за дверью таится опасность. Слышатся приближающиеся шаги старой хозяйки. Минута кончилась.
— Может, оно широковато; ты сколько сказала — в шесть или в восемь пасм?..
Люйли Корке шла домой. У нее было чувство, что лето тянется очень, очень долго… Ее руки сжимали бёрдо. А-а, ну да, конечно: она ведь пряла зимой. Удивительно, каким славным вдруг показалось то время. Ну да, верно, потом она распетливала на воробах, и сновала, и продевала в нитченки… Что за чудеса, солнце словно и не думает садиться… Люйли чувствовала, что она никогда больше не заснет, во веки вечные. И она шла, шла по прохладной вечереющей летней тропинке к своему дому, в Корке, домой, до-мой, в Кор-ке-е…
Вступление
Начинается поэма лета. Уже обозначилась площадка, на которой развернется действие. Густолиственные берега, холмы и водная гладь, и между ними — рожденные человеческими страстями домашние очаги. В них и вокруг них вечно продолжаются, являя вовне человеческую страсть, движение, бытие, мысль. Вечно продолжаются под небесами, как от века день сменяется сумерками, а зима летом. И вот снова одно некое лето и летние сумерки. Молодая девушка, Люйли Корке, только что вышла из Малкамяки. Отсюда и потечет одушевленный рассказ, ибо вечер не завершен, отнюдь нет. Но пока еще рано, еще не время трогаться в путь, остановимся и помешкаем, словно и не думая двигаться дальше… Потом, позже, когда летний воздух приглушит все порывы и звуки, так что вдали не будет слышна ни музыка, ни гам танцев, разве что кто-то распахнет дверь… А пока помешкаем во дворах, посидим и поглядим на землю вокруг и на горизонт. В их выражении есть выжидательный оттенок.
* * *Господский дом в Малкамяки и чудная, постоянно меняющаяся природа вокруг… побудем пока здесь.
Дом стоит примерно на середине пологого, обращенного на юг склона долины; над ним уходит вверх неплодородный каменистый косогор, скрашенный кустарником и одинокой рябиной. Подле рябины лежит валун. С какой бы стороны ни подходить сюда, взгляд сам собой останавливается на этом валуне и этой рябине. Весенними вечерами они общим живописным очерком выделяются на фоне неба. Похоже, что валун и рябина неотрывно смотрят на юг, куда удаляется, чуть отступя от кромки воды, крепко сложенная холмистая гряда. Где-то там вдали отходит от берега тот самый мыс, на оконечности которого изящно изгибаются кусты чернотала. Но там — другая усадьба, и ее взгляды гибкий чернотал притягивает так же, как рябина и валун притягивают взгляды Малкамяки и всей стороны окрест.
От этой здешней стороны в ту сторону ведет летняя дорога, бойкая и разнообразная, как приятная беседа. На порядочном расстоянии отсюда есть поросший вербами сырой овраг, на дне которого среди густых папоротников журчит холодный ключ. В этом месте петлистая дорога как бы выказывает путнику особенно живое участие, словно знает наперед о сумятице его мыслей, знает, откуда и куда он идет. Она и не думает потешаться, напротив, она сочувственно подмигивает робкому путнику и как ни в чем не бывало ведет его дальше вверх и снова вниз к ближайшему серому бревенчатому дому…
Но чу: субботнее солнце закатилось. И сразу как будто свежеет и чувствуется сырость. Истаяли последние часы буден, наступила воскресная ночь. Прокрадемся на двор Малкамяки, откуда пылкая поэма начнет свой разбег. В воскресную ночь легко остаться незамеченным. Столько всякой всячины творится повсюду в ночную пору, так отплясывают человеческие мысли, кружатся и несутся вскачь кто куда по тропинкам и дорогам! Скоро где-то случится драка, но это приватное дело не потревожит ни благостного гения летней ночи, ни сонма мельчайших прилежных духов, столь же неисчислимых, сколь неисчислимы распустившиеся цветы и листья.
* * *На западной стороне заросший травою двор Малкамяки окружен кустами сирени, любимым место обитания воробьев. На двор смотрят два ряда окон господского дома. По выражению этих окон можно догадаться, в каких комнатах живут.
Один ряд светлый, другой розоватый. Светлый ряд — вознесенный наверх и потому более высокомерный. Там обитает Ольга, дочь нынешних хозяев Малкамяки. На нее лучше смотреть украдкой, из какого-нибудь чердачного окошка, когда она проходит по двору. Тогда можно разглядеть хорошенько ее глаза, если, конечно, она не догадается, что на нее смотрят. Глаза у нее, пожалуй, серые, а ресницы и брови черные. Тень от них ложится словно легчайшая вуаль, из-за которой виден твердый и всегда бесстрашный взор, легко подчиняющий себе того, кто слабее.
Стоит барышне из Малкамяки пройти по деревенской улице и спокойно посмотреть в глаза двум парням, стоящим поодаль, как у тех отнимается язык. Едва появившись в усадьбе, она вскружила голову работнику Тааве, вообще-то слывшему крепким парнем. Ольга находила в этом удовольствие, как здоровый человек находит удовольствие в упражнении мускульной силы. Ну а Тааве уже случалось плакать — в один из вечеров, когда вдруг стих ее мелодичный голос, доносившийся с другого конца двора. Тааве в это время читал роман… Таков был малыш Тааве, которого угораздило привлечь внимание Ольги в качестве любопытного явления природы, кое само способно воспламеняться и гаснуть. Произошло это на праздновании новоселья — по прибытии сюда новых господ. С тех пор прошли два весенних месяца, в конце которых молодая женщина сбросила свой весенний наряд и облачилась в летние одежды. Случилось это нынешним утром.
* * *Первый вечер наступающего лета не мог препятствовать явлению во дворе Малкамяки некоторых догадок относительно будущего. Есть такие человеческие натуры, которые, столкнувшись в одном пространстве, непременно станут мериться силами… В атмосфере носятся и множатся необузданные фантазии на тему грядущих месяцев, разгоряченные прибывающим день ото дня солнечным теплом, чье воздействие неотразимо. Однако определяет физиономию вечера выражение какого-то затаенного огня, какое бывает у молодого человека, отправляющегося ночью на свидание к девушке. Если того вздумают спрашивать, отчего кружится его голова, он только усмехнется и ничего не ответит. Молодым хищником потянется он, поигрывая мышцами, а потом двинется прочь со двора, насвистывая и забавляясь цепочкой часов… Во дворе пока все молчит и как бы выжидает. Сын старой хозяйки Элиас только прибыл в здешние края и впервые обозначился в этой атмосфере. Его видели стоящим возле дома после ухода девушки из Корке.