Кремлевский пасьянс - Сергей Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Читатель уже успел догадаться, что пациент палаты № 1 не был простым человеком. Его титул звучал длинно и маловразумительно, поэтому ограничимся двумя словами – Генеральный секретарь. Этому человеку было семьдесят два года, когда судьба вытянула для него счастливый жребий. Но та же судьба сыграла с ним злую шутку – к тому времени, когда он стал правителем самого большого государства в мире, одной из двух сверхдержав, его организм уже был разрушен неизлечимой болезнью. Похоже, в силу своих болезней он так и не успел осознать собственное величие. Передвигался он с большим трудом, плохо понимал происходящее вокруг, каждая прочитанная по бумажке речь давалась ему с трудом. Болезнь Генсека не составляла секрета для его соратников. Наоборот, именно это обстоятельство и сыграло главную роль в том, что этого немощного человека, по меткому выражению одного из всемогущей пятерки – «эту серую канцелярскую мышь», поставили на столь ответственный пост.
На этом посту он устраивал всех, ибо был неопасен. По сути, он был Никто. Страной и половиной мира от его имени правили другие. И накапливали силы для решающего сражения за престол.
Человек по имени Никто умирал.
Во втором часу дня в центральном корпусе «Кремлевки» поднялся переполох. В вестибюле появилась группа людей в штатском, обслуживающий персонал и немногочисленных посетителей вежливо попросили пройти в боковые крылья здания. Часть дверей была заперта, остальные взяты под охрану.
К парадному входу подкатила кавалькада черных правительственных автомобилей, захлопали дверцы машин, и группа представительного вида мужчин поднялась в вестибюль. В фойе, отделанном мрамором и карельской березой, их встречали академик Чанов и профессор Галазов. Они обменялись рукопожатиями с двумя мужчинами из этой группы, не обращая внимания на остальных: со вторым лицом государства секретарем ЦК Лычевым и Председателем КГБ Черновым. Внешне эти двое поразительно напоминали братьев близнецов: примерно одного возраста – под шестьдесят и роста – не выше среднего. Оба внушительной комплекции, седина на висках, пальто одинакового темно-серого цвета, возможно даже скроенные у одного портного. На голове у Лычева меховая шапка, Чернов одет в генеральскую папаху из серебристо-черной мерлуши. Разные у них были только глаза – у первого взгляд покровительственно-барственный и даже пренебрежительный, у второго глаза пустые, как у замороженной рыбы, лишь изредка в их глубине вспыхивали недобрые огоньки.
– Как он там? – начальственным басом спросил Лычев. – Скоро загнется?
Чанова передернуло, но он сохранил вежливую полуулыбку на широкоскулом лице и кивнул в сторону лифта, намекая тем самым, что разговор не для чужих ушей. Оставив свиту в вестибюле, они вчетвером поднялись на третий этаж, где размещались палаты блока «А».
– Плохо, – виноватым голосом произнес академик, когда они подошли к дверям палаты.
– Я и без тебя знаю, что плохо, – недовольным тоном бросил Лычев. Они вошли в просторное помещение с двумя столами, уставленными телефонами правительственной связи. Обычно на весь период болезни Генсека эти столы занимают его помощники, но сегодня помещение пустовало. Больной две недели назад потерял речь и держать здесь людей не было никакого смысла. Смежные помещения занимала охрана, контролирующая немногочисленный персонал, допущенный для работы в блоке «А».
– Ты мне лучше скажи, когда он загнется? – громко пробасил Лычев. – Когда, наконец, сдохнет наш дорогой и горячо любимый товарищ? – со смешком добавил он, сбрасывая пальто, тут же услужливо подхваченное Галазовым.
Второе лицо имело привычку говорить всем «ты». В прежние времена он умел быть вежливым, обходительным и полезным и, благодаря во многом этим качествам, быстро поднимался по ступеням партийной иерархии. Но сейчас он был на самом верху и прятать свое истинное лицо не было никакой нужды.
– Десять дней, – сухо произнес академик, набрасывая на плечи Лычева белоснежный халат. – От силы пятнадцать. Вы хотите к нему пройти?
– А ты думаешь, я ради твоих красивых глаз сюда приехал? – коротко хохотнул Лычев.
– Василич, – повернулся он к своему спутнику, – подожди меня здесь.
Лычев толкнул дверь в палату и остановился у входа, давая глазам привыкнуть к полумраку.
– Посидите пока в предбаннике, – попросил академик дежурного врача и повернулся к медсестре: – Вас это также касается.
Когда они остались вдвоем, Лычев подошел к кровати и склонился над больным. Какое-то время он молча вглядывался в лицо своего бывшего соратника, затем резко отшатнулся, словно испугался, что тот сможет прочесть его мысли.
– Он в сознании? – почему-то шепотом спросил Лычев.
– Нет, – покачал головой академик. – Он редко приходит в себя. По правде говоря, он уже почти мертв.
– Лучше бы он был настоящим трупом, – пробасил посетитель, заметно осмелев, и принялся с интересом разглядывать многочисленные трубки и датчики, связывавшие тело больного с приборами и системами жизнеобеспечения.
– А если проявить к больному гуманность? – вдруг спросил он.
– Гуманность? Это как?
Чанов сделал вид, что не понял намек Лычева.
– Как, как… – передразнил его Лычев. – Вот так!
И продемонстрировал характерный жест, как бы отключая по одной трубке и шланги.
– И все, – вздохнул он напоследок. – И отпустили бы бедолагу. Сам же говорил, что он уже почти труп.
– Зачем вы так? – В голосе Чанова поневоле прозвучала обида. – Сами же меня потом в порошок сотрете…
– Правильно, сотру, – легко согласился Лычев. – Ладно, считай, что я пошутил. Это останется между нами, так?
– Да, врачебная тайна, – выдавил из себя улыбку академик.
– Ну вот и прекрасно!
Посетитель хлопнул его по плечу и направился к выходу.
– Значит, десять дней?
– Возможно, и пятнадцать, – осторожно заметил Чанов. – Но это максимум.
– Две недели, – коротко бросил своему спутнику Лычев, усаживаясь в правительственный лимузин. – Поедем вместе. Нужно обсудить ситуацию.
– Много, – покачал головой Чернов. – С каждым днем этот выскочка становится все сильнее. Зря мы посадили в кресло серую мышь. Надо было давать бой.
– У нас не было стопроцентной уверенности, – нахмурился Лычев.
– Сейчас ее еще меньше.
– Зато у нас есть план, – многозначительно сказал Лычев. – Все готово?
– Почти, – уклончиво ответил Чернов.
– Что значит «почти»? – вскипел Лычев, но быстро остыл. – Ладно, давай не будем давить друг на друга. Дело сложное, я бы сказал, деликатное, надо обкашлять. Едем к тебе. Водитель, площадь Дзержинского!
Не прошло и часа, как «Кремлевку» навестила еще одна важная персона. Все повторилось с точностью до деталей. Люди в штатском очистили вестибюль, к подъезду подкатила кавалькада машин, из них высадилось полтора десятка представительных мужчин и направилось внутрь здания, где гостей уже встречали академик Чанов и профессор Галазов. На этот раз они выделили из толпы прибывших только одного человека, вежливо поздоровались и направились вместе с ним в блок «А». Этот человек был еще сравнительно молод, чуть старше пятидесяти, среднего роста, подвижен, крепкого телосложения. Так уж случилось, что у Генсека не было официального преемника, зато неофициальных было сразу двое – Лычев и Сергеев. Оба к этому времени успели стать заметными фигурами в партии и государстве, каждый из них представлял в Политбюро не только самого себя, но и интересы двух партийно-государственных элит, цели и задачи которых в последнее время заметно рознились.
– Как он? – спросил Сергеев, вглядываясь в лицо больного. – Как себя чувствует наш дорогой и горячо любимый товарищ?
– Он без сознания, – тихо подсказал академик.
Сергеев сразу потерял интерес к больному и пытливо посмотрел на Чанова.
– Сколько?
– Две недели.
Академик пожевал губами и добавил:
– В худшем случае десять дней.
Сергеев поскреб подбородок и задумчиво произнес:
– Мало. Могу не успеть.
– Что? – переспросил его Чанов. – Извините, не расслышал.
– Вот что, академик. Я очень надеюсь, что наш дорогой товарищ поправится. Я верю в отечественную медицину, верю в чудеса, которые способны творить наши врачи…
Сергеев остановил словесный поток и взял академика за рукав:
– Товарищ Чанов… Виктор Алексеевич, скажите, может, для больного что-нибудь нужно? Импортные препараты, приборы? Вы только скажите, из-под земли достанем. Очень важно, чтобы наш дорогой и любимый товарищ прожил как можно дольше…
Он выпустил рукав и механически добавил:
– На благо нашей партии и советского народа.
– Я все понимаю, – академик постарался вложить в свои слова максимум преданности. – Мы с Галазовым, а также другие врачи делаем все возможное, но… Медицина здесь бессильна.