Асьенда - Изабель Каньяс

к Господу и к духам, что почивали в недрах холмов, окольцовывавших долину. Я больше не знал, кому молиться. Укажите мне путь.

Открыв глаза, я увидел, как падре Висенте пожимает руки и благословляет нескольких землевладельцев. В своих шелках и изящных шляпах, ярко выделяющихся на фоне толпы, они напоминали павлинов, бродящих по городу во время голода. Старые хозяева асьенд Окотопек и Алькантарильи снимали шляпы, кланяясь падре Висенте, а их светловолосые жены и дочери сжимали руки священника в своих, облаченных в перчатки. Разрушительные последствия войны не обошли даже землевладельцев. Их сыновья отправились сражаться за гачупинов, за испанцев, и в деревнях остались только старики да мальчишки, которым предстояло защищать имения от повстанцев.

У единственного молодого человека в их компании были светло-каштановые волосы и пронизывающие голубые глаза; его лицо, подобное святому, напоминало вырезанную и расписанную для позолоченного ретабло статую. Он стоял поодаль от остальных и встретил бурное приветствие падре Гильермо расчетливой полуулыбкой. Мне потребовалось всего мгновение, чтобы понять, почему его лицо кажется мне таким знакомым.

– Дон Родольфо! – крикнул падре Гильермо.

То был не кто иной, как сын старого Солорсано. Предположительно, он стал хозяином асьенды Сан-Исидро. В детстве я наблюдал за ним, но лишь издалека; хотя деревенские дети иногда играли с ним, вместе вылавливая лягушек в ручье за домом.

Теперь же он разительно отличался от местных жителей: одежда его была сшита на заказ и точно сидела по фигуре. Под руку с ним стояла женщина, из креолов, и он представил ее падре Гильермо как донью Марию Каталину, свою жену.

По словам дона, он привез ее из столицы, чтобы уберечь от тифа. В ближайшем будущем донья будет жить с его сестрой в асьенде Сан-Исидро.

– Значит ли это, что в скором времени вы возвращаетесь в столицу, дон Родольфо? – спросил у него падре Гильермо.

– Все верно, – Родольфо обернулся через плечо, обвел взглядом землевладельцев и, наклонившись ближе к Гильермо, произнес низким голосом: – Все быстро меняется, и столица в опасности.

Он понизил голос еще сильнее; обычный человек не смог бы услышать его дальнейшие слова из-за шумной толпы, но бабушка оставила мне много даров. Например, слух, давно привыкший разбирать переменчивые настроения полей и небес и бывший острым, как у койота.

– Присматривайте за доньей Каталиной, падре, – попросил Родольфо. – Понимаете ли… Мои политические взгляды не совпадают с таковыми у друзей отца.

– Царствие ему небесное, – пробормотал падре Гильермо; в его тоне и медленном кивке головой я прочитал согласие.

От любопытства я навострил уши, пытаясь при этом сохранять беспристрастное лицо, как у святого. Иметь взгляды, отличные от взглядов консервативных креолов-землевладельцев – тех, кто хотел сохранить богатство и монархию, значило лишь одно: Родольфо были не безразличны идеи повстанцев и независимости. Для сыновей землевладельцев поменять ход игры и встать на сторону повстанцев было не редким явлением, но я не ожидал подобного от сына старого, жестокого Солорсано. Быть может, Родольфо отличался от других креолов. Быть может, после смерти старика Солорсано под надзором его наследника народ Сан-Исидро познает меньше страданий.

Я принялся рассматривать женщину рядом с Родольфо. Она будто только сошла с картины: аккуратное, заостренное личико венчали бледные, словно кукурузный шелк, волосы. Глаза ее были как у лани – темные и широко посаженные; взгляд их метнулся в мою сторону и проскользнул мимо – мимо горожан, будто не замечая никого вокруг, и остановился на падре Гильермо.

Ох. Так это были те самые глаза, которые не видели никого, кроме полуостровитян и креолов. Таких среди землевладельцев и их семей было предостаточно. И как могла женщина вроде нее выжить без своей родни – одна, за городом, в огромном доме посреди асьенды Сан-Исидро?

Она выглядела так, словно была сотворена из дорогого белого сахара, который я видел только в Гвадалахаре. Эфемерная, будто видение, бледное и переливающееся на берегу реки. Я видел женщин, подобных ей, в Гвадалахаре – праведных, богатых, с руками мягкими, как весенняя шерстка ягненка, неспособными к какой-либо работе. Такие не протянут долго за городом.

Мне стало любопытно, приведут ли перемены, о которых упомянул дон Родольфо, к окончанию войны. Но когда бы это ни произошло, я был уверен: к тому времени его сахарная жена сбежит в столицу, даже если будет буйствовать тиф.

Как же сильно я ошибался.

6

Беатрис

Настоящее время

Одним утром после завтрака Родольфо оседлал свою лошадь и приготовился прощаться со мной. Мы стояли у ворот Сан-Исидро, он обхватил мой подбородок рукой и взглядом изучал лицо.

– Вы уверены? – Это был третий по счету раз, когда Родольфо спрашивал, все ли со мной будет в порядке в Сан-Исидро.

Той ночью я крепко спала и, проснувшись раньше него, долго рассматривала паутину, висящую на балках из никарагуанского кедра. В воздухе этого дома витало слишком многое…

Возможно, причиной тому были те поколения, что жили здесь до меня и спали под этими самыми балками. Дом принадлежал всем им. Как и мне сейчас.

– Конечно, querido, – ответила я. – Мне нужно обустроиться и привести дом в подобающий вид для мамы. Вы ведь знаете, как она относится к чистоте.

Родольфо этого не знал. Но улыбка его доказывала обратное. Политик и актер – даже для собственной жены. Я сделала паузу, тщательно раздумывая, что сказать дальше, но решила не осторожничать:

– Пообещайте, что передадите ей мои письма. И сделаете это лично, если удастся выкроить время.

Мама ненавидела все, чем занимался Родольфо. Она не одобрит его присутствия – и уж точно, если он доставит письма от меня, ее предательницы-дочки. Но мне стоило хотя бы попробовать, даже если все предыдущие письма остались без ответа.

– Разумеется. – Родольфо поцеловал меня – то было быстрое, невинное касание губ. Его кожа пахла цитрусовым средством после бритья. – Без раздумий пишите мне, если вам что-нибудь понадобится. Любая ваша прихоть.

После этого Родольфо сел на гнедую кобылу и забрал на юг. Я дождалась, пока его темная шляпа станет пятном на горизонте, и вернулась к дому через двор. Утреннее солнце уже пекло голову сквозь шляпу. Теперь, так как Родольфо уехал, я могла выполнить одно важное дело, и оно не требовало отлагательств.

Оказавшись в доме, я взбежала по лестнице. Господские покои составляли четыре комнаты: первая представляла своего рода гостиную, в которой практически не было мебели, зато стояли сундуки с моей одеждой, привезенной из столицы. Единственные окна были слишком узкими и находились слишком высоко, отчего мне не нравились; они были не застекленные и закрывались старыми ставнями из кедра. Так обычно