Ультиматум президенту (сборник) - Николай Самойлов

Сейчас дорога к власти только миллионерам. У страны с такими вождями нет будущего тот, кто говорит и думает иначе или дурак, или демагог. Похоже, меченый генсек и алкоголик президент, сдав завоёванное отцами, развалив великую страну, предав народ, так ничему и не научились! Во всяком случае, каяться не спешат. Не допущу, чтобы этот самодур и пьяница остался ещё на один срок. Он и так почти погубил Россию. Нужно будет, со всеми этими документами вернусь в дни правления Брежнева. Он подкорректирует будущее, лишив предателей возможности сделать карьеру. Словно услышав мысли Германа, дождь усилился, оплакивая беды России. Вспомнились Некрасовские: Ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь. Чтобы успокоить душу, он взял гитару и запел: Погашены алые стяги, недавно могучей страны, забыли о данной присяге, взращённые ею, сыны. Забыли про честь офицеры, в душе победил коммерсант, одни продались за карьеру, другие пропили талант. Поэзия и гитара были для Геры, той отдушиной, которая помогала отвлечься от горести, очистить душу от мусора обыденности. В добровольном подполье он пробыл два года, душа просила праздника.

Я перечитал мною написанное. Роман получался слишком затянутым и социальным. Решил положить его в стол. Продолжить, когда улучшится настроение.

Глава 4. Возвращение домой

Операцию по исправлению челюсти задерживали. Кардиолога волновало моё сердце. Сказал: – нужно подлечить, а то может не выдержать наркоза. После Рождества меня навестили Вадим Салин с женой Виктора – Татьяной Алексеевной. Мы дружили семьями: по субботам парились в бане, отмечали праздники, выезжали на природу, жарили шашлыки, зимой катались на лыжах. Они сообщили мне, что Света и Виктор разбились при аварии насмерть и давно похоронены. Мне, вдруг, стало казаться, что я уже давно знаю об их гибели. Может быть, об этом говорили, пока я был в коме. В сознании отпечаталось, в памяти забылось. Во всяком случае, известие о смерти моих спутников я воспринял на удивление спокойно. Видимо, сказалось успокаивающее действие лекарств. Проводив друзей, я старался не думать о том, как буду жить дальше. Да, и особого желания жить не было. Жил, как говорил Есенин – заодно с другими на земле. Когда моё сердце окрепло, настолько, что смогло выдержать наркоз, мне сделали ещё одну операцию, но без особого успеха. Симметрия лицу так и не вернулась. Я рассудив, что с лица воды не пить, сорок пять не семнадцать, отчаиваться не стал. Едва сняли повязку, попросился домой. В апреле меня выписали. Чтобы добраться до вокзала, заказал такси. В два часа дня к больнице подъехала серая Волга.

Солнечный, апрельский день весело позванивал хрустальными колокольчиками капель. Они созревали, покачиваясь на воинственно острых концах сосулек. Набрав вес, падали, разбиваясь об асфальт. Ласковый ветерок протирал высокое небо пышными белыми облаками. Чистая синь теплела, как взгляд девушки при виде любимого. Солнечные лучи рисовали на снегу чёрные, глазастые проталины. Они с детским любопытством смотрели на город. Я шёл к машине, волнуясь, как парень при первом прикосновении к груди девушки. Сердце билось учащённо. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить себя сесть в «Волгу». Сел рядом с водителем и попросил не лихачить, быть осторожнее на перекрёстках и поворотах. Таксист понял моё состояние и выполнил просьбу. Ехали не спеша. Освоившись, я перестал при каждом повороте хвататься за ручку двери. Доехали благополучно. В кассе купил билет на поезд в купейный вагон и пошёл гулять по городу.

Весна, солнце и движение взбодрили меня. Ходил долго, решив нагулять усталость, чтобы в вагоне быстро и крепко уснув, обмануть чёрную тоску ночной бессонницы. Прогулка успокоила. Я перестал напрягаться от мысли, что все смотрят на меня, разглядывая вздутую, словно от флюса щёку. Людям и без меня забот хватало. Каждый спешил по своим делам. Гулял до темноты. Устал и радовался своей усталости. Зашёл в магазин, купил на ужин сметану и кефир. К вечеру подморозило. Я замёрз и пошёл греться на вокзал. Знакомых не увидел. Это меня обрадовало. Не хотелось расспросов и притворного сочувствия. Едва объявили посадку, зашёл в вагон. Соседей в купе не оказалось. Всю дорогу ехал один. Когда поезд тронулся, купил у проводницы постельное бельё.

Попил кефир, застелил постель и лёг спать, включив боковой фонарь на стене у окна. Свет успокаивал, выгоняя из углов чёрные тени, из которых воображение по ночам сплетает тягучие, бросающие в пот кошмары сновидений. Поезд неутомимо пронзал морозную апрельскую ночь. Звёзды за окном, как золотые снежинки висели в чёрном небе, не решаясь пуститься в полёт. Колёса уютно постукивали на стыках, покачивая вагон, как мать люльку с ребёнком, нагоняя сон. Усталость после дневной прогулки оказалась хорошим снотворным. Уснул быстро. Ночью стало прохладно. Я замёрз и проснулся. Присел на полке, чтобы достать, лежащее в ногах одеяло. Услышав щелчок поворачиваемой дверной ручки, посмотрел на дверь. В жёлтом полумраке тускло горевшего фонаря увидел, что дверь отодвинулась влево и в купе вошла моя жена. Её лицо закрывала чёрная тень вагонной полки, но походка и контуры, до боли знакомой фигуры, не оставляли сомнений, что это она. Не сказав ни слова, она прошла мимо меня и села рядом со мной со стороны окна. На фоне тусклого света ночного фонаря, её чёрный силуэт покачивался в такт стуку колёс. Я не удивился, не испугался. Смотрел и оправдывался: Света, я не виноват в том, что остался живым, я не просил, чтобы меня оживили. Всё сделали без меня, я был без сознания. Она молча положила свою правую руку мне на голову и прижала её к себе. Я уткнулся лицом в её грудь. Резкая боль пронзила, повреждённую при аварии шею. Не знаю, потерял ли я от боли сознание, а потом пришёл в себя, или просто проснулся. Вагон покачивало, я сидел на своей полке, рядом никого не было. На голове явственно ощущал прикосновение руки, казалось, волосы ещё примяты её тяжестью.

Сердце колотилось, как набат при пожаре. Сидел долго. За окном серебрилось посветлевшее небо. Встревоженный рассветом клочковатый сумрак, уползал в тайгу, провожая уходящую ночь. Постепенно я успокоился, укрылся одеялом и уснул. Спал без снов. Когда проснулся, солнце ласкало моё лицо тёплыми зайчиками. Проводница собирала бельё и разносила чай. У вокзала поезд затормозил, словно споткнулся о положенную на рельсы шпалу. Народу на вокзале было много, но мне удалось пройти, не столкнувшись со знакомыми и избежать расспросов. Сел в рейсовый автобус идущий в мой посёлок. Сердце сжимала тревога, я не представлял, как буду жить дальше. Если такое произошло в поезде, то, что будет дома, где каждая вещь напоминает, кричит о жене. Мне казалось невозможным уснуть на кровати, в которой мы столько лет спали вдвоём, есть из тарелок, пить из бокалов. Думал не смогу жить, ежесекундно вспоминая, что Светы больше нет. Только теперь я осознал весь ужас потери и тоску одиночества.

Солнце и весна, пробуждающие жизнь, делали ещё несправедливей смерть, ещё острее боль. Наконец, автобус въехал в посёлок. Сердце забилось чаще. Попросил водителя остановиться у моего дома. Вышел из автобуса, огляделся. Неприветливые, давно не чищенные, занесённые снегом дорожки навевали уныние заброшенности. Снег намок, отяжелел и начал сползать с крутого ската крыши. Местами, обломившись по край шифера, сорвался вниз. Над крыльцом угрожающе навис козырьком, злобно ощетинив острые клыки сосулек. Коварный весенний снег, затаился и ждал момента, чтобы рухнуть вниз, на чью ни будь, невинную голову. Я поёжился, но шагнул на крыльцо, открыл дверь и заставил себя войти в дом полный воспоминаний, где каждая вещь была из той, теперь уже прошлой жизни. Судьба зачеркнула её черным, безжалостным крестом беды. Прошлое никогда не уходило от меня навсегда, я до мельчайших подробностей помню пережитое, особенно те мгновения, когда мне было стыдно за себя. Сердце защемило, чтобы не раскисать позвонил Клаве – лучшей подруге жены, которую мы попросили присматривать за домом в наше отсутствие.

Она прибежала, запыхавшись, поздоровалась и с жалостью оглядела меня:

С приездом! Ты сильно похудел! Как себя чувствуешь? Что со щекой?

– Со здоровьем порядок, начну нормально есть, поправлюсь. А, сейчас давай сядем, попьём чай, ты расскажешь мне, что произошло в посёлке, пока меня лечили. Потом заберёшь Светину одежду, раздашь нуждающимся, пусть поминают. За чаем, Клава рассказала, что Витя и Света погибли сразу. Мне повезло, разбив лобовое стекло, вылетел из машины, поэтому остался жив. Свете, слетевшая с газона будка снесла левую половину головы, поэтому хоронили её, забинтовав лицо. Теперь мне стало ясно, почему в моём сне, она всё время прятала голову в темноте. Видимо, не зря я начал верить в жизнь после смерти. Когда попили чай, Клава забрав Светины вещи ушла. Я остался один в доме. Долго ходил из комнаты в комнату, вспоминал прожитое, потом достал альбом с фотографиями и стал листать его. Милое, любимое лицо смотрело на меня то серьёзно, то улыбаясь. Я день за днём вспоминал нашу жизнь. Наконец, одиночество стало нестерпимым, я позвонил Витиной жене: – Здравствуй Таня! Я выписался, приехал. Что нового в посёлке?