Сын Нептуна - Риордан Рик

– Вот это повезло!

Он потянулся к чему-то, но Хейзел крикнула:

– Дон, нет!

Она оттолкнула его и подобрала что-то маленькое, сверкающее. Перси мельком увидел этот предмет прежде, чем Хейзел сунула его себе в карман. Он мог бы поклясться, что это алмаз.

– Слушай, Хейзел, – жалобным голосом сказал Дон, – на это я мог бы накупить себе пончиков на год!

– Дон, пожалуйста, пошел вон.

Голос Хейзел звучал взволнованно, словно она только что спасла Дона от злобного пуленепробиваемого слона.

Фавн вздохнул.

– Ну что поделаешь – не могу на тебя долго злиться. Но клянусь, похоже, тебе здорово везет. Каждый раз, когда ты гуляешь…

– Пока, Дон, – быстро проговорила Хейзел. – Пошли, Перси.

Она прибавила шагу, Перси пришлось припустить бегом, чтобы угнаться за ней.

– Что все это значит? – спросил Перси. – Этот алмаз на дороге…

– Пожалуйста… не спрашивай.

Оставшуюся часть пути до Храмовой горы они проделали молча.

Извилистая каменистая тропинка вела мимо безумного нагромождения крохотных алтарей, массивных, увенчанных куполами арок. Статуи богов, казалось, провожали Перси глазами.

Хейзел указала на храм Беллоны.

– Богиня войны, – сказала она. – Это мать Рейны.

Потом они прошли мимо здоровенного склепа, украшенного человеческими черепами и металлическими пиками.

– Пожалуйста, не надо меня туда вести, – попросил Перси.

– Это храм Марса Ультора.

– Марса… Ареса – бога войны?

– Это греческое имя, – сказала Хейзел. – Но это в принципе одно и то же лицо. Ультор означает «мститель». Он второй по важности римский бог.

Перси без особого энтузиазма выслушал это. По какой-то причине один только вид этого уродливого красного сооружения вызывал у него ожесточение.

Он показал на вершину. Над самым большим храмом клубились тучи, куполообразная крыша покоилась на белых колоннах, окольцевавших круглый павильон.

– А это, вероятно, храм Зевса… то есть Юпитера? Мы туда направляемся?

– Да, – нетерпеливо сказала Хейзел. – Там занимается пророчествами Октавиан. Храм Юпитера Оптима Максима.

Перси задумался, но латинские слова перевелись сами:

– Юпитера… лучшего и величайшего?

– Именно.

– А какой титул у Нептуна? – поинтересовался Перси. – Прохладнейший и ужаснейший?

– Ммм… не совсем. – Хейзел показала на небольшое синее здание размером с садовый сарай. Над дверью был приколочен затянутый паутиной трезубец.

Перси заглянул внутрь. На маленьком алтаре стояла чаша с тремя засохшими, заплесневелыми яблоками.

Сердце у него упало.

– Да, часто посещаемое местечко.

– Мне жаль, Перси. Дело в том… римляне всегда с опаской относились к морю. Они садились на корабли, только если другого выхода не было. Даже в наше время считается, что сын Нептуна в лагере – дурное предзнаменование. В последний раз сын Нептуна поступал в легион в… тысяча девятьсот шестом году, когда лагерь Юпитера располагался за заливом Сан-Франциско. Тогда случилось это катастрофическое землетрясение…

– И ты хочешь сказать, что его причиной был сын Нептуна?

– Так говорят. – Хейзел посмотрела на него с извиняющимся видом. – Но в любом случае римляне боятся Нептуна и не очень любят.

Отлично, подумал Перси. Даже если его впустят в лагерь, любви ему ждать не приходится. В лучшем случае его будут побаиваться. Может быть, если он добьется каких-то успехов, то и ему дадут несколько заплесневелых яблок.

И все же… стоя перед алтарем Нептуна, он испытал какой-то трепет, словно волны пробежали по его жилам.

Перси вытащил из рюкзака последнюю еду, остававшуюся у него от путешествия, – черствую баранку. Немного, но он все же положил баранку на алтарь.

– Привет… па. – Он чувствовал себя идиотом, разговаривающим с чашей заплесневелых фруктов. – Если ты слышишь, помоги мне, ладно? Верни мне мою память. Скажи мне… скажи, что мне делать.

Голос у него задрожал. Перси не любил просить и тем более жаловаться, но он так устал и был испуган, а еще так давно потерялся, что многое бы отдал за то, чтобы у него появился хоть какой-то наставник. Он хотел узнать что-нибудь о своей жизни – узнать наверняка, а не отыскивать пропавшие воспоминания.

Хейзел положила руку ему на плечо.

– Все будет в порядке. Теперь ты здесь. Ты – один из нас.

Перси чувствовал себя неловко, принимая сочувствие от девчонки-восьмиклашки, которую едва знал. Но Перси был рад, что она рядом.

– Октавиан почти закончил, – сказала Хейзел. – Идем.

В сравнении с сараем Нептуна храм Юпитера явно был «Оптим и Максим».

Мраморный пол покрывали мозаика и латинские надписи. Сводчатый потолок в шестидесяти футах над головой отливал золотом. Весь храм был открыт ветру.

В центре располагался мраморный алтарь, на котором парнишка в тоге исполнял какой-то ритуал перед громадной золотой статуей самой «большой шишки» этих мест: Юпитера, бога небес, одетого в шелковую пурпурную тогу размером не меньше, чем XXXL. В руке бог держал молнию.

– Что-то тут не так, – пробормотал Перси.

– Что? – переспросила Хейзел.

– Да вот эта молния, – ответил Перси.

– Ты это о чем?

– Я… – Перси нахмурился. На мгновение ему показалось, что он что-то вспомнил, но это ощущение сразу исчезло. – Да нет, пожалуй, ничего.

Парнишка у алтаря поднял руки. И опять алые молнии сорвались с неба, сотрясая храм. Он опустил руки, и грохот прекратился. Цвет туч сменился с серого на белый, они стали расходиться.

Да, впечатляющий трюк, если учесть, что паренек внешне ничего особенного собой не представлял: высокий, худой, с соломенными волосами, в мешковато сидящих джинсах, большой не по размеру футболке и ниспадающей тоге. Он был похож на пугало в простыне.

– Что это он делает? – прошептал Перси.

Парнишка в тоге повернулся. У него была кривоватая улыбка и отстраненный, затуманенный взгляд, словно он слишком долго просидел за компьютерной игрой. В одной руке он держал нож, в другой – что-то вроде мертвого животного, отчего паренек казался еще более сумасшедшим.

– Перси, – сказала Хейзел. – Это Октавиан.

– Грекус! – провозгласил Октавиан. – Очень интересно.

– Привет, – отозвался Перси. – Ты что – убиваешь зверушек?

Октавиан посмотрел на пушистую штуковину в руке и рассмеялся.

– Нет-нет. Когда-то так оно и было. Мы читали волю богов по внутренностям животных – кур, козлов и всяких других. А теперь мы пользуемся вот этим.

Он швырнул пушистую штуку Перси. Это был плюшевый медвежонок без опилок внутри. И тут Перси увидел, что у ног статуи Юпитера лежит целая куча выпотрошенных плюшевых зверушек.

– Ты это серьезно? – спросил Перси.

Октавиан спустился с возвышения. Ему было лет восемнадцать, но при его худобе и бледности он вполне мог сойти за подростка. На первый взгляд он казался безобидным, но Перси, приглядевшись к нему повнимательнее, подумал, что, возможно, это ошибочное впечатление. Глаза Октавиана горели таким ненасытным любопытством, словно он был готов выпотрошить Перси с такой же легкостью, с какой потрошил плюшевых медвежат, – если бы мог таким образом узнать что-нибудь новенькое.

Октавиан прищурился.

– Ты, кажется, нервничаешь.

– Кого-то ты мне напоминаешь, – сказал Перси. – Не могу вспомнить – кого.

– Возможно, моего тезку Октавиана – Августа Цезаря. Все говорят, что я здорово на него похож.

Перси думал, что дело не в этом, но воспоминания ускользали от него.

– Почему ты назвал меня греком?

– Я видел это по внутренностям. – Октавиан ткнул ножом в сторону алтаря. – По ним я прочел: «Грек прибыл». Или, может быть, «Гусь прокричал». Думаю, что верна первая интерпретация. Ты хочешь поступить в легион?

Ответила Октавиану Хейзел. Она рассказала ему все, что случилось с момента их встречи в туннеле, – о горгонах, схватке на реке, появлении Юноны, разговоре с Рейной.

Стоило ей упомянуть Юнону, как на лице Октавиана появилось удивленное выражение.