Царская пленница - Сергей Шхиян

— Я тебя, басурман удалой, сейчас как собаку убью! Ты мне, пес смердящий, перечить будешь! Да ты знаешь, с кем говоришь!

Он мотнул головой помощникам и двинулся на меня. Те, мешая, друг другу протиснулись в комнату, и сразу в ней стало тесно. Я отскочил назад к кровати и выхватил из-под подушки пистолет.

— Вон отсюда! — закричал я, взводя курок.

— Да я тебя! — начал было Поликарп Иванович, но я прицелился ему прямо в лоб, и он замолчал на полуслове. Его помощники собрались броситься на меня, но я опередил их, закричав:

— Еще шаг, и стреляю!

Они нерешительно остановились, не слыша приказа хозяина.

— Вели им убраться отсюда, или тебе конец! — продолжил я, глядя в упор в полыхнувшие испугом глаза Поликарпа.

Тот понял, что я не шучу, и приказал:

— Оставьте нас!

Мужики послушно вышли, притворив за собой дверь.

— Марья, иди к себе! — снизив накал, опять приказал хозяин.

— Нет, — твердо ответила женщина. — Не будет по-твоему.

— Вам отсюда все равно не выбраться, — с ненавистью глядя то на сестру, то на меня, пообещал он, — подохнете здесь, как крысы.

— Лучше умру, но по-твоему все равно не будет! — упрямо сказала женщина звенящим голосом.

— Ладно! Родную кровь на безродного басурмана променяла! — не отводя взгляда от нацеленного в лоб пистолета, прошипел Поликарп Иванович, отступая к выходу. — Будь ты трижды проклята.

Хозяин толкнул дверь спиной и выскочил за порог.

Марья Ивановна, обессилив от нервного порыва, опустилась на корточки там, где стояла, и тихо заплакала, прикрывая глаза кончиками платка.

— Не нужно, — попытался я успокоить ее, — все будет хорошо! Как-нибудь выкрутимся.

— Нет, — сказала Марья Ивановна, промокнув последние слезинки, — ничего не поделаешь, придется погибать. Брат за деньги никого не пощадит.

— Это мы еще посмотрим.

— У тебя в пистолете всего один заряд. Он пошлет кого-нибудь из своих разбойников под пулю, и вся недолга. А дальше… — она не досказала, только горько вздохнула и перекрестились.

Мысль была, по меньшей мере, здравая и заставила меня заспешить. Первым делом я запер дверь на засов. Она открывалась наружу, так что внезапно выбить ее у нападающих не получится, придется выламывать, а это потребует времени. Следующее, что я сделал, это вынул из сундука саблю и освободил ее от тряпок. Несмотря на слабость, которая меня еще не оставила, с таким оружием продержаться было можно.

— А ты, Хасбулат, как я погляжу тоже не простого звания, — удивленно сказала Марья Ивановна, рассматривая мой арсенал. — Пистолет аглицкий, сабля турецкая.

— Индийская, — машинально поправил я, думая, чем еще можно задержать нападающих. — У брата много людей?

— Сам-друг шестеро, — ответила она.

— Тогда давай придвинем к дверям стол, чтобы, если ее выломают, не сразу сюда ворвались.

Марья Ивановна кивнула и помогла подтащить стол к дверям. После перенесенного ранения и высокой температуры я был совсем слаб и не справился бы без ее помощи. Когда приготовления были кончены, мы сели: я на кровать, женщина на стул.

— Как же получилось, что бригадирский сын сделался разбойником? — спросил я.

— Обычное дело, — ответила она, — как батюшка, а вслед за ним матушка преставились, начал играть Поликарп в карты и кости и все имение наше просадил, даже мое приданое. Он вообще-то не злой, только играет неудачливо. Сначала все свои деньги проиграл, потом казенные, попал под суд. В каторгу его не послали, но от службы уволили. Вот братец и придумал постоялый двор держать…

Дальше было ясно и без объяснений, однако она продолжила говорить о наболевшем:

— Набрал себе помощников, один другого хуже. Когда сюда попадаются бедолаги, вроде тебя, без роду и племени, или купцы с товаром и деньгами, они и губят души. Последнее время даже коробейниками не брезгуют…

— Понятно, — сказал я, думая, что предпринять дальше: не сидеть же нам без еды и воды в долгой осаде, ожидая неизвестно чего. — Ночью в окно вылезем, здесь невысоко, — сказал я Марье Ивановне.

— Он, Поликарп, умный, сторожей на ночь поставит. Да и куда мне от него деваться? Одна с голоду помру. Видно, отжила свое, пора и честь знать.

— Ну, это глупости, что-нибудь придумаем, я помогу тебе устроиться. Тебе сколько лет?

— Старая уже, скоро третий десяток разменяю, — грустно сказала Марья Ивановна. — Осенью двадцать восемь исполнится.

— Так ты моложе меня, — сказал я, забыв о своей юной внешности. — Мне уже тридцать.

— Как так тридцать? — поразилась Марья Ивановна. — Ты по виду совсем несмышленыш, я думала, тебе и половины от тридцати нет!

— Это у нас в Хасбулатии климат такой, все моложе выглядим, чем есть на самом деле.

— Так что же я, выходит, со взрослым мужем спала! — совершенно неожиданно воскликнула она и залилась краской стыда.

— Так ведь ничего же не было! — успокоил я.

— Это на мне грех! Я думала младенца спасаю! — взволнованно заговорила Марья Ивановна. — Так вот за что меня дева Мария карает!

— Глупости, — оборвал я совершенно неуместные в такой обстановке сетования. — За такие грехи не карают, а награждают. Считай, что ты сегодня ночью спасла невинную душу.

— Какая же у тебя душа, коли ты в Христа не веруешь!

— Бог у всех один, как его ни назови, во что ни верь, главное не греши!

Однако она не приняла мои резоны и продолжала переживать свое «грехопадение». Мне надоело слушать стенания, и я заговорил о другом. Постепенно Марья Ивановна успокоилась и немного рассказала о самом своем дорогом, о детстве, том времени, когда еще были живы родители, и любезный братец не пустил ее по миру и не втянул в разбойничий вертеп.

Родители у Марьи Ивановны были не знатны и не богаты, отец, выходец из солдатских детей, дослужился до бригадира, промежуточного звания между полковником и генерал-майором, упраздненного нынешним императором. Вместе с тем за верную службу царю и отечеству ему кое-что удалось скопить и оставить сыну и дочери кроме дворянского звания небольшое состояние. Умер он после ранения, полученного в Турецкую войну 1787 года, когда сыну было семнадцать, а дочери шестнадцать лет. Мать ненадолго пережила мужа, и дети остались сиротами.

К Марье Ивановне сваталось несколько женихов, с одним уже все было сговорено, но брак расстроился из-за исчезнувшего приданного, проигранного братом. Потом он и сам лишился службы и, чтобы не умереть с голода, брат и сестра на последние деньги открыли постоялый двор, который мог дать возможность безбедно существовать, если бы не пагубная страсть Поликарпа к игре.

О технологии душегубства женщина почти ничего не знала, могла только догадываться. Случалось обычно так: поселялся постоялец вечером, а утром от него и следа не оставалось, брат же после этого завеивался по игорным притонам.

Грустный рассказ меня утомил, и я прилег на постель.

— Простите, мне нужно немного отдохнуть, — сказал я, — потом придумаю, как нам отсюда выбраться.

— Ничего не получится, — покачала головой Марья Ивановна. — Нам от Поликарпа не уйти.

Я не стал спорить, лежал на кровати, пытаясь расслабиться. Голова немного кружилась, но, в остальном, самочувствие было приличное. Что делать дальше, я пока не знал. Наш постоялый двор находился на незначительной параллельной дороге, ведущей в сторону центра из Царского Села. Поликарп Иванович нарочно выбрал такое место, от которого до ближайших соседей было не докричаться, так что ни на какую помощь извне рассчитывать не стоило.

— Марья Ивановна, а какое у них есть оружие? — спросил я, имея в виду братца-разбойника с товарищами.

— Кистени, наверно, — неуверенно ответила она, — ножи видела, у брата еще есть ружье.

— Со двора на большую дорогу мы сможем пройти?

— На задах, за нашим подворьем, есть лаз на пустырь, оттуда можно попасть на соседнюю улицу. Только зря все это, нам нипочем из дома не выбраться.

— Ну, вдруг получится, — неопределенно сказал я, догадавшись, как можно будет отвлечь внимание караульных и миновать засаду. — В городе мы сможем найти убежище?

— У нас тетка, матушкина сестрица, живет на Васильевском острове.

В этот момент нашу содержательную беседу прервал громкий стук в дверь.

— Марья, слышишь? Это я, — послышался громкий голос хозяина. — Выходите, не то плохо будет!

— Покайся, пока не поздно, Поликарпушка! — ответила Марья Ивановна. — Смирись, да покайся в грехах. Пусть Хасбулат идет с богом, а мы с тобой поладим. Подумай о наших родителях, каково им с того света на твои грехи смотреть!

— Так и я о том, — обрадовался братец, — мне в твоем басурманине интереса нет, я его и пальцем не трону. Пусть отдаст пистолет и убирается!

— Может быть, и правда, выйдем? — вопросительно обратилась ко мне Марья Ивановна. — Вдруг Господь его вразумил?