Маленькая женская хитрость - Ольга Хмельницкая

«Надо же, раньше пришла… не терпится ей», — радостно подумал Стручков, еще раз быстренько проверил презервативы, потушил газ под цыпленком и, снимая по дороге фартук, пошел открывать дверь.

…Когда Наташа вышла из квартиры Стручкова, было уже около одиннадцати. Ноги болели, грудь была искусана ненасытным профессором. Девушка с трудом дошла до скамейки в парке, села на холодные гладкие доски, съежилась и заплакала от отвращения и унижения.

Тигринский проснулся первым и долго смотрел в окно. Там было пасмурно, сыро и темно: туман, поднявшийся еще вчера вечером, и не думал рассеиваться. Казбич сидел посреди комнаты и смотрел на Тигринского настороженным взглядом. Аля спала, накрывшись одеялом почти с головой. Она тихонько сопела, лицо было серьезным.

«Наверное, снятся рабочие будни», — подумал Стас, встал с коврика, стараясь не скрипеть, сложил одеяло на кресло и пошел на кухню.

«Надо приготовить завтрак», — решил он и полез в холодильник. Готовить Тигринский умел, но не любил: многолетняя жизнь в общежитии многому его научила, в том числе стирать майки и жарить картошку, но он всей душой ненавидел эти занятия. Казбич тоже пришел на кухню, развалился на подоконнике и смотрел на Стаса с плохо скрытым раздражением: ему категорически не нравилось, что какой-то непонятный тип роется в их с хозяйкой холодильнике.

«Ничего, вот женюсь, и моя жена будет все это делать. И стирать, и картошку жарить. А кота мы назад на помойку отправим, вон как разжирел, свинтус», — думал Стас, и довольная улыбка сама собой появлялась на его светлом веснушчатом лице. Начистив картошки и поставив сковородку на огонь, чтобы прогреть масло, Стас провел рукой по лицу и обнаружил там заметную щетину.

«Побриться надо, — подумал он, швырнув в Казбича подгнившей картофелиной. Тот негодующе замяукал и убежал к хозяйке. — А зачем мне бриться? Мне, собственно, идти никуда не надо. Назад в общежитие я не пойду. В институт тем более. Там Стручков, а мне с ним не о чем разговаривать, — думал он, глядя, как аппетитно подрумянивается на сковородке картошка. — Сейчас проснется Аля, я сделаю ей предложение, она согласится стать моей женой, и тогда я точно не уйду отсюда уже никуда». Эта мысль его вдохновила до крайности, на заросших щетиной щеках даже выступил румянец. Через полчаса картошка была готова, но Аля все спала и спала.

— Аля… цветочек ты мой аленький, — шептал Тигринский, пытаясь аккуратно растолкать девушку. — Вставай, солнышко, уже почти девять часов.

«Солнышко» вдруг резко вскочило, схватило часы и с криком «опять опаздываю!» кинулось в ванную. Тигринский, ранняя пташка, привыкший, что в общежитии кто первый проснется, тот и наденет единственные на всю комнату носки, только пожал плечами. Аля вовсю фыркала и плевалась под душем, иногда вскрикивая что-то вроде «уже почти девять часов! О ужас!». Стас тем временем на кухне репетировал главные слова. Он поставил на стол тарелку с картошкой, положил рядом вилку, порезал остатки хлеба и намазал их маслом, а также приготовил чай. Все выглядело так аппетитно, что Стас с трудом подавил жуткое желание съесть все это сам. Вместо этого он сел в угол и принял смиренный вид. Ровно через секунду после этого на кухню влетела Аля, уже одетая в свою обычную серую одежду и с очками на носу, плюхнулась на стул и стала стремительно поглощать картошку, нервно поглядывая на часы.

— А ты почему еще не одет? — пробурчала она с набитым ртом. — Одевайся быстрее! Мы сейчас выходим.

— Алька, я давно хотел тебе сказать… Выходи за меня замуж, — прошептал Тигринский достаточно, по его мнению, романтичным голосом.

Аля смотрела на него в немом изумлении. Потом она, не переставая жевать, отрицательно покачала головой. Стас оскорбился до глубины души и стал медленно покрываться красными пятнами. Аля с трудом дожевала, глотая целые куски и рискуя подавиться и задохнуться.

— Станислав, — проговорила она со всевозможной мягкостью, — спасибо тебе большое за предложение, тем более что мне уже много лет никто ничего подобного не предлагал. Но мое сердце занято, я влюблена… в другого человека. Поэтому ты меня извини, но я вынуждена отказаться.

И она, помимо воли, представила себе, как тот, другой, которого она видела в своих снах и о ком рыдала, вцепившись зубами в подушку, говорит ей «выходи за меня замуж». Глаза наполнились слезами, и ей захотелось заплакать над несбыточными мечтами вместе с Тигринским.

Наташа проснулась оттого, что мать держала над ее ухом звонящий будильник, но ни сил, ни желания поднять голову с подушки у девушки не было. Она пришла домой, хотя предпочла бы прыгнуть с моста, а больше всего ей хотелось пойти к Барщевскому и пожаловаться, и поплакать у него на плече, но она понимала, что опоздала — соглашаться на его предложения нужно было сразу.

«Но он же ничего не знает пока, — думала Наташа, умывая в ванной отечное лицо и замазывая на шее бордовый засос, поставленный любвеобильным руководителем, — я ничего Саше не скажу, и все будет по-прежнему. А два раза в месяц — это не очень часто. Плохо, конечно, неприятно… Но я как-нибудь постараюсь это пережить».

Из зеркала прямо на нее смотрело бледное, нездоровое лицо с воспаленными глазами, а засос на шее замаскировать не удалось. В дверь ванной резко постучали.

— Наташа, выходи, пей чай и иди на работу! — прокричала Татьяна Тимофеевна. — Что ты там так долго возишься?!

Наташа покачнулась и закрыла глаза. Иногда ей казалось, что терпению пришел конец. Тем не менее она с упорством мазохистки продолжала играть предложенную ей роль.

Стас был раздавлен. «За меня не хотят замуж… Меня выгоняют! — подумал он горестно. — А я как дурак картошку жарил все утро!» Казбич, снова занявший свое любимое место на подоконнике, обидно ухмылялся и шевелил длинным пушистым хвостом. Перед глазами Стаса замаячил призрак родной Новой Каховки со всеми ее прелестями, самой впечатляющей из которых был степной чистый воздух. Впрочем, чистый воздух Стаса привлекал мало — он еще не достиг того возраста, когда человек начинает думать о здоровье.

— Ты еще не побрился? Давай быстрее, — проговорила Аля, явно не желая более обсуждать его брачное предложение и старательно вытирая остатки масла последним кусочком позавчерашнего хлеба.

Стас встал и поплелся в ванную бриться. Говорить он не мог. Разочарование было сильным и глубоким. Не так, нет, совсем не так он представлял сегодняшнее утро. Он, дурак, мечтал, что они будут медленно и романтично завтракать, без свечей, конечно, но с романтическими переглядываниями, подмигиваниями и, возможно, даже с поцелуями… В ванной Стасу стало совсем плохо. Мысль о том, что он должен покинуть эту ванную, в которой никто не дышал ему в спину и он мог спокойно открыть горячую воду и помыть руки, была невыносимой.