Странник - Сергей Петросян

– Да было, за что… В 1941-м греческие коммунисты подняли восстание против оккупантов. Тогда болгарские войска расстреляли около двух тысяч жителей города.

– Нам в школе про это не рассказывали. Как у вас все запутано…

– На Балканах места мало, – усмехнулась Снежана, – а народов и религий – много.

* * *

Москва встретила Андрея дымом торфяников. «Россия во мгле», – отметил он по дороге из аэропорта. Хотелось повидаться с друзьями, но почти все сбежали из города – смог проникал всюду. Не спасали ни кондиционеры, ни респираторы. Кто-то уехал в отпуск, а некоторые умудрились выбить себе командировку в питерские филиалы и пережидали лихое время там. Кризис и не думал заканчиваться. Неделю Андрей просидел на телефоне, пытаясь через знакомых найти какую-нибудь халтуру – бинес-план сваять, штатку подправить… В идеале, конечно, хотелось найти дистанционную работу через интернет, но об этом сейчас можно было только мечтать. При помощи матери ему удалось сдать свою квартиру. Сам он с двумя чемоданами перебрался к родителям. Оформление долгосрочной визы оказалось делом не быстрым – надо было ждать.

Из-за смога, висящего над столицей, выходить из дома не хотелось. Утро начиналось с разговора по скайпу с Леной. У них даже появилась традиция «виртуальных завтраков» – вместе пили чай, глядя в экран. Родители при этом тактично уходили из кухни в комнату. Потом они с отцом развешивали мокрые простыни на окнах и садились разбирать старые книги и бумаги, лежащие в коробках на антресолях и даже на шкафах. Мать решила начать ремонт и хотела избавиться от хлама. Андрей с интересом листал старые журналы «Наука и жизнь» и «Техника – молодежи». Периодически в комнату заходила мать и, выхватив журнал, безжалостно швыряла его в приготовленный для мусора мешок. Так за неделю разобрали антресоли и взялись за книжные полки у отца в кабинете. Здесь было много старых чертежей, квитанций неизвестно на что, сложенных в потрепанные папки и инструкций от телевизоров и радиоприемников, которые давно уже нашли свое последнее пристанище на помойке. Но попадались и очень интересные вещи. Например, коробки со старыми фотографиями или военными письмами. Андрей часами с интересом разглядывал лица и одежду на старых снимках. Пытался представить этих людей на современных улицах, но у него ничего не получалось. Отличались не только прически и обувь – таких лиц теперь просто не было. Особенно ему понравились дореволюционные фотографии его армянских предков в потертом кожаном альбоме с медным замочком. Мужчины с огромными ухоженными усами были одеты в элегантные европейские костюмы, некоторые держали в руках черные котелки или соломенные канотье. Зато стоящие рядом с ними жены и дочери как будто сошли с витрины музея этнографии. Тяжелые юбки в пол, поверх юбок – бархатные передники с богатой вышивкой. На головах – платки, почти закрывающие лица, а поверх платков – маленькие тюбетейки с нашитым орнаментом и украшения из золотых монет на лбу. Некоторые фотографии были подписаны, каких-то людей из альбома еще помнил отец по рассказам деда. Андрей раскладывал снимки на ковре, фотографировал их и потихоньку составлял у себя в ноутбуке генеалогическое древо семьи Мелконянов. Привлекла внимание пожелтевшая фотография мужчины, удивительно похожего на усатого Бармалея из детского фильма по Айболита. Этот персонаж не был одет в европейский костюм. На голове его красовалась папаха, а широкую грудь в гимнастерке перекрещивали ремни от бинокля и маузера. Военные галифе были заправлены в начищенные сапоги. При этом снимок не был лишен изящества – левой рукой Бармалей опирался на колонну дорического ордера, а фоном для композиции служил бархатный занавес, ниспадающий тяжелыми складками. Фотография была украшена виньеткой в стиле модерн и надписью «Рhotographie de Varna». «Колоритный мужчина, – подумал Андрей. – Надо бы увеличить снимок и вставить в рамку. Хорошо будет смотреться в болгарской квартире».

– Это кто такой? – спросил он отца.

Отец надел очки и взял карточку в руки.

– Это твой прадед – Рубен Мелконян. Я его никогда не видел – он умер в эмиграции.

– Он что – в театре играл?

Отец улыбнулся.

– Мой отец говорил, что он был фидаином – воином. Боролся за свободу и независимость Армении.

– Тут написано Varna – это же в Болгарии.

– Была целая рота армянских добровольцев в болгарской армии. Вместе воевали с турками под командованием Озаняна.

– Андраника?

– Да. А ты откуда знаешь? – удивился отец. – Никогда ведь историей не интересовался.

– Да есть у меня одна знакомая в Софии. Она – историк, написала книгу о болгарских армянах. Это в честь этого Андраника меня назвали?

– Дед настоял. Мы с матерью больше нравилось имя Дима.

Потом пришел черед старых писем и открыток. Много было почтовых карточек со старыми штампами «Батумъ», «Артвинъ», «Баку» или «Тифлисъ». Удивительно, но, несмотря на то, что и отправители, и адресаты, судя по фамилиям, были армяне, писали они друг другу по-русски, иногда вставляя французские слова. Но это только на дореволюционных открытках. Многие послания тридцатых годов уже были написаны по-армянски. И еще одна особенность обращала на себя внимание – при советской власти у людей катастрофически испортился почерк. Старые послания, написанные с «ятями» и «ерами», читать было куда проще.

Письма и документы, оставшиеся от деда, были аккуратно перевязаны шпагатом и сложены в несколько коробок. Бабушка во время частых командировок горного инженера Сергея Рубеновича Мелконяна всегда приводила его бумаги в порядок. После смерти деда отец этими коробками не интересовался, но выбросить так и не решился. Читать чужие письма Андрею постепенно надоело, и он теперь только осматривал конверты с ножницами в руках – иногда попадались марки с портретами Ворошилова, Калинина и Сталина. Миша с Таней были страстными филателистами и он решил сделать им подарок. Два письма, соединенные большой канцелярской скрепкой, привлекли его внимание – марки на конвертах были иностранные. На одном – болгарская, с изображением электростанции, на другом – две аргентинские, с портретом Евы Перон. Отправителем обоих писем был некий «О. Деведжян» или «О. Devedjian», как было написано на аргентинском конверте. Отложив ножницы, Андрей достал вложенные в конверты листы. Оба письма были написаны по-армянски. Разочарованно отложив их в сторону, он уже хотел вырезать марки и выбросить письма в мешок с мусором, но на всякий случай позвал отца:

– Папа, ты не знаешь такого Деведжяна из Аргентины? Может, богатый родственник, наследство нам оставил.

Отец повертел конверты в руках.

– Нет, это не родственник. Помнишь, дед рассказывал про военачальника Гарегина Нжде, который умер в тюрьме?

– Имя запомнил. В Софии даже видел дом, где он жил.

– Так вот, насколько я помню, Оганес Деведжян был арестован вместе с Нжде и сидел с ним в советской тюрьме, а вот что с ним потом стало, я не знаю. Если, конечно, это тот Деведжян.

– Интересно, что он мог написать деду? Они что – знакомы были?

– Боюсь, мой отец так и не узнал, о чем здесь идет речь. Он всю жизнь прожил в России и по-армянски не читал.

– У тебя нет знакомых армян, чтобы перевести эти письма?

– Зачем это тебе? – удивился отец.

– Интересно. Видишь, – Андрей кивнул на фотографии, разложенные на ковре, – генеалогическое древо составляю. Вдруг здесь что-нибудь про твоего деда Рубена, того, что с маузером и биноклем.

– Знаешь, у отца был знакомый историк-армянин из университета. Сейчас на пенсии уже, наверное. Попробую найти его телефон.

* * *

Через неделю Андрей нашел огромный сталинский дом в районе Автозаводской. Судя по разномастным стеклопакетам и старым деревянным рамам в некоторых окнах, подъезд еще не был «социально-однородным». На двери нужной квартиры он насчитал пять кнопок звонков. Похоже, профессор жил в коммуналке. Под одной из кнопок была наклеена бумажка: «Маркаряну – 2 зв.» Андрей нажал дважды. После долгого ожидания загремел замок и на пороге показался огромного роста старик с хищным орлиным носом и густыми, как у Брежнева, бровями.

– Юрий Ашотович? Я Андрей. Мой отец звонил вам.

– Здравствуйте, молодой человек. Так вы и есть внук Сергея Рубеновича? Проходите-проходите, – голос у хищного старика неожиданно оказался мягким и приятным, таким же, как и его легкий акцент.

Они прошли по длинному коридору, заставленному тумбами и шкафами, и оказались в большой комнате. Жилище профессора точно по центру было перегорожено книжными полками. В одной половине, по-видимому, размещались спальня и кабинет хозяина. Здесь стояли диван и письменный стол, а стены также были заняты книжными полками. Андрея профессор провел во вторую половину, которая, очевидно, служила гостиной. Андрей огляделся. Два удобных кресла, журнальный столик между ними. На стенах – множество фотографий в деревянных рамках. Удивило отсутствие телевизора. Не спрашивая, Маркарян достал из шкафчика два коньячных фужера и плоскую бутылку с надписью «Ной».