Рассказы - Демина Карина

…кто румяней и белее?

Осыпается пудра и румяна, лицо как у покойницы, а ты показываешь то, что было раньше. Щадишь. Любишь. Спасибо.

С тобой легко обманываться, но из головы не идет она, моя соперница. Красива, молода, свежа, наивна, почти как я когда-то… и мой король тоже видит это, мой король влюблен, я знаю его лучше, чем кто бы то ни было. Пытается скрывать, пытается беречь то, что осталось от моего самолюбия, но надолго ли хватит его бережливости? Любовь безумна и бездумна, и я не в состоянии что-либо сделать.

Я знаю, что будет впереди… сначала шепоток, потом шепот, откровенные улыбки, людей и зеркал, боль, которую приходится скрывать за гордостью, и взгляд чужой родного человека. Он станет ненавидеть, пусть не сразу, но когда-нибудь… я ведь мешаю жить, мешаю любить.

Просто мешаю.

Так стоит ли, зеркальце, время тянуть? Три капли в бокал с вином, немного горчит, но я потерплю… пусть это будет похоже на сон … или сказку.

Да, зеркальце, пусть это будет сказкой о старой королеве и потерянной любви…

Верую

Credo in Deum… /Верую в Бога/

Спи, моя недозволенная любовь, мой непрощенный грех, мой сон, искушение, устоять пред которым недостало сил. Спи, доверчивый суккуб, мой падший ангел, мое наказание. Губами коснуться виска, пропустить прядь волос сквозь пальцы, вдохнуть твой запах, запоминая… прощаясь.

Твоя душа во сне очнулась, светла, чиста, и то, что я собираюсь совершить, будет сделано не ради меня, но ради тебя. Ради бессмертия и этой чистоты. Я должен.

Прости.

…Patrem omnipoténtem… /Отца Всемогущего/

Камера. Камень. Сырость и сумрак. Распятие на стене, распятие на столе, распятие на груди. Это место Бога и место грядущего суда.

Ты плачешь, и слезы ранят сердце. Но не имею права отступить, я спасу тебя, пусть и такой ценой. Не отпирайся, не причиняй себе боли.

Monitiones[1]

Последний шанс на раскаяние, ты отказываешься, ты смотришь на меня, а я шепчу слова молитвы, ища успокоение. Дознание начнется завтра.

Господь да сохранит грешную душу твою.

…Creatórem cæli et terræ. /Творца неба и земли/

Квалификатор[2] деловит, диктует протокол допроса, я записываю, стараясь не вдумываться в смысл.

…спрошенная, почему народ ее боится, обвиняемая отвечать отказалась…

…о причинах ее прикосновения к мальчику, который вскоре заболел, солгала, будто…

…а о том, что она делала на поле во время грозы, дала следующее объяснение…

Я пишу, старательно, не отрываясь, не обращая внимания на сводящую пальцы судорогу, слезящиеся глаза и холод, от которого немеет все тело.

Рука сама выводит буквы.

…как давно вы стали ведьмой?

…чем было ознаменовано это событие?

…кого вы выбрали своим инкубусом? Как его зовут?

Почему ты не признаешься? Неужели Дьявол столь силен, что боль телесная тебя не страшит?

Раскайся! Отрекись!

Улыбаешься.

Безумная.

Et in Jesum Christum, Fílium ejus únicum, Dóminum nostrum… /И в Иисуса Христа, единого Его Сына, Господа нашего/

Ты все же боишься боли. Ты кричишь, и отраженный камнем голос рвет душу на куски, и хочется завыть с тобою вместе.

– Какие чары вы использовали, дабы соблазнить брата Себастьяна? – квалификатор, пальцами раздвигая веки, заглядывает в твои глаза, сначала в левый, потом в правый. Увидит ли он то же, что и я?

Когда-то в глазах твоих открылась неба синева, пресветлая, пречистая, блаженная, как рай, что обещают нищим духом. Я стал богат, я стал всевластен.

И покорился небу.

– Отвечай, – квалификатор, подав знак палачу, отошел в сторону.

Крик. И снова, и снова. Господи, пощади, когда же это закончится?

Никогда.

… qui concéptus est de Spíritu Sancto, natus ex María Vírgine, passus sub Póntio Piláto… /который был зачат от Духа Святаго, родился от Марии Девы; страдал при Понтии Пилате/

– Никогда прежде не доводилось видеть ведьмы столь упрямой, – брат Томас, облизав пальцы, потянулся к блюду с ветчиной. – А жареные перепела ныне удались. Вино, правда, кисловато.

Он срыгнул, утер испачканные жиром губы рукавом сутаны и, повернувшись ко мне, поинтересовался:

– Как же это получилось, что сразу ведьмы не разглядели, а?

Хитрый прищур рыже-карих глаз, мелкие веснушки, розовые щеки. Брат Томас похож на поросенка, которого вручают на ежегодной ярмарке лучшему лучнику.

Ненавижу.

– Эх, молодость, молодость… вот и меня в свое время угораздило. Хороша была, дьявольски хороша…

Он говорит, запивая рассказ о прошлом тем самым кислым вином, и пьянеет, и путается, и жестами пытается возместить недостаток слов. Неужели вот он, хмельной и неуклюжий – один из тех, кто избран Господом дабы вершить суд?! Он, без стыда и раскаянья говорящий о грехах своих, будет отпускать твои прегрешения?

На стене распятье, в душе темнота, которой прежде не было.

Ты – мое солнце, проклятое, отверженное, отданное добровольно во имя спасения.

Так где же оно?

…crucifíxus, mórtuus, et sepúltus: descéndit ad ínferos… /был рáспят, умер и погребен; сошел во ад/

Моя келья пахнет сыростью и тленом, каменный пол холоден и слабое тело умоляет о пощаде. Брат Томас спит, и эхо разносит его храп по коридорам, я же молюсь.

Пытаюсь молиться, но знакомые слова вдруг исчезли из памяти. А вместо них – сомненья, шепот, голос тьмы, который говорит мне об ошибке, о том, что ты – не ведьма. Ты – просто женщина.

А я мужчина.

Не было греха, Бог – есть любовь.

Тогда за что наказание? И кто наказан? Я снова запутался, проигрывая в споре то ли с Дьяволом, то ли с самим собой. До рассвета далеко, это последняя ночь здесь, завтра будет вынесено решение. И приговор. Тебе и мне.

Помоги, Господи, дай упокоение, ибо верую… Credo, credo, credo … помоги же…

…tértia die resurréxit a mórtuis… /в третий день воскрес из мертвых/

Ночь тянется долго, ночь гасит сбивчивые мои молитвы и выпускает на волю воспоминания.

Случайная встреча у озера. Небо твоих глаз и незнакомое прежде желание смотреть вечно, выискивая все новые и новые оттенки, ловить свое отражение, удивляясь его чистоте. Белый мох поляны у лесного озера, мягче ковра, мягче перины. Запах вереска и дыма, сосновые ветки в огне и желтой кровью проступающий сквозь кору жидкий янтарь. Беседы, прикосновения… первый поцелуй.

Ты убежала.

И вновь вернулась следующим вечером. Я ждал, томился, сгорал от непристойной страсти, не понимая, что со мной.

Я виноват! Не ты, но я!

…ascéndit ad cælos; sedet ad déxteram Dei Patris omnipotentis… /восшел на небеса и сидит одеснýю Бога Отца Всемогущего/

Я был безумен и беспечен.

Прости меня, Господи, ибо грешен! Каюсь, каюсь, каюсь…

Люблю.

…inde ventúrus est judicáre vivos et mórtuos. /оттуда придет судить живых и мертвых/

Мою вину не искупить словами, и плеть привычной тяжестью ложится в руку. Каждую ночь, пока идет процесс, я ищу дорогу к Богу, пытаясь вернуть потерянную душу. Болью за боль, выжигая память о руках твоих… кровью за кровь, смывая прикосновения губ… шрамами за шрамы… я излечусь.

Я верую.

И сомневаюсь.

Credo in Spíritum Sanctum /Верую в Духа Святаго/

Брат Томас поутру мрачен, пьет воду, чуть подкрашенную вином, и хмурится.

– Себастьян, – голос его отдает непривычной хрипотцой, – уж как-то слишком ты усердствуешь… поберегся б… и меня поберег. Сил никаких это слушать. А что до вины, так ведьма же… куда тут человеку устоять?