Где восходят звезды (ЛП) - Коллектив авторов

— Тамаго, — сказала я.

Она не сразу поняла меня. А потом тихо ответила:

— Гома, — кунжут.

— Махо, — я упомянула магию, чтобы отвлечь ее от еды. Аки любила играть в ширитори. Это была игра в слова, где последний слог становился началом нового слова. Проигрывал тот, кто называл слово, что заканчивалось на «н». Мы шли мимо тихих дорог, что не использовались больше года. Мы почти вышли из туннелей, следуя за указателями к южным вратам.

— У… — она задумалась на миг. — Унаги.

— Это снова еда.

— Это угорь, плавающий. Ги.

— Ладно, — сказала я. — Гинка, — серебряные монеты, как маленькие рыбки, быстро ускользали из моих пальцев. — Теперь ты, Аки. Ка.

Она молчала, а потом тихо сказала:

— Казан.

Я замерла, небольшая толпа шла вокруг нас в обе стороны. Вулкан. Гора Онтаке выбрасывала облака серой смерти на нас. Я шлепнула Аки по голове.

— Он заканчивается на «н», — сказала я. — Ты проиграла.

— Мы все проиграли, — сказала она.

Акико, моя сестра. Ее имя было ярким, как красно-желтые листья осени, как говорил отец. Дитя осени, она плясала, как прохладный ветер, кружась, плакала, как дожди, поцарапав коленку, ее вспышки бодрости были как острые углы осени. Но теперь она была тихой и худой, бледной, как свежевыпавший снег на сухих листьях. Мир вокруг нас угасал, мы могли не пережить зиму. И милая яркая Акико рушилась под весом кокона.

— Глупая, — я шлепнула ее по плечу. — Попробуй еще раз.

— Ка, — она размышляла. — Ка…

— Кайко, — предложила я.

Она слабо улыбнулась.

— Кайко, — согласилась она. — Шелкопряд. Мне не хватает дедушки.

— И мне.

Мы покинули станцию Токио и вышли на свет середины утра. До садов Хамарикю от станции было полчаса ходьбы. Местные поезда было сложно поймать чужакам, жители не из Токио должны были платить. Мы не могли этого позволить, так что шли. Мусор и стекло смели в стороны на улицах, рухнувшие здания оставили дыры в стенах бетона и дерева. Старик с тростью смотрел на гору мусора, его мысли были далеко. Это не было необычным. Многие потеряли разум в тот день и не вернули его. Вдали плакали дети, мяукали и лаяли потерявшиеся коты и собаки. Перед нами пробежал большой сиба, его шерсть была тусклой и в проплешинах. Он был когда-то чьим-то напарником, любимым питомцем. Теперь он был одним из тысяч бродяг, пытающихся жить в мусоре.

Не только он. Люди рылись в мусоре по сторонам, искали ценности, банки еды, что-то на продажу. Женщины раскладывали шелковые кимоно на пыльных улицах, журавли и хризантемы были на ярких красках, вышитые серебряными, золотыми и блестящими красными нитями. Сокровища семей, но никто не покупал их. В этом мире онигири были ценнее шелка.

— Знаешь, сколько коконов нужно для кимоно? — спросил как-то дедушка, пока я гладила нежные коконы в подносах. — Пять тысяч. Пять тысяч маленьких жизней, — он улыбнулся и провел пальцем по воздуху. — Четыре тысячи девятьсот девяносто девять, и у кимоно будет дырка прямо тут, — он пощекотал меня под шеей, и я рассмеялась. Он сдвинул густые белые брови от радости. — Не считай себя и сестру маленькими, — он кивнул на коконы, глаза были уставшими. — Каждый вклад важен.

Я вспомнила его слова. Интересно, что он сказал бы о тех, кто спрыгнул с крыш, вскрыл свои коконы и выпал на осколки будущего, кровь пропитала нити шелка.

Толпа уже собралась, когда мы прибыли, хотя начало было позже вечером. Золотой чайный домик был полон бездомных, одеяла расстелили от стеклянной стены до стеклянной стены. Мы искали место вдоль деревьев. Мы не хотели быть далеко, но лучшие места уже заняли местные.

— Тут? — Аки нашла место у дороги. Неплохое, в тени деревьев, но не очень скрытное. Я кивнула, она расстегнула боковой карман корзинки, вытащила голубое покрывало. Она осторожно разгладила складки руками. Я опустила корзинку сверху и убрала пластиковые замки. Аки пригладила повязку на волосах, встала перед нашими товарами и поклонилась толпе.

— Добрый день, — закричала она, хоть было всего одиннадцать. — Вы голодны? Не смотрите на запуск на голодный желудок! Продаем онигири!

Аки кричала поразительно громко для хрупкого тела. Когда я пыталась продать, я лишь шептала, щеки краснели от внимания. Аки звала покупателей, а я давала им онигири и кивала.

— Есть скумбрия, тунец, тамаго, семь с овощами! — кричала она. — Свежие нори, вкус ностальгии, вкус прошлого в будущем!

Никто не подошел сразу, но я не переживала. Я устала от пути сюда, желудок урчал.

Светловолосый мужчина подошел к нам.

— Это Аки? — он рассмеялся, задрожав от этого.

Дэвид. Он еще выживал тут. Он был на выходных в Токио, когда ударило землетрясение. Он не смог вернуться домой, не смог сказать семье, что жив. Он говорил, что стоял в храме, и тут мир затрясся.

— Фотография с монахом вышла нечеткой, — говорил он, словно это было худшим.

— Дэвид, — сказала Аки, — хочешь онигири?

— Ты меня знаешь, — сказал он. — Дашь с тунцом? — его японский улучшился. Ему все равно было нечего делать, пока он выживал с нами.

— Это не настоящий тунец, — сказала Аки. — Это пудра фурикаке.

— Ничего, — он передал деньги, но тут была полиция, вряд ли нас обокрали бы при свидетелях. Дэвид и не ждал настоящий тунец. Банки давно пропали с полок, а свежую рыбу мы не могли позволить. Он погладил Аки по голове, смяв ее бандану, и пропал в толпе.

На лужайке у чайного домика установили большой экран, чтобы мы смотрели запуск из Танегашимы. Это была последняя из попыток достичь тихого мира. Мы думали, пока пепел висел в воздухе, наши спутники упали. Наши крики наружу были встречены тишиной. Дороги в Нарите, Ханеде и Кансае были разбиты. Они посылали маленькие самолеты и вертолеты на Окинаву, чтобы посмотреть, можно ли добраться оттуда до Сеула и всего мира. Они не вернулись. Были они сбиты или потерялись, узнали ли, что выживших нет, или электричества не хватило, чтобы вернуться, мы не знали. Этот спутник полетит в океан тишины, чтобы показать остальным, что мы еще тут, чтобы попытаться вернуть связь и понять, что там происходит.

День тянулся медленно. Было сложнее найти тех, кто мог купить онигири. В Токио было проще, чем в Камакуре, тут карманы рабочих были глубже. Матери покупали для голодных детей, пока сироты смотрели большими глазами, их одежда была в дырах. Было просто пожалеть их, но мы стали бы как они, если бы в поезде у нас забрали корзинку. Но все онигири, что я отдавала, означали, что сестре достанется меньше, и она будет сниться мне, худая и с выпирающими скулами.

Крики Аки стали тише, и я поняла, что нам пора поесть. Нори хрустели под моими пальцами, рис был сперва твердым, как бусины, а потом растаял во рту с ореховым привкусом. Я ела половину онигири, как обед из пяти блюд. Аки тоже смаковала каждый кусочек своего.

Девочка с улицы еще была там, ее заплаканные глаза были красными. Она прижималась к стволу дерева, босые ноги были черными от пыли. Она держала потрепанную куклу котенка за лапу, остальная игрушка была на коричневой траве.

Аки тоже смотрела на нее. Я знала, что будет. Всегда так было.

Аки медленно встала и пошла к девочке.

«Я тоже хочу помочь, — много раз говорила я ей. — Но нам самим не хватает».

«Отец говорил помогать остальным. Дедушка говорил, каждая нить важна».

«Они жили в другом мире. Тут все иначе. Вспомни, как мальчик украл на станции твой рюкзак. Вспомни бабушку, что украла кимоно мамы».

Девочка с улицы провела рукавом по глазам. Грязь размазалась по щекам.

«Мир другой, онээчан. Но я прежняя. Я — все еще Аки».

Она отдала девочке половину своего онигири. Девочка стала всхлипывать, прикрываясь потрепанным рукавом.

«Да. Ты все еще Аки».

Она вернулась, и как всегда ее ждала моя половина.

«А я все еще твоя онээчан».

Я видела трепет крыльев в коконе Аки.

Солнце садилось. На экране была проекция. Мы давно не смотрели телевизор, не были в интернете. Казалось чудом, что экран светился, как раньше. Снова играла иллюзия, что мы — цивилизованные, что все по-прежнему.