Степан Буков - Вадим Кожевников

"Имею", — сказал Серегин.

"Так что тебе от меня надо?"

"Разрешите оставить тягач".

"Не могу, — покачал головой генерал. — Нет у меня сейчас такой возможности. Ты прав, но и я прав…"

А спустя некоторое время пригнали к эвакуаторам на своем ходу немецкий тяжелый танк, и он был передан сержанту Серегину от имени генерала Попова, по его особому приказу, для сержанта эвакуатора Серегина. Этот танк был добыт в последнем бою, которым командовал генерал.

Закончив историю с тягачом, Буков пояснил Зуеву:

— Я это к чему? Мастерство не специальность, а особенность человека. Специальностей всяких бесчисленно. Но чем светятся? Человеком! И человеку специальность тоже светит, когда она цель жизни по призванию. — Произнес со вздохом: — Машины я обожаю. — Признался: — Тянет.

И сейчас, говоря о задании, Зуеву не хотелось излагать его Букову только тоном приказа, поэтому он позволил себе отступление, как бы только для того, чтобы еще раз подтвердить Букову, что работа в Особом подразделении для самого Зуева есть продолжение того, что стало его призванием.

IV

Особое подразделение разместили в доме рядом с районной комендатурой. Дом был покинут владельцами, бежавшими на запад, и весь он был начинен вещами, свидетельствовавшими о богатстве, избалованности его прежних обитателей.

Но ко всем этим вещам служащие подразделения относились с какой-то брезгливостью. В спальне, где стояли огромные, как платформы, кровати, наставили топчаны. Не притрагиваясь к фарфоровым сервизам, ели из армейских котелков на кухне, которая и стала главным местом сбора подразделения. И когда дневальные получили приказ от Букова прибрать помещение, они сделали то, что подсказывали им их солдатские привычки, — унесли все крупные и мелкие вещи в одну комнату, заполнив ее до потолка, словно складское помещение. И хотя после такой приборки всюду на полу объявился мусор и пыль от снятых ковров, Буков объявил удовлетворительно:

— Вот теперь нормально! — И пожаловался: — А то что получалось? Повернуться негде. Что-нибудь заденешь. Натолкали имущества. Все время на психику давило. Неловко все-таки: чужим пользоваться не приучены.

— А они?

— Чего они?

— Как они нас грабили!

— Ты что, Должиков, лепечешь, ты соображаешь?

Должиков — тощий, долговязый, испитой, со впалой грудью, в обвисшем обмундировании — стоял, прислонившись спиной к стене, и, в упор глядя на Букова, сказал:

— Они к нам в квартиру вселились. До смерти буду все помнить. До самой своей смерти.

— Ну, теперь ты в их доме…

— Вам хорошо, вы воевали и того не видели, что я видел.

— Конечно, фронт для солдата вроде курорта, все время на природе, иронически заметил Буков, — питание по норме. И физзарядка в бою, чтобы не полнеть.

— А я за фашистами ночные горшки выносил.

— Ну, это кто на что способен…

Буков почувствовал недоверие к Должикову, когда впервые увидел его. Первые слова, которые сказал ему Должиков, указывая на войлочный самодельный футляр, который он бережно положил на койку, были:

— Пожалуйста, не трогайте, здесь у меня музыкальный инструмент.

— Ну! А я подумал — слесарный. Балалайка, что ли?

— Скрипка.

— Скажи пожалуйста — скрипка. Ее, значит, на койку, как куклу, а автомат, как топор, под лавку? Хорош солдат! — Спросил примирительно: Может, сыграешь?

— Нет.

— Почему ж так?

— Сказал — нет.

— Ты что же, во всем такой принципиальный?

— Вам поговорить хочется?

— Интересуюсь, что ты за человек.

— Биографию рассказать?

— Смотри, какой ершистый!

Должиков осторожно погладил рукой скрипну в футляре, спросил:

— Вы действительно любите музыку?

— Расстраиваюсь, это верно.

— То есть как расстраиваетесь?

— Очень просто, не в себе становлюсь.

— Зачем же тогда просили, чтобы я играл?

— Да ты что меня допрашиваешь?

— Интересуюсь, что вы за человек…

"Дерзкий парень, нахальный", — решил Буков и неприязненно посоветовал:

— Ты все-таки, когда к старшему по званию обращаешься, держи себя в норме, ясно?..

И сейчас, когда Буков сказал эти обидные слова: "Кто на что способен", видя, как побледнел при этом Должиков, смутился и произнес сипло:

— Ну, погорячился, понятно? — Спросил участливо: — Так ты, выходит, на оккупированной территории жил? Натерпелся. Оттого такой весь издерганный. С какой стороны ни коснись — больно. — Засуетился, протянул пачку немецких сигарет: — Закуривай.

— Нет.

— Ты что, от меня взять не хочешь?

— Нет, просто не курю.

— Правильно, и не кури. Оберегай здоровье.

— А зачем?

— То есть как это? Чтобы жизнь себе на полную ее катушку обеспечить.

— Вы что же, и в бою такие советы давали?

— Войну мы пришибли в самом, как говорится, ее первоисточнике. Теперь одна забота — благополучие жизни своему народу вернуть. И тебе тоже.

— А почему мне?

— Я солдат, — значит, перед тобой виноват, что до твоих мест немца допустил.

— Напрасно так говорите.

— Почему же? Ты думаешь, передо мной виновный, что не воевал, а я думаю, перед тобой виноватый, что воевал плохо.

— А вы, оказывается, добрый.

— Ну, не ко всякому. Ты, Витя, вот что: если так, сыграй что-нибудь, чего пожелаешь.

— А я не умею.

— Что значит "не умею"?

— Ну просто — не умею, и все.

— Так зачем при себе такую габаритную и ломкую вещь таскаешь?

— Сказать?

— Как пожелаешь.

— Ну, понимаете, гнали людей расстреливать. А мы бежали рядом. Я и Соня отца искали. А какой-то человек мне крикнул: "Мальчик, держи!" — и бросил скрипку. Женщины детей бросали в толпу, чтобы спасли, а он скрипку. Так она у меня и осталась.

— А Соня — это кто?

— Сестра.

— Где же она теперь?

— Нигде, убили.

— За что?

— Просто так. Шла домой, а они ее убили.

— Отец где?

— Отца я нашел. Они не зарывали, пока весь ров не заполнится. А потом я в управе у них служил, сначала курьером, потом писарем.

— Зачем же вдруг такое — служить им?

— Попросили.

— Они?

— Нет, наши. Но нас один предал.

— А ты как же?

— Выжил? И очень просто — я весь свой паек маме отдавал. Питался совсем плохо, началось вроде дистрофии. Так что, когда допрашивали, били, я раньше других терял сознание, и тогда совсем не больно. А тех, кто сильнее меня, очень искалечивали, некоторые в камере умерли. А когда на расстрел повели, я идти не мог. Чтобы не задерживать колонну, мне велели в кювет вниз лицом лечь и выстрелили сюда вот, видите, где волос на затылке нет. Ну, я очнулся, уполз. Рана зажила, но вот со зрением стало плохо. Но я с этим дефектом все-таки радистом работал, и очень, знаете, удачно. А потом, когда снова стал видеть, хуже работал, внимание рассеивалось, стал ошибки делать. Но товарищ Зуев меня с этой работы не снимал. С его мнением очень считались.

— Кто считался?

— Ну кто, подпольная группа. Он для связи был заброшен. А потом меня из нее отчислили.

— Почему?

— За нарушение дисциплины.

— Что ж ты так?

— Совершил проступок. Мне было приказано передать ракетницу с патронами одному человеку на железнодорожной станции, чтобы он нашим самолетам сигналил ночью, куда бомбить. Я пошел и вдруг предателя встретил. Я в лицо его знал. Он на допросах присутствовал. И прямо ему в рожу из этой ракетницы выстрелил почти в упор.

— Правильно сделал!

— Нет, неправильно. Самолеты прилетели, а договоренных сигналов ракетами нет. На станции полно эшелонов. Только часть бомб в них попала. А те, которые мимо, — по моей вине.

— А я бы на твоем месте тоже в него шарахнул! — горячо заявил Буков.

Должиков осмотрел орденские планки на груди Букова и недоверчиво произнес:

— Неправда, вы бы так не поступили.

— Ты что, считаешь, я такой хладнокровный?

— Но ведь вы же меня здесь за отношение к немцам" осадили… Ненавижу я их.

— Твое право, Витя.

— Так вы теперь согласны с тем, что я сказал?

— Нет, не согласен: когда такие ребята, как ты, есть, значит, мы самые надежные для всех людей. Человеческое война из нас не вышибла. И из тебя тоже. Ты вот взял и весь мне раскрылся, а почему…

— Ну, и как вы думаете, почему?

— За меня стыдился, что я тебя по неведению за иного парня принял.

— Какого такого иного?

— Ну, бывают всякие, — неловко пробормотал Буков. — А ты вот какой. И живо осведомился: — Не возражаешь меня к себе в напарники взять?

— Ну что вы так…

— Правильно спрашиваю. С такими, как ты, всякий захочет.

Вечером, сидя на койке, Должиков спросил Букова:

— Если хотите, я сыграю.

— Выходит, умеешь.

— Когда слепым был, меня один товарищ в отряде учил.