Несчастный случай - Декстер Мастерс

— Дэвид, у вас была трудная ночь, — сказал полковник, вставая. — Случилось большое несчастье. Мне кажется, я понимаю, что творится у вас в душе. Я вам сочувствую, поверьте, глубоко сочувствую. Но что толку от того, что мы будем разговаривать в таком тоне? Разумеется, все это нужно обсудить, но… Лорэн!

Дверь тотчас же открылась и вошла жена полковника в полинявшем халате и папильотках. В руках у нее был поднос с кофейником и чашками. Она бросила на Дэвида взгляд, полный сострадания, быстро разлила по чашкам кофе и пробормотала множество сочувственных слов, удержавшись из уважения к измученному виду гостя от множества назойливых вопросов.

Прихлебывая кофе, они говорили все, что можно было сказать в данном случае; впрочем, далеко не все, ибо Дэвид почти не участвовал в разговоре. Поставив на стол недопитую чашку — по его словам это была шестая с тех пор, как он в пять часов утра ушел из лаборатории в каньоне, — Дэвид оперся подбородком на палку и, слегка поворачивая голову, обводил глазами геометрический узор ковра.

— Что ж, остается только надеяться, — сказала жена полковника, — надеяться и молиться. Теперь ведь врачи делают чудеса.

Луис просил не извещать родителей, сказал им Дэвид; он хочет подождать и считает, что пока незачем их тревожить.

— Это можно? — спросил он, пристально глядя на полковника. — Или запрещается каким-нибудь пунктом военного устава?

— Мы обязаны известить семьи всех пострадавших, — ответил полковник. Но, разумеется, сначала он поговорит с врачами; он не станет волновать людей понапрасну. — Дэвид, — сказал полковник, — а что он думает о своем положении, вы не знаете?

— Нет.

— Он вам ничего не говорил?

— О том, что он думает, — ничего.

— Бедный мальчик, — вздохнула жена полковника.

— Дэвид, — сказал полковник, — если тут не было какой-то ошибки, то что же тогда произошло? Ведь вы же вчера дважды проделали этот опыт.

— Я бы умерла со страху, — вставила жена полковника.

— Ошибка, вероятно, была, — сказал Дэвид, — но руки тут ни при чем. Разум или сердце, но не руки.

— Разум?..

— Это ведь очень тонкая работа. Она требует полной сосредоточенности.

— Да, — сказал полковник, — я знаю. Мне говорили. Но ведь…

— А если вы знали, как же вы могли допустить, чтобы все оставалось по-прежнему? — почти крикнул Дэвид. Он с трудом поднялся на ноги и стал перед полковником, опираясь на палку.

— Спасибо за кофе, — продолжал он уже гораздо спокойнее, — и простите, что я так рано вытащил вас из постели. Мне хотелось задать вам один вопрос, Нийл. Как вы намерены осветить этот случай?

— Пока я не поговорю с врачами, я никого уведомлять не буду.

— Я не о том. Если вам позвонит какой-нибудь репортер, что вы ему скажете?

— А как они узнают? Нет, газеты вряд ли будут нам звонить.

— Судя по кое-каким вашим вчерашним намекам и по тону сегодняшнего разговора, вы собираетесь отрицать, что произошел несчастный случай. Но чем бы дело ни кончилось, а это все-таки несчастный случай, и очень серьезный. Что вы намерены говорить об этом?

— Дэйв, не будем забегать вперед — там видно будет.

— Вы хотите отрицать, что произошло несчастье?

— Мне нужно кое с кем посоветоваться, Дэйв. Тут надо учесть военную тайну. И опасность деморализации населения тоже.

— Значит, вы намерены отрицать?

— Черт возьми, не в том дело, чтобы отрицать или не отрицать, Дэйв. Просто я сам не знаю, нужно ли оглашать происшедшее и как это сделать. Откровенно говоря, я лично не вижу смысла в том, чтобы поднимать газетную шумиху: «Семеро пострадавших в лаборатории, где изготовляют атомные бомбы», и прочее. Тем более, что тут еще и лучевая болезнь. Это только напугает публику.

Дэвид пошел к двери.

— Дело в том, что в лаборатории, где изготовляют бомбы, действительно пострадало семь человек, — сказал он, — а один из них, быть может, больше чем пострадал. Дело также и в том, что военные власти на все, что их смущает, торопятся пришлепнуть ярлык «военная тайна». Но этот случай, а главное то, чтобы он больше не повторялся, гораздо важнее, чем смущение военных властей. — Дэвид открыл дверь и перешагнул порог. — Дело, наконец, и в том, что эта история так или иначе получит огласку. Прощайте!

Жена полковника подошла и стала рядом с мужем в открытых дверях. Лицо у нее было испуганное. Оба следили глазами за маленькой фигуркой, удалявшейся по направлению к главной улице.

— Зачем ты позволил ему говорить такие гадости! Я бы дала ему по физиономии, — сказала она. Страх ее сменился злостью, но и в злости остался оттенок страха. — Еще наделает тебе неприятностей, — продолжала она брюзгливым тоном. — Почему ты позволяешь так разговаривать с собой, ведь как-никак ты тоже начальник объекта! Они бог весть что о себе воображают, даже этот калека. Совсем обнаглели!

— А ты совсем разнервничалась, — сказал полковник, отходя от двери. — Изволь-ка нести солдатскую службу, когда с одной стороны наседают ученые, с другой женщины! — Он опустился на диван, где только что сидел Дэвид, и, вытянув ноги, уставился на носки сапог. — Я бы не возражал, если б газеты написали об этом как о геройском поступке. Ошибки, конечно, бывают, но в свете героизма этот случай будет выглядеть иначе. — Полковник медленно поднял ногу, согнул в колене, потом выпрямил и так же медленно опустил на пол. — Совсем иначе, — повторил он.

Жена налила ему кофе.

— А что, Луис Саксл от этого умрет? — спросила она.

Полковник разжал сплетенные на животе пальцы, неторопливо развел руками, потом рассеянно стал чистить ногти одной руки ногтями другой.

— Пожалуй, шансов выжить у него немного, — проговорил он.

— Знаешь, я никогда раньше об этом не думала, — сказала жена, — но евреи… Мне просто не приходило в голову… — их что, хоронят как-то по-другому?

— О, Лорэн, ради бога!.. — поморщился полковник. Он поднялся с дивана, подошел к двери и стал на пороге. Дэвид давно исчез из виду, но на улице уже появилось около десятка прохожих, и все шли в одном направлении — к центру. Кто-то помахал рукой с противоположного тротуара, полковник тоже помахал в ответ и закрыл дверь.

На земле возникают города и в них стекаются люди, которых приводят туда самые разнообразные и удивительные причины. Прадед Луиса Саксла, покинув Германию вслед за Карлом Шурцом, приехал, разумеется, в Нью-Йорк, где какое-то время ему удавалось, вернее, не удавалось, зарабатывать на хлеб уроками музыки. После Гражданской войны многие из его знакомых, даже те, кому удалось обеспечить себе заработок, поддавшись общей тяге, устремились на Запад, и прадед Саксла, у которого свободного времени было хоть отбавляй, подолгу толковал с уезжавшими. Он и сам не знал, чего хочет; он всегда гордился своим здравым смыслом, и этот здравый смысл подсказывал ему, что, наслушавшись рассказов о целях и стремлениях этих ищущих, он, быть может, найдет какую-то заманчивую цель и для себя. Однако его совсем не привлекало золото — ни ископаемое, ни растущее на пшеничных полях; стремления уезжающих ничего не говорили его сердцу, а призыв открывать новые земли казался ему слишком отвлеченным.

Как-то вечером, с уважением, но без особого интереса слушая некоего молодого человека, который собирался занять кафедру проповедника в Филадельфии и рассказывал о своей миссии, Саксл узнал, что на огромном пространстве между крупными городами побережья не наберется и пяти раввинов, знающих английский язык. Саксл считал себя человеком энергичным и первой же мыслью его было поехать на Запад и либо самому стать раввином — ведь он говорил по-английски, либо давать раввинам уроки английского — ведь он как-никак был учителем. Пожалуй, думал он, можно поехать в Цинциннати — там был центр реформатского движения, а Саксл, не слишком приверженный к своей религии, был ярым сторонником реформатов. Увлекшись этими мыслями, он раздобыл карту, на которой прежде всего отыскал города, где были раввины, говорящие по-английски. Так он наткнулся на Куинси, совершенно неизвестный ему город в штате Иллинойс, о котором он знал лишь то, что там родился великий Линкольн. Раздумывая над картой, Саксл обнаружил, что неподалеку от Куинси пересекаются сороковая параллель и девяностый меридиан, а потом заметил, что большинство крупнейших городов страны расположены всего на несколько градусов в ту или другую сторону от точки пересечения этих линий. Ни речи уезжающих, ни собственные ощущения не казались ему такими убедительными, как мысль о том, что точка пересечения этих линий определена судьбой; кроме того, это открытие принадлежало ему самому.

Там, где скрещивались линии, не было никакого города (нет его и сейчас, почти сто лет спустя), но небольшое скопление домов и лавчонок, называющееся Джорджтауном, маленькое местечко среди простора полей, которое изо всех сил старалось стать городом, находилось почти у самой точки пересечения. Мордухай Саксл, не долго думая, поехал туда, взяв с собой жену; на другой день после приезда он узнал от тамошнего топографа, где именно пересекаются линии, и отправился туда пешком — оказалось, что отсюда до Джорджтауна всего семь миль. Мордухай был доволен — ведь семь, как известно, счастливое число. Он приехал сюда бедняком и не нажил богатства, давая уроки, но в этом месте он жил не хуже, чем жил бы в любом другом. Со временем Мордухай и его жена умерли; до самой смерти они были относительно счастливы и пользовались уважением в городе, и хотя их скоро позабыли, они оставили миру сына Авраама, который должен был продолжать род и улучшить его благосостояние; Авраам исполнил и то и другое.