В царстве тьмы (Грозный призрак, В шотландском замке, Из царства тьмы) - Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

Когда через неделю доктор приехал в замок, гувернантка с обвязанной головой объявила хриплым голосом, что баронессы два дня нет дома, а приедет она с последним поездом.

— Что с вами? Почему у вас завязана голова? — спросил доктор.

— О, у меня ужасно болят зубы и стреляет в левое ухо, — жалобным голосом ответила гувернантка. — Это еще пустяки, а вот Лиза и Борис ужасно кашляют, да и мадемуазель Мария нездорова: у нее лихорадка и болит голова. Я поила ее лимонадом с ромом, но это не помогло.

— Да это целый госпиталь! Где же это вы все простудились?

— Накануне отъезда мадам. Она повела всех гулять на берег моря, а было холодно и нас застал сильный дождь. Вернулись мы промокшие до костей и промерзли, потому что ветер с моря был ледяной. В первый день ничего не было, а вечером мы все заболели.

— А что, Мария Михайловна уже легла? — спросил доктор, качая головой.

— Нет еще, но она в своей комнате. Ей хотелось немного уснуть из-за страшной головной боли.

— Пошлите, пожалуйста, предупредить ее, что я зайду посмотреть, что с нею, а пока пройду к Лизе и Борису.

Известие о приходе Вадима Викторовича очень смутило Мэри, хотя ей действительно было нехорошо: голова горела, как в огне, а по всему телу пробегала ледяная дрожь. Поэтому она уже переоделась, накинув пеньюар из розовой фланели на шелковой подкладке и с большим кружевным воротником.

При появлении доктора она встала и, краснея, протянула ему свою горевшую руку.

Вадим Викторович покачал головой, пощупал пульс, а потом попросил разрешения выслушать ее. Щечки Мэри ярко зарделись, и она робко пыталась отказаться, однако с привычной доктору, относительно больных, мягкой, но строгой настойчивостью, он заметил, шутливо:

— Не стесняйтесь, Мария Михайловна, ведь я — старый доктор.

Мэри покорно расстегнула капот, но когда Заторский прикоснулся ухом к ее груди, сердце ее усиленно забилось.

— Часто у вас бывает такое сердцебиение? — спросил он, поднимая голову и испытывающе глядя в смущенные глазки больной.

Мэри ничего не ответила, так как горло ее сжимало чувство стыда, страха и смущения. Ей было крайне неловко: а вдруг он догадался, что волнение ее вызвано его присутствием? Под его глубоким, испытующим взглядом, который, казалось, читал ее сокровенные мысли, она вдруг перестала владеть собою и расплакалась. С загадочным выражением всматривался Вадим Викторович в ее прелестное, залитое слезами личико, а потом взял лежащий на стуле оренбургский платок, укрыл им Мэри и встал.

— Надо сходить за градусником и смерить температуру, а потом я дам вам успокоительных капель из своей дорожной аптечки. А пока вы успокойтесь.

Но едва он вышел из комнаты, как Мэри бросилась на диван, спрятала лицо в подушки и начала рыдать.

— Боже мой, Боже мой! Он заподозрит, что его присутствие так взволновало меня: он слышал, как билось мое сердце. Что подумает он обо мне, когда любит баронессу? О!.. Зачем я приехала сюда!..

А слезы все лились и лились.

Через четверть часа вернулся Вадим Викторович с градусником, каплями, облатками и не заметил, по-видимому, красных глаз Мэри, но когда градусник показал почти сорок градусов, он приказал немедленно лечь и прибавил:

— У вас серьезная инфлуэнца и вам придется пролежать несколько дней в постели.

— Ах! Я не думала, что так простудилась лишь оттого, что слегка промокла, — грустно проговорила Мэри.

— Будем надеяться, что все скоро пройдет. Постарайтесь уснуть, а в двенадцать часов я зайду опять. До свидания.

Доктор еще был занят Лизой и Борисом, у которых была лихорадка с кашлем, когда приехала баронесса, в весьма жалком виде: она хромала и одна щека так распухла, что все лицо перекосило. Увидя ее, Заторский громко расхохотался.

— Как, баронесса, и вы тоже расплачиваетесь за свою чудную прогулку? Во всяком случае вижу, что мне хватит работы на время моего отпуска.

Сконфуженная и сердитая Анастасия Андреевна принуждена была лечь. Оказалось, что нога ее и колено распухли, одной рукой она не могла шевельнуть и, сверх того, заполучила страшный насморк. Пришлось посылать верхового в Ревельскую аптеку с рецептами доктора.

Около полуночи Заторский отправился к Мэри: она спала тревожным сном и горела, как уголь. Лихорадка разрумянила ее лицо, она была очаровательна во сне: длинные и густые черные косы отчетливо выделялись на одеяле, а от пушистых ресниц на щеки ложились тени. Доктор наклонился над ней, и его сердце сильно забилось. Жалея тревожить ее, он сел у постели и залюбовался, а в голове роились мятежные мысли. Если этот очаровательный ребенок действительно любит его, то не пожертвовать ли ради счастья их обоих ложным предрассудком, будто он стар для нее?.. Но раньше, чем протянуть руку за этим невинным и чистым созданием ему нужно сбросить с себя позорное ярмо, уничтожить странную, но злополучную власть баронессы над ним. Конечно, борьба будет тяжелая, но ее надо преодолеть, так как он хочет свободы, чтобы сказать Мэри: «Прости и забудь прошлое. В ту пору я еще не знал тебя». Зато, когда он перешагнет через это препятствие, перед ним откроется безоблачное счастье…

Мэри продолжала спать, и он потихоньку вышел.

Через неделю весь домашний лазарет был на ногах, и когда в первый раз все сошлись за обеденным столом, то выпили за здоровье доктора; благодарила его и баронесса, которая произнесла даже небольшую трогательную речь, выражавшую общую признательность.

Вслед за тем в замке почувствовалась тяжелая, точно грозовая атмосфера, наружно прикрываемая беззаботной, как будто, веселостью. Баронесса была встревожена и мучилась ревностью; она чувствовала, что от нее ускользает человек, которого она страстно, упорно любит. Уже за много месяцев перед тем она догадывалась, что Вадим Викторович тяготится их отношениями, а теперь он увлекся обаятельной девушкой, которую она сама так некстати поставила на своем пути.

Да и на самом деле Мэри нравилась Заторскому, как ни одна женщина, а что она его любила было ясно для него, врача, привыкшего вчитываться в душу человеческую: загоравшиеся в его присутствии глаза невинным образом выдавали чувства Мэри. Ее болезнь сблизила их: она с нетерпением ожидала утром и вечером тех часов, когда Вадим Викторович приходил ее проведать. Когда он садился у ее изголовья и дружески с нею беседовал, а она чувствовала себя счастливой, успокоенной и желала только, чтобы он никогда не уходил.

Незаметным образом чувство доктора к Мэри обратилось в страсть, хотя он все-таки владел собою и тщательно скрывал свою любовь, потому что никак не мог победить страх и сомнение, упорно поддерживаемые злыми и лукавыми словами баронессы. При всяком удобном и неудобном случае-не упускала она твердить, что нет ничего опаснее и губительнее неравного по летам брака, а слишком зрелый муж всегда рискует надоесть и опротиветь молоденькой жене, которая, став женщиной, почувствует, конечно, что ее сердце расцветает, и будет инстинктивно искать любви человека своего возраста. Такие ядовитые речи, как змеиные укусы, поражали сердце Заторского, поселяли разлад в его душе и убивали энергию, а баронесса в душе торжествовала, зорко и ревностно следя за ним.

Таково было положение в замке, когда приехала тетка барона, Елена Орестовна Бармина, богатая и независимая вдова, женщина развитая, остроумная и, несмотря на лета, живая и ловкая.

Елена Орестовна ненавидела и презирала баронессу, потому что не сомневалась относительно роли, которую Вадим Викторович играл в доме племянника. Она жалела барона за его слепоту и уверенность в добродетели жены, а тот еще поручил волку стеречь свою овчарню. Впрочем, она была достаточна тактична, чтобы не вмешиваться в такие щекотливые дела, и не обнаружила своих чувств. Детей барона она очень любила, особенно Бориса, ее крестника: для них, собственно, недели на две они и приехали в Зельденбург. С Суровцевыми генеральша была знакома давно, потому что они были соседи по имению, а Мэри она знала с детства и очень изумилась, встретив ее у баронессы.