В месте здесь - Александр Михайлович Уланов

Огонь непредсказуем. Никто не знает, где и когда он появится в следующий раз. Начинается вспышкой, взрывом – а потом может укрыться внутрь застывшего себя и продолжать течь там. Не любит, чтобы за ним подглядывали, и ломает фотоаппараты. Смешивает с туманом свое дыхание из-под земли. Плещет черными волнами в пене.

Твёрдый огонь чёрен, клочковат и хрупок. Тот чёрный лед, что горит на губах. Держит на себе снег – чтобы раскидывать себя по нему. Огонь – любитель графики. Начинает с углов и трещин. Режущим чёрным стеклом.

Громоздит и торопится. Тянется из-под земли к огням неба. Огонь – вселенная, и показывает космос на земле. Лунные пространства, затягивающие геометрией и пустотой. Провалы и гребни. Пейзаж, отучающий переменами от постоянства. Воронки воды втягивают, воронки огня выбрасывают – и притягивают взгляд. Горы угля – что сгорело и что будет гореть, имеет один цвет. Твёрдая ночь. Чёрная земля, на которой не удержаться, из которой расти. Пятна сухой ржавчины, полузасохшей крови полупогасшего пламени, медленного огня.

Воля, что строит и разрушает. Этим греет. Привлекает приблизиться несмотря на опасность. На перемене, пока она горяча, зреют плоды – потому от неё не отходят. Сила воли опасна без способности на неё наплевать, без улыбки – но на то есть море с его бликами внизу.

Огонь идет к морю, море отдергивает берег, и город на берегу снова и снова выныривает из затопляющего камня, приобретая его цвет, обдирая об него кожу, надламываясь в переулках. Последний раз со слоном (они тут жили, хотя несколько измельчали) и египетским обелиском (к Египту здесь ближе). Дерево снова собирается из голых плоских корней. Воля против воли.

2

На другой стороне другая гора. Происходящее в месте меняет его имя. Кто жил на суше, звали это просто гора, ирука. У плывущих по морю первый звук превратился в э, имя Эриче стало сходным с эросом. Семьсот пятьдесят метров над морским перекрёстком. Там сворачивали парус, откладывали весла и медленно поднимались к храму – Афродиты, Венеры, Астарты, Торук, Потнии, Иблы, у нее достаточно имён, она не настаивает на превосходстве какого-то. Мореплавание без неё невозможно – цели не будет, и сил не хватит. Может быть, здесь и могила Миноса (кто найдет её – скажет, как звали богиню любви у минойцев). На таком пути нужно, чтобы пространство кружило голову – берег, мысы, дороги, поля, облака, до столь же огромной скалы, ещё ближе к морю, ещё каменнее. Кто взял дар той, кто служит богине – помогает богине жить дальше, в чувстве очень много энергии. Голубка летит с красным голубем. Если не будешь помнить, что это есть – этого и не будет.

Храм на отдельной скале, на высокой стопке белых страниц. Нос каменного корабля – к морю. За узким перешейком – город. Светло-серый, спокойный, треугольный, как остров. Как удержаться на уровне храма любви? спокойствием? точностью? отдельностью домов? Узкими улочками – не проспектами. Дома будут ступенями. Камнем на камне – живое зелени скрыто внутри домов. Церкви почти без окон – хватит внутреннего света. Окна с колоннами на углах башен – высоко, не подойти. Улицы пусты, любовь живёт в одиночестве. Стену города сложили циклопы, на камнях карфагеняне написали «дом», «рот», «глаз». Маски по сторонам входа. Под окном скрещенные руки. Сорока обмахивает хвостом купол. Колокольня была башней для взгляда вдаль. Собор летит ласточкиными хвостами на крыше.

На месте храма сейчас замок норманнов – но он и зовется замком Венеры – охраняя место? Но богини там сейчас нет, она везде, где сможешь её встретить. Хотя, когда любящих мало, она недовольна, и гору затягивают облака. Любовь тоже воля.

А под горой живут на серпе, жнут в море из пены такую же белую соль и огромных рыб, которых продают в Пещере. Прибой подарит кусочек керамики с цветами, сад – надутую, пустую, но очень острую колючку. Медленные часы показывают только сутки. Лопоухие дельфины приводят воду. Это всё нужно – и всего этого совсем недостаточно.

3

На островке жили перепёлки, через пролив росли дикие груши. Нимфа устроила на островке источник с ивами и белыми утками – может быть, она же, посмеиваясь, посоветовала воде вытесниться для открытия закона. Комедию тоже придумали тут, недалеко от науки. Дальше построил замок Маниак – но гораздо большие маньяки затем разобрали на укрепления и театр, и амфитеатр, и алтарь Зевса. Но на всё и у них сил не хватило. За последним рядом сидений – ниши для погребений, мёртвых тоже нельзя оставлять без театра, они смотрят из своих трагедий на трагедию на сцене. А дальше живые мёртвые приглашали камень из белой стены стать городом. Потолки там рушатся, только ухо слишком узкое, чтобы упасть. Колонны держат тени. Арки над окнами – пышной причёской над лицом.

Размах классики храма Афины слишком легко стал кафедральным собором. Или колонны только спрятались под крышу, пережидая бурю? Мрамору барокко трудно угнаться за разнообразием их белизны. Хотя церкви тут тоже беспокойные, могут повернуться на месте, оставив окно-розу ветру. Часть арок перспективного романского портала сбежала от колонн. Фасад в мелкой ряби волн. Святые гасят фитили бомб. Может быть, своды собора – тоже ухо, которым человек слушает себя? Зелёный и фиолетовый над колоннами окон.

Гигантская воронка умопомрачения хочет вылить землю в небо, но земля не поддастся. Не только у Марафона, здесь тоже отбили нашествие востока на запад – и после этого в город пришла вода сквозь скалу, к театру и к мёртвым. Далеко наверху шляпка гвоздя – скреплено прочно.

Возят тут крылатые змеи. Лев припаркован у лестницы вместе с мотороллером. Тот, к кому вытеснилась вода, превратился в знаки – его гробница не его, формулы не похоронишь. Рядом растет папирус, писать будет на чём. Тут и жить Изумлению мира – на конце длинного мыса, на суше среди волн, в тяжести ударов и лёгкости пены. Зелень оливок касается мхом свежей двухтысячелетней белизны камня – и непрочных ночей внутри него.

4

Оказалось, что Древней Греции лучше не в Греции (там на неё друг за другом накидываются разные современности, турки и козы). Отойти в сторону, чтобы остаться собой. Недалеко от моря (какая Греция без моря), чтобы оно блестело в проёмах между колонн. Недалеко от солнца. Дальше торчащих вертикально и смотрящих друг на друга каменных столбов, дальше не человеком сделанных пирамид. Дальше дороги – чтобы можно было подходить и смотреть на медленно вырастающее. Тенью