Западня для Золушки - Себастьян Жапризо

Конец истории — а он был неизбежен (пожар) — показался мне весьма и весьма туманным. Возможно, частично это было под действием вина, но обстоятельства запутывались все больше и больше с появлением на сцене персонажа по имени Доменика Лои.

Была ссора, пропущенные свидания, другая ссора, когда я дала ему пощечину, еще ссора, когда я не то чтобы дала пощечину, а просто-таки избила До — ярость моя была такова, что она на коленях молила меня о пощаде, а отметины от моих ударов носила добрую неделю. Был еще эпизод без видимой связи с действием, где была проявлена неделикатность — то ли им, то ли мною, то ли До. А после уже вообще никак не связанные одна с другой вещи: ревность, погребок на площади Звезды, подозрительное влияние дьявольского персонажа (До), стремящегося разлучить меня с ним (с Франсуа), внезапный отъезд на «МГ» в июне, письма без ответа, возвращение цербера (Жанны), все более и более подозрительное влияние дьявольского персонажа на цербера, озабоченный голос (мой) в трубке во время телефонного разговора Париж — мыс Кадэ, который продолжался двадцать пять минут и стоил ему целого состояния.

Он говорил без умолку и потому ничего не ел. Заказал еще бутылку вина, много суетился, много курил. Он догадывался, что его рассказ я воспринимаю с недоверием, так что в конце концов стал присовокуплять к каждой фразе «уверяю тебя». В груди у меня стыл ледяной ком. Когда я вдруг подумала о Жанне, меня обуяло желание уронить голову на руки, на скатерть — то ли чтобы заснуть, то ли чтобы расплакаться. Она отыщет меня, она поправит у меня на голове берет, она увезет меня далеко от всего этого, подальше от этого гадкого невыразительного голоса, от этого звяканья посуды, от этого дыма, что ест мне глаза.

— Пойдем отсюда.

— Прошу тебя, еще секундочку. Только не уходи! Мне надо позвонить в контору.

Не будь я столь одеревенелой, не чувствуй я себя так погано, я бы ушла. Я закурила сигарету, но не смогла ее вынести и тотчас раздавила в тарелке. Я сказала себе, что, будь эта история рассказана по-другому, она показалась бы мне не такой мерзкой и я, возможно, узнала бы в ней себя. Со стороны все выглядит неправдой. Но кто, кроме меня самой, мог знать, что у этой безмозглой дурехи в душе? Когда ко мне вернутся воспоминания, канва событий, вполне вероятно, сохранится, но это будет уже совсем другая песня.

— Пошли, — сказал он. — Ты на ногах не держишься. Я тебя такую не отпущу.

Он снова взял меня под руку. Открыл стеклянную дверь. Набережные залиты солнцем. Я сижу в его машине. Мы спускаемся вниз по улицам.

— Куда мы едем?

— Ко мне. Послушай, Мики, я понимаю, что рассказал тебе все это очень бестолково, так что лучше забудь. Мы поговорим об этом позже, когда ты хоть немного поспишь. Все эти волнения и потрясения любого взвинтят. Так что не торопись судить обо мне плохо.

Точно так же, как это сделала бы Жанна, он убрал правую руку с руля и положил ее мне на колено.

— Как здорово обрести тебя вновь, — сказал он.

Когда я проснулась, за окнами было уже темно. Никогда еще с тех первых дней в клинике у меня так зверски не болела голова. Франсуа тормошил меня за плечо.

— Я сварил тебе кофе. Сейчас принесу.

Я находилась в комнате с занавешенными окнами и с самой разнокалиберной мебелью. Кровать, на которой я лежала в юбке и пуловере и с покрывалом на ногах, была раскладным диваном, и я вспомнила, как Франсуа его перед этим раскладывал. На столике на уровне моих глаз я увидела фотокарточку со своим изображением — или, вернее, с изображением меня прежней — в серебряной рамке. У подножия кресла, стоящего напротив дивана, на ковре валялись газетные вырезки доктора Дулена. Должно быть, пока я спала, Франсуа их просматривал.

Он вернулся с чашкой дымящегося кофе. Кофе пошел мне на пользу. Франсуа наблюдал за тем, как я пью, с улыбкой, держа руки с засученными рукавами в карманах, явно весьма довольный собой. Я взглянула на свои часы. Они стояли.

— Долго я спала?

— Сейчас шесть. Ну как, тебе получше?

— Мне кажется, я спала бы еще многие годы. Жутко трещит голова.

— Может, нужно что-нибудь сделать? — спросил он.

— Не знаю.

— Хочешь, я вызову врача?

Он сел на диван рядом со мной, взял у меня из рук пустую чашку, поставил ее на ковер.

— Лучше вызвать Жанну.

— В доме есть врач, только я не знаю его телефона. А насчет Жанны — признаться, у меня нет ни малейшего желания видеть ее в этих стенах.

— Ты ее не любишь?

Он засмеялся и обнял меня.

— Узнаю тебя, — сказал он. — По сути, ты не изменилась. Для тебя по-прежнему есть только те, кого любишь, и те, кого не любишь. Нет-нет, не вырывайся. Имею же я право подержать тебя в объятиях впервые за все это время.

Он пригнул мне голову, запустил пальцы в волосы и нежно поцеловал в затылок.

— Да, я ее не люблю. Хотя с тобой нужно любить всех вокруг. Даже ту бедолагу, которая, однако, как одному Богу известно… — Не выпуская меня из объятий, он обвел рукой газетные вырезки. — Я прочитал это. Мне уже рассказывали, но все эти подробности — это ужасно. Я рад, что ты хотела вытащить ее оттуда. Дай мне посмотреть на твои волосы.

Я живо прикрыла голову ладонью.

— Нет, прошу тебя.

— Ты должна оставаться в перчатках? — спросил он.

— Прошу тебя.

Он поцеловал мою руку в перчатке, ласково приподнял ее, уткнулся мне в волосы.

— Больше всего тебя меняют волосы. За ужином мне все время казалось, будто я разговариваю с чужой.

Он взял мое лицо в ладони и долго-долго смотрел на меня вблизи.

— И все же это ты, всамделишная Мики. Я смотрел на тебя, пока ты спала. Знаешь, я частенько наблюдал тебя во сне. И сейчас у тебя было то же лицо.

Он поцеловал меня в губы. Поначалу то был крепкий сухой поцелуй — чтобы посмотреть, как я отреагирую, — потом он стал настойчивее. Мною снова завладевало оцепенение, но оно не имело ничего общего с обеденным — сейчас это был как бы сладостный обрыв во всех членах. Ощущение, знакомое еще прежде клиники, прежде слепящего света, просто «прежде». Я замерла. Я прислушивалась, и во мне, похоже, забрезжила дурацкая надежда, что с поцелуем память вернется ко мне. Я отстранилась, когда мне стало не хватать дыхания.

— Теперь-то ты мне веришь? — спросил он.

Губы у него сложились в удовлетворенную улыбочку, на лоб свисала темная прядь. Эти его слова испортили все окончательно. Я отодвинулась подальше.

— Я часто бывала в этой комнате?

— Да нет, не очень. Обычно я приезжал к тебе.

— Куда?

— В «Резиденцию», на улице Лорда Байрона, а еще — на улицу Курсель. Да вот взгляни сама!

Он вскочил с дивана, подошел к секретеру, порылся там и вернулся, протягивая мне маленькую связку ключей.

— Ты дала мне их, когда обосновалась на улице Курсель. В те вечера, когда мы не ужинали вместе, мы встречались прямо там.

— В квартире?

— Нет, это небольшой особняк. Премиленький такой. Мюрно тебе его покажет. Там нам было хорошо.

— Расскажи.

Он снова засмеялся и обнял меня. Я покорно вытянулась на диване, до боли сжимая в ладони ключи.

— Что рассказать? — спросил он.

— Про нас. Про Жанну. Про До.

— Про нас — интересно. Про Мюрно — нет. Про ту, другую, — тоже. Ведь это из-за нее я перестал у тебя бывать.

— Почему?

— Она тебя против меня настраивала. Как только ты привела ее к себе, все пошло наперекосяк. Ты словно рехнулась. У тебя появились какие-то безумные идеи.

— И долго это продолжалось?

— Уж и не знаю. Пока вы обе не укатили на юг.

— Какая она была?

— Послушай, она умерла. Я не люблю говорить о покойниках плохо. Да и потом, разве в том дело, какая она была? Ты-то видела ее совсем другой: любящей, преданной, готовой ради тебя хоть на плаху. И такой умной! Что верно, то верно — ума ей было не занимать. Ей прекрасно удавалось вертеть и тобой, и твоей Мюрно. Ей не хватило совсем чуть-чуть, чтобы вертеть еще и мамашей Рафферми.

— Она знала мою тетку?

— К счастью, нет. Но протяни твоя тетка на месяц дольше — и, можешь быть уверена, она бы познакомилась с ней и оттяпала свой кусок пирога. Ты была уже готова везти ее с собой. Бедняжка так мечтала увидеть Италию!

— Почему ты говоришь, что она настраивала меня против тебя?

— Я ей мешал.

— Почему?!

— Откуда мне знать? Она думала, что ты выйдешь за меня. Зря ты говорила ей о наших планах. И зря мы говорим обо всем этом сейчас. Все, перестали.

Он принялся целовать меня в шею, в губы, но я уже ничего при этом не испытывала — безразличная к его поцелуям, я старалась привести в порядок свои мысли.

— Почему ты сказал, что рад тому, что я попыталась вытащить ее из комнаты во время пожара?

— Потому что лично я оставил бы ее подыхать. И еще кое из-за чего… Хватит, Мики.

— Из-за чего еще? Я хочу знать.