Радуга тяготения - Томас Пинчон

После этого первого всплеска интереса число клиентов, приданных Пирату, несколько поубавилось. В данный момент он, по его собственным ощущениям, тянет вполне удобный воз. Но не этого хочется ему на самом деле. Они не поймут, эти нежновзращенные маньяки из Д.О.О. — а, очень хорошо, капитан, — отбарабаниваются рапорты, шоркают сапоги, казенные очки отзываются эхом, чертовски хорошо, а не повторите ли как-нибудь для нас в Клубе?..

Пирату хочется Их доверия, аромата Их суровой любви — аромата хорошего виски и зрелой латакии. Ему хочется понимания своих, а не этих мозгомудней и рассудочных придурков у «Сноксолла», столь преданных Науке, столь невообразимо терпимых, что здесь (он сожалеет об этом всей душой), быть может, — единственное место под пятой военной империи, где он действительно чувствует себя не таким посторонним…

— Вообще непонятно, — говорит между тем Роджер Мехико, — о чем они думают, совершенно, Акту о Колдовстве больше 200 лет, это реликт абсолютно другой эпохи, иного образа мыслей. И тут ни с того ни с сего в 1944 году нас лупят приговорами слева и справа. На нашего мистера Эвентира, — ткнув в медиума, который в дальнем углу болтает с юным Гэвином Трелистом, — могут навалиться в любой момент — вломиться в окна, уволочь опасного и крутого нравом Эвентира в «Кусты» по обвинению в том, что делал-вид-будто-исполняет-или-использует-некие-чары-дабы-заставить-духов-покойных-людей-фактически-присутствовать-в-том-месте-где-он-в-данный-момент-находится-и-эти-духи-общаются-с-живыми-людьми-там-и-тогда-же-присутствующими господи, что за имбецильная фашистская гниль…

— Полегче, Мехико, ты снова теряешь эту… объективность — человеку науки не пристало, а. Едва ли это научно, нет.

— Осел. Ты за них. Неужели сегодня не почувствовал — в дверях стояло? Тут огромное болото паранойи.

— Ну да, такой вот у меня талант. — Не успев закрыть рот, Пират понимает, что прозвучало резко, пытается заполировать вспышку: — Вообще-то не знаю, потяну ли я множественные…

— А. Апереткин. — Ни бровь, ни губа не двинулись ни на йоту. Терпимость. А. — Ты уж приходи на сей раз, пусть наш доктор Грошнот тебя проверит на своем ЭЭГ.

— О, если буду в городе, — неопределенно. Тут у нас проблема с безопасностью. От болтливых языков тонет много моряков, и уверенности у Пирата нет — даже в Мехико. У нынешней операции слишком много кругов, внутренних и внешних. Списки рассылки сужаются по мере того, как мы кольцо за кольцом движемся к яблочку, Инструкции Уничтожить постепенно охватывают любой клочок, праздный меморандум, ленту от пишмашинки.

Видимо, догадывается Пират, Мехико лишь время от времени поддерживает новейшую манию Фирмы, известную под названием «Операция „Черное крыло“», в статистическом смысле — например, анализируя, данные об иностранном боевом духе, какие поступят, — но где-то на обочинах всего предприятия, где вообще-то нынче вечером обретается и сам Пират, выступая посредником между Мехико и своим соседом Тедди Бомбажем.

Он знает, что Бомбаж куда-то ходит и что-то снимает на микропленку, после чего передает через Пирата юному Мехико. А затем, соображает Пират, это уходит в «Белое явление», где располагается всеохватное агентство, называемое ПИСКУС — Психологические Информационные Структуры к Ускорению Сдачи. Чьей сдачи — не разъясняется.

Не втравился ли Мехико в очередную из тысячи сомнительных межсоюзнических шпионских афер, которые навозникали по всему Лондону, едва здесь обосновались американцы и дюжина ссыльных правительств. Там немецкое странным образом растворилось до малозначительности. Всякий озирается через плечо, «Свободные Французы» мстительно строят козни вишистским предателям, люблинские коммунисты целят в варшавских теневых министров, греки из ЭЛЛСа ходят по пятам за монархистами, не подлежащие репатриации мечтатели на всех языках надеются одной лишь силой воли, кулаков, молитвы вернуть королей, республики, претендентов, летние анархизмы, канувшие, не успели сжать первый урожай… кто-то жалко мрет, безымянный, подо льдом и снегом воронок в Ист-Энде, и найдут его только весною, кто-то спивается или удалбывается опием, чтобы только выдержать превратности дня, большинство как-то теряет — теряет остатки своих душ, доверяют все меньше и меньше, их захватывает нескончаемая трескотня игры, ее каждодневная самокритика, ее требования абсолютного внимания… и какого это иностранца Пират имеет в виду, если не ласкара без родины, этого несчастнейшего изгнанника, что глядит на него из зеркала…

Что ж: он догадывается, Они обремизили Мехико, и теперь тот влип в какие-то подобные византийские игрища, вероятно, связанные с американцами. А может, и с русскими. Поскольку «Белое явление» призвано заниматься психологической войной, в нем нашло приют всякой твари по паре: тут бихевиорист, там павловец. Пирата не касается. Но он отмечает: с каждой доставкой пленки энтузиазм Роджера растет. Нездорово, нездорово: такое чувство, будто Пират наблюдает пагубное пристрастие. Словно его друга, его условного военного друга используют для чего-то не вполне пристойного.

Что тут сделаешь? Если б Мехико хотел об этом поговорить, он бы нашел способ, и к черту безопасность. Его нежелание — иного сорта, нежели Пиратово, насчет Операции «Черное крыло». Больше похоже на стыд. Беря конверт, не прятал ли он нынче вечером глаза? те лупцевали углы с невероятной скоростью, рефлекс покупателя порнографии… гм-м. Знаем мы Бомбажа — вероятно, так и есть, молодая дамочка охмуряет обеспеченного юношу, несколько поз — полезнее всего, что нафотографировала эта война… жизнь, по крайней мере…

Вот и девушка Мехико, только что вошла. Он отмечает ее незамедлительно, вокруг нее витает ясность, отсутствие дыма и шума… он уже и ауры видит? Она замечает Роджера и улыбается, глаза огромны… темные ресницы, никакой косметики, во всяком случае заметной Пирату, волосы до плеч уложены валиком — что, к чертовой матери, она делает на смешанной батарее ПВО? Ей следует быть в столовой Военторга, разливать по чашкам кофе. Его, старого мямлю и осла, внезапно пробивает болью в коже, простой любовью к ним обоим, которая ничего для них не просит, кроме сохранности, и тем, что ему всегда удавалось определять как-то иначе — «заботой», знаете ли, «нежностью»…

В 1936-м Пират («Т. C.-Элиотов апрель», как она его назвала, хотя месяц шел другой, и прежестокий) был влюблен в директорскую жену. Не девушка, а худенький проворный стебелек по имени Скорпия Мохлун. Ее муж Клайв был экспертом по пластикам, работал в Кембридже на «Имперский химический». Пират, профессиональный военный, наслаждался годом-двумя рецидива — иначе загула — на гражданке.

У него возникло ощущение — на базе к востоку от Суэца, в таких местах, как Бахрейн, пока Пират хлестал пиво, разбодяженное каплями его же пота, среди вони сырой нефти напротив Муаррака, покидать расположение части после заката запрещено — да и все равно вензаболеваний 98 % — одно обгоревшее на солнце замурзанное подразделение бережет шейха и нефтяные деньги от какой бы то ни было угрозы, коей источник восточнее Английского канала, хочется трахаться, все зудит от вшей и потницы (мастурбировать в таких условиях — изысканная пытка), постоянно вусмерть пьяны, — но даже так у Пирата закралось смутное подозрение, что жизнь проходит мимо.

Невероятная черно-белая Скорпия подкрепила не одну Пиратову фантазию о блистательном английском шелкоикренном реальном мире, которого, по его ощущениям, он был настолько лишен. Сошлись они, когда Клайв отправился по заданию «ИХТ» устранять неполадки — и не куда-нибудь, а в Бахрейн. Такая симметрия несколько расслабила Пирата. Они ходили на вечеринки порознь, хотя ей так и не удалось вооружиться против его неожиданных появлений в той же комнате (он старался влиться, вроде как ничей не служащий). Пирата она считала трогательным в его невежестве касательно всего — развлечений, любви, денег, — чувствовала себя умудренной и отчаянно привязанной к этому мгновенью мальчишества среди его обычаев, великодержавных и укоренившихся (ему было 33), его пре-Аскезе, ибо Скорпия полагала их роман его Последним Загулом — хотя сама и была слишком молода, еще не понимала это, не знала, как Пират, о чем на самом деле поется в песне «Танцуем в темноте»…

Он всеми силами постарается ей об этом не проговориться. Но бывают времена, когда такая мука — не припасть к ее ногам, зная, что Клайва она никогда не оставит, не вопиять ты мой последний шанс… если не ты, времени больше не осталось… Разве не желает он вопреки всем надеждам возможности отринуть несчастное расписание западного мужчины… но как человеку… с чего вообще начинать в 33-то года… «Но в этом-то все и дело», — рассмеялась бы Скорпия, не столько в раздражении (она бы точно рассмеялась), сколько веселясь от нереальности проблемы — ибо сама чересчур увлеклась его маниакальной стороной, что всегда вступает в бой, берег штурмом, рассекает ее (ибо гораздо сильнее, нежели при дрочке в армейскую фланель в Персидском заливе, крапивный ошейник любви стянул теперь его — его хуй), для Скорпии чересчур неукротимой, чтобы не сдаться безумию, но и, вообще говоря, чересчур безумной, чтобы считать, будто предает Клайва…