Жернова истории 3 - Андрей Колганов

Сталин уже несколько дней ходил злой, как черт. Развернувшееся паломничество партийных секретарей из губерний и республик в Москву навевало на него черную тоску. Выторговывают себе и своим людям посты в ЦК, Секретариате, в губкомах, в коллегиях наркоматов. И ведь никто прямо не говорит, все бочком, бочком. Клянутся в верности генеральной линии партии, а за этим так и слышится: "если мы не получим желаемого от нынешнего большинства в руководстве, так мы на съезде можем и за новое проголосовать…". Мразь!

Больше того – если бы речь шла только о местах, то какие-то разумные решения найти можно было бы, чтобы сохранить на съезде большинство голосов. Но они же на расширение своих полномочий вполне явственно намекали. И кто – те, кто раньше ему в верности клялся! Голощекин, Шеболдаев, Эйхе, Кабаков, Варейкис… Даже Каганович. Когда его первым секретарем на Украину утверждали, готов был чуть ли не в ножки кланяться, а теперь тоже задом крутить начал!

Все эти проблемы задевали не только его, но и всю партийную верхушку. Злило же Сталина то, что он не видел никакой возможности выпутаться из этой истории, кроме как договорившись со всеми остальными членами Политбюро. Значит, опять гнилые компромиссы, опять никакой единой линии, никакой твердой власти.

"Так, спокойно!" – остудил свои разгоряченные мысли Председатель Совнаркома. Если назначение секретарей губкомов, окружкомов и т. д. эта братия на прошлом съезде у меня из рук выбила, то, может быть, есть способ их прижать с какого-то другого конца? И тут Иосиф Виссарионович застыл, как громом пораженный. Есть, есть такой способ! Ох, не зря он не верил тогда, что троцкисты из чистого прекраснодушного идеализма гвалт насчет демократии подняли. Это ведь для них была единственная возможность вопреки большинству ЦК протащить своих людей на руководящие посты – стоило только назначение секретарей отменить, и…

Для таких ловких демагогов, как они, удалось же тогда заполучить больше трети голосов на уездных и районных партконференциях. И это – без всяких организационных рычагов в руках, и притом даже, что Троцкий их прямо не поддержал, а так и пытался усидеть между двумя стульями.

Так-так, эту мысль надо не упустить, спокойно додумать до конца. Если ввести выборность секретарей ниже губернских, то сами губернские секретари теряют рычаги прямого влияния на подбор нужных людей. Больше того, выбранный таким способом состав губкома секретарь сам будет вынужден умилостивлять, чтобы под ним кресло не зашаталось. Да, но как повернуть самих партработников среднего и нижнего звена в нужную сторону?

А так же, как троцкисты. Предложить этим партработникам что-то вкусненькое и заманчивое. Не каждому персонально, а всем вместе. Политику, укрепляющую их положение и их авторитет. Хотя… и персонально можно предложить. Через Совнарком. Должности в хозорганах – привлекательная штука. А чтобы она стала еще более привлекательной, за чистую партработу можно вкусностей давать поменьше. Урезать им привилегии. Нечего нам пустых партийных говорунов подкармливать. Пусть сверхпринципиальный Дзержинский порадуется, а заодно пробивает эту идею на Политбюро. На ответственную хозработу будем подбирать из партактива людей головастых и рукастых, на которых можно опереться в серьезном деле, а не только гораздых глотку на собраниях драть.

Не откладывая, Сталин попросил секретаря соединить его с Троцким:

— Лев Давидович? Если не слишком занят, загляни ко мне в Кремль. Есть очень серьезный разговор.

Когда Троцкий к концу рабочего дня появился у него в кабинете, Председатель СНК СССР радушно поздоровался с ним, чем сразу настроил своего собеседника на подозрительный лад.

— Лев Давидович, думаю, настала пора двинуть вперед практическое воплощение резолюции прошлого съезда о развитии рабочей демократии.

Сказать, что Троцкий был ошарашен, значит не сказать ничего. Какую же интригу затевает этот грузин? Сталин между тем продолжал:

— Когда ваши сторонники перед XIII съездом пытались раскачивать партийную лодку, устраивая общепартийный крик вокруг этого вопроса, я, как и большинство ЦК, был резко против. Но это не значит, что все мы тут собрались сплошь любители партийной бюрократии. Надо просто понимать, что эта зараза пустила у нас глубокие корни, и лихим лобовым наскоком ее не взять. Надо действовать постепенно, и не поднимая лишнего шума, — Сталин посмотрел Троцкому прямо в глаза. — Я хотел бы попросить вас мобилизовать своих сторонников на проведение очень негромкой и очень нужной работы – тихонько, без устройства собраний и митингов, поговорить персонально с партактивом среднего звена, особенно с теми, кто может пойти делегатами на съезд. Поговорить о введении полной выборности партсекретарей ниже губернских, и об отмене обязательного утверждения результатов этих выборов вышестоящими инстанциями, — тут Иосиф Виссарионович замолчал и стал ожидать реакции Троцкого. Тот не заставил себя долго ждать:

— А не получится ли так, что за подобную агитацию нам потом пришьют ярлык фракционеров, раскачивающих партийную лодку? — едко осведомился член Политбюро.

Сталин коротко усмехнулся в усы:

— Не беспокойтесь. На днях я сам выступлю со статьей по этому поводу, и вы сможете на полном основании ссылаться на меня. С другими членами Политбюро переговорю сам. Перед съездом надо будет провести соответствующее решение, чтобы на самом съезде представить его как позицию большинства. В этом я тоже рассчитываю на вас, — Иосиф Виссарионович поднялся из-за стола, протягивая руку на прощание, давая понять, что все уже сказано, и теперь решение за Троцким.

Лев Давидович уходил из Кремля с двойственными чувствами. Подвох тут точно есть, как же без него – без этого Сталин не был бы Сталиным. Не ясно пока, какой именно. Но если удастся и в самом деле протащить выборность секретарей, тут открывается поле для борьбы, способной опрокинуть любые интриги…

Мне, разумеется, тогда было ничего не известно о замыслах Сталина, — у меня и своих забот хватало. Сокольников и Крупская – вот кто занимал тогда мое внимание. Их участие в "новой оппозиции" Зиновьева и Каменева в условиях, когда большинство Политбюро далеко не полностью имело возможность контролировать подбор делегатов съезда, в противоположность тому, что было в прежней истории, могло привести к резкому обострению противостояния на XIV съезде. Надо было найти способ, как предотвратить их участие в оппозиции. Не только потому, что усиление Каменева и Зиновьева было нежелательным, но и потому, что такими кадрами, как Крупская, и, особенно, Сокольников, разбрасываться не стоило. Участие же в оппозиции, скорее всего, лишило бы их возможности занимать в будущем ключевые посты.

Поговорить с Надеждой Константиновной было достаточно легко – время от времени мы встречались на заседании коллегии Комитета по подготовке трудовых резервов. И вот, сентябрьским вечером 1925 года, по окончании заседания коллегии, мне удалось выпросить у Крупской несколько минут для личного разговора. Затевать интригу, ставящую целью поссорить ее с Зиновьевым, я не стал – не мастер в подобных делах, да и не было в моем распоряжении ничего такого, что можно было бы превратить в яблоко раздора. Поэтому иду в лобовую атаку:

— Надежда Константиновна! Очень опасаюсь, что на предстоящем съезде разгорится серьезная внутрипартийная драка. И очень не хотел бы, чтобы вы в нее оказались втянуты.

— О чем это вы, Виктор Валентинович? — Крупская снимает очки и смотрит на меня своими большими, навыкате, глазами. Да, с щитовидной железой у нее дела не очень… — Какая драка? И я тут при чем?

— При чем? — не принимаю ее недоумение за чистую монету, но стараюсь говорить возможно более мягким тоном. — Да при том, что Зиновьев рвется в бой против большинства Политбюро, а вы, как я опасаюсь, можете последовать за ним.

— А за кем мне следовать? За Сталиным, что ли? — не выдерживает и почти взрывается моя собеседница. Да, характер у нее не сахар… — Григорий Евсеевич, во всяком случае, защищает принципиальную революционную линию. Он верный ученик Владимира Ильича! А этот… — Крупская не скрывает своих эмоций. — Этот всех под себя хочет согнуть.

— Надежда Константиновна, я понимаю, что подчас бывает трудно отделить личные отношения от политики, — держу себя в руках, стараясь быть как можно вежливее, но чувствую, что мои усилия пропадают втуне. Черт, ну как же объяснить ей, что поддержка Зиновьева ведет в тупик! — Григорий Евсеевич, действительно, прилежный ученик, и довольно ловко повторяет заученные теоретические формулы. Вот только применять их к реальным обстоятельствам он ни черта не способен. Даже если поверить его крикам о недооценке кулацкой опасности, — а я в них нисколько не верю! — то провести свою собственную политику нажима на зажиточную верхушку деревни у него кишка тонка. А вот Сталин, при всех его диктаторских замашках, в случае необходимости как раз с этой задачей справился бы.