Та еще семейка - Алексей Макеев

Трясясь от ужаса, Слепаков бросился к розетке и вырвал штепсель. «Кири-куку! — услышал он знакомый внутренний голос. — Укокошил! Теперь мотай удочки, дядя!»

Дрожащими руками он отсоединил таинственный ящик от батареи. Положил его в коробку, туда же сунул и удлинитель. Погасил ночник. Вышел в прихожую, достал из стенного шкафа инструментарий домашнего пользования. Выбрал крепкую стамеску с хорошо заточенным концом, подумал и зачем-то сунул стамеску во внутренний карман плаща. Устранил, как ему представлялось, следы своего ночного пребывания в собственной квартире, вытер тряпочкой отпечатки пальцев. Забрав коробку с ящиком-убийцей, тихо открыл дверь. Неслышно закрыл ее, будто опытный квартирный вор. Лифт вызывать не стал, а спустился пешком по лестнице.

На первом этаже выглянул из-за угла, прислушался. Тишина. Правда, в какой-то квартире привычно горланил и постреливал телевизор. Где-то долбала ритмическая страсть подростковой Африки, всемирно властвующей в этой жизни. В комнатке консьержки царило беззвучие, шторки за стеклом задернуты. Но почему-то атмосфера в подъезде, как ему казалось, была неприятная: довольно холодно, верхний свет приглушен.

«Нанятый в сторожа либо спит в конурке, либо работает у бессовестной профессорши Фелии Сергеевны», — сказал себе преступный пенсионер.

Он крадучись выбрался во двор, зашел со стороны квартиры бывшего (теперь уж окончательно бывшего) прапорщика Хлупина и глянул вверх, на окно погубленного врага. За окном Хлупина чернел непроглядный мрак. Держа под мышкой коробку с изобретением вислоусого мужика, Слепаков дворами, сквериками, детскими площадками пробирался в сторону Москвы-реки. Ночь установилась сырая, промозглая, полная какого-то странного беспредельного отчаяния и совсем лишенная звезд. Почти облетевшие кроны старых лип, словно таившие внезапную опасность, встречали Слепакова на каждом шагу. А березы во тьме белели и вызывали нервное напряжение. Наконец он был у реки. Вода черная. Пятнами неопределенного цвета отражала очень дальние, совсем обесцвеченные огни. Слепаков медленно отступал от шоссе, там мелькали фары немногочисленных авто. Один раз с треском промчался, будто астронавт в скафандре и шлеме, фанатичный мотоциклист-рокер.

Он совсем один — он, Слепаков Всеволод Васильевич, двойной убийца. Никого. Теперь оставалось уничтожить улики. Слепаков взял в обе руки коробку, присел и с выдохом бросил ее как можно дальше от берега. Послышался сильный всплеск. Потом булькнуло, волны заплескались в соседних усохших камышах, и кто-то хрипло произнес совсем рядом, сокрытый массой большого куста:

— Ясно, следы преступления скрывает. А может, и ребенка живого выбросили, младенца… Серый, а Серый, нужно бы в ментуру сообщить…

Замаячил огонек сигареты во рту говорившего.

— Да нет, вряд ли ребенка, — возразил другой, менее отзывчивый на чужие несчастья. — А в ментуру ходить — самому в нее попасть. Там начнут вытягивать: кто, чего? Зачем сами там находились? Ну, мы же ничего не знаем. Утопил кто-то что-то. А что утопил? Мы ведь — ни гугу. И точно посодют за сокрытие улик. Давай бутылку, а то мне не останется.

Не надо говорить о том, что Слепаков через минуту был уже далеко от места неожиданного диспута впотьмах. Приседая, прячась за деревьями, он петлял, как испуганный зверь. Но путь его был устремлен в определенном направлении. Стараясь обходить тусклые пятна фонарей, он приблизился туда, где у моста скромно стояли темненькие «Жигули». За рулем кто-то сидел. Слепаков перевел дух, направился к машине, дернул дверную ручку и, сунув голову внутрь, сказал:

— Спасибо. Я другого от тебя и не ждал.

— Пожалуйста. Куда поедем? — негромко спросил сидевший за рулем.

— По Каширскому шоссе до Барыбино, а там увидим.

— Не близко. Уже час ночи. Ну, садись.

Оглянувшись еще раз и тем следуя своей вновь приобретенной привычке, Слепаков повалился на сиденье рядом с водителем.

— От тебя пахнет спиртным. Ты что, пил?

— И пил в ресторане, и еще разные вещи делал, совершенно жуткие. Я тебе все расскажу позднее.

— Ты очень изменился. Прямо не похож на себя, — сказали ему, и машина медленно тронулась.

Ехали неспешно, не очень уверенно, подчеркнуто правильно, чтобы не привлекать ничьего внимания, особенно представителей полицейского ведомства. Ближе к Каширскому шоссе увидели гонку нескольких лимузинов, мчавшихся один за другим с невероятной маневренностью и скоростью, будто каскадеры на съемках криминального фильма. Через несколько секунд это ночное ралли исчезло, стали слышны хлопки.

— Выстрелы, — поежившись, пробормотал водитель.

Это был худенький, небольшого роста человек в черном пальто и вязаной шапочке, туго натянутой на голову. При редком свете встречных машин заметны были большие очки и суховатый профиль. Ближе к Барыбино стали прибавлять скорость. Затем поехали, как значилось в карточке, найденной Слепаковым дома. Дачный поселок назывался не то Липовая, не то Подлипецкая, что-то похожее. Его окружала изгородь в русском стиле, с теремками по углам и башнями-луковками. Ворота главного въезда оказались настежь распахнутыми. Около них стоял большой широкий мужик в старой дубленке, в шапке с ушами. Махал рукой, останавливая.

— Кто такие? — спросил он, когда Слепаков опустил стекло. — Не пропускаем посторонних. Ночь. Куда прете?

— Мы к Любе… — вспомнил Слепаков.

— Все равно нельзя. Кого надо, всех пропустил. — Широкий в дубленке смотрел не на Слепакова, а почему-то в сторону и говорил крайне мрачно. — Ночь, — повторил он. — Не обязан я. Если что, ребят позову.

— Понятно. — Всеволод Васильевич полез во внутренний карман, наткнулся ладонью на стамеску, испугался. Но затем выудил из пиджака сотню и отдал.

— Поедете прямо, до конца, — оживился сторож. — Потом налево опять до конца. Кирпичная стена, дом двухэтажный. Вообще-то мужчин не пускают…

— Как так! — удивился Слепаков. — Почему?

— А ну их к чертовой матери, — еще сильнее обозлился получивший сотню. — Не знаю ничего. Сами разбирайтесь.

Потянуло ветром, холодом, сыростью. Гнусно и печально было на душе у Слепакова.

— Едем, — сказал он. — Там будет видно, Нина. (Стало понятно, что водитель женщина.)

— Ох, Сева, Сева… — вздохнула она, трогая с места. — А Дмитрий пришел из армии. Здоров, слава богу. Тебе неинтересно?

— Ну, почему же… Где служил?

— В специальных войсках. Старший сержант.

— Молодец, одобряю.

Они подъехали к кирпичной стене с подобием бронированного щита вместо ворот. Посигналили. Микрофон откуда-то сверху спросил металлическим голосом: «Кто приглашал?»

— Скажи — Илляшевская, — шепнул Слепаков спутнице.

Та повторила. Что-то звякнуло, заскулило, и бронированный щит, расколовшись на две половины, убрался в стороны.

«Жигули» проехали и остановились перед мощенной светлыми плитками небольшой площадью, на которой аккуратно стояли рядком сверкающие при косых лучах граненого фонаря новые иномарки.

— Мне оставаться? — Женщина сняла очки и посмотрела с сомнением, с каким-то страхом не за себя.

— Пожалуй, пошли вместе. Тут что-то мужчин не любят.

Слепаков и его спутница подошли к высокому декоративному крыльцу кирпичного дома, не похожего на дачу или коттедж, а напоминающего скорее крепость с узкими, зарешеченными окнами-бойницами. Тотчас возник страж в черной кожаной куртке и черном шлеме-полумаске. Перчатки с раструбом, как у мушкетера. К поясу пристегнуто что-то похожее на автомат, только меньших размеров. Страж протянул руку в перчатке, жестом запрещая.

— Я к Илляшевской, — произнес неуверенно Слепаков; он не знал, кто эта Илляшевская и что вообще следовало бы добавить к этой фамилии.

— Здесь филиал феминистского клуба «Золотая лилия». Мужчинам вход воспрещен, — сердито сказал страж прокуренным голосом тринадцатилетнего подростка.

«Неужто баба?» — подумал Всеволод Васильевич и беспомощно кашлянул.

— Нам нужно срочно увидеть старшую в этом… учреждении, — неожиданно твердо заговорила спутница Слепакова. — Здесь работает жена этого человека. У них возникли серьезные неприятности. Требуется кое-что выяснить как можно быстрее.

— Жена? — презрительно переспросил страж. — А вы кто такая?

— Мы сотрудники… бывшие… — промямлил Слепаков. — Сказали же, моя жена играет здесь в оркестре.

— На чем?

— Слушай, дочка, — приходя в отчаяние, взмолился Всеволод Васильевич, — нужно срочно сказать жене. Ну, войди в положение, хоть ты и… феними…

— Я не феминистка, я частный охранник. Фамилия?

— Моя?

— Вашей жены.

— Слепакова Зинаида Гавриловна.

— Знаю ее. Синтезатор.

— Кто? — не понял Слепаков.

— Играет она на синтезаторе, — вмешалась водитель «Жигулей». — Такой современный инструмент.