Иерусалимские сны - Александр Шаргородский

Морды наши были кислые: в варенье почти не было сахара.

Всем соседям мы раздали по большой банке. Многие приходили со своей тарой.

Вечера тогда были тёплыми, пахло морем, хвойным лесом, доносился шум пробегавших составов…

На нашей станции Авоты останавливались не все поезда. Только медленные.

Она была сколочена из зеленых досок, с одной кассой и скамейкой, из которой торчала пара гвоздей.

На таких станциях когда-то сходило много симпатичных людей…

Вечером я поехал в киббуц Гиносар.

Дорога вилась вдоль озера. Красное солнце садилось в Кинерет. Нигде и никогда я не видел такого солнца — огромного и молодого, — только в детстве можно увидеть такое.

Когда мне хреново — я впускаю в себя солнце над Тивериадским озером. Внутренняя пустыня моя от макушки до пяток наполняется светом…

Киббуц лежал внизу. В апельсиновых рощах белели домики. По дорожке каббалист Селедкер катил кого-то в инвалидном кресле. Мужчина был в спортивных трусах и маечке, с гипсом на правой ноге.

— Доктор марксизма-ленинизма Осип Зись, — представил Селедкер.

Зись вскочил, поклонился и упал на дорожку. Совместными усилиями мы подняли его.

— Вчера сломал ногу, — сокрушенно сказал он, — не было воплощения, чтобы я не ломал ноги! «Капитал» читали?

Я не был подготовлен к такому вопросу.

— Что вы думаете о прибавочной стоимости?

— Осип, — сказал каббалист, — подожди. Речь пойдёт о втором воплощении. Двадцатый век!

— А, двадцатый! Простите — это всё нога. Двадцатый! И что же вас интересует?

— Вы жили в Иерусалиме в начале века? — спросил я.

— А где же я сломал ногу во втором воплощении?! — удивился Зись.

— Вы знали этого человека? — я протянул фото деда.

— Конечно, — вскричал Зись, — Бен Гур! Мы мчались в одной колеснице. Когда римские легионеры начали…

— Стоп, — прервал Селедкер, — стоп! Двадцатый век, Осип!

— Помню и в двадцатом, — сказал Зись. — Мошко! Мошко Печальный! Мы вместе служили в пятнадцатом году в отряде погонщиков мулов. В британских войсках. «Правь, Британия, — запел он, — правь, Британия, морями!» Мы знали, что Англия даст нам свободу! А потом Мошко поставлял донесения английской армии. Он был отчаянный и ловкий — научил голубей, и они носили секретные послания туда и обратно. Без Мошко, скажу я вам, Алленби не вошел бы в Иерусалим. Генерал Алленби вошел в Иерусалим одиннадцатого декабря, пешком, а мы с Мошко — на муле. У нас был один мул на двоих. Толпы приветствовали нас, несли на руках, Алленби наградил нас орденами, и мы двинулись на Галилею.

Зись вдруг резко повернулся к Селедкеру.

— Где второй том Маркса? — испуганно спросил он.

— Здесь, здесь, — успокоил каббалист.

— А дальше, — спросил я, — что было с дедом потом?

— Откуда я знаю, — раздраженно ответил Зись, — меня ж увели в вавилонское пленение. Навуходоносор был зверь! Мы шли месяца два, с переломанной ногой, вы представляете?!

— Осип, — рявкнул Селедкер, — мне надоело! Сколько можно путать воплощения? Тебя спрашивают о начале века! Вы взяли Иерусалим, потом двинули на Галилею. Что дальше?!

Зись смотрел на портрет деда, лицо его стало напряженным, казалось, он возвращался из вавилонского пленения.

— Не знаю, — сказал он, — меня убило снарядом под Ципори. Я был одним из первых солдат Еврейского легиона, похороненных на британском военном кладбище на горе Скопус.

— Это правда, — подтвердил Селедкер, — вы можете в этом убедиться. Его могила до сих пор там. «Рядовой тридцать девятого королевства батальона стрелков Бенджамен Зингер».

— Зингер — моя фамилия во втором воплощении, — пояснил Зись, — могила неухожена, позор! Хоть бы кто-то принес цветы!

Я протянул ему послание деда.

— Этот почерк вам знаком?

— Боже! — Зись вскочил, опять рухнул, и мы с каббалистом еле усадили его. — Боже, что значит знаком! Боже, рука Карла! Черновик «Манифеста»! «Призрак бродит по Европе…»

— Осип, опомнись, — каббалист начал трясти Зися, — двадцатый век!

— «…Призрак коммунизма»! — страстно закончил Осип…

От Гиносара до Тверии меня подбросил каббалист.

— Тверия — самый чистый из всех городов, лежащих ниже уровня моря, — сказал он, — к тому же тут самые белые отели.

Узнав цены в них, мы решили переночевать у озера.

Я сидел на фоне Галилейского моря.

Мне было пятьдесят. И у меня не было ни кабинета, ни постов, ни дома с огородом, ни денег, даже на отель.

— А всё потому, что я пишу, Селедкер, — сказал я, — тридцать лет я смешу людей, тридцать лет я веселю людям сердца, Селедкер, я служу Богу смехом. Можно служить Богу смехом?

— Лучшее служение, — сказал Селедкер.

— Почему же я не заслужил ночи в белом отеле?

— В другом воплощении, — пообещал каббалист.

— В другом воплощении, даст Бог, я не буду писать. Пусть отсохнет моя правая рука, если я снова буду писать.

Мы нашли ашкеназский ресторанчик, пили белое вино и ели котлеты. В Израиле можно отведать такие же котлеты, как те, которые готовила ваша бабушка. Они пышны, плавают в жиру и пыхтят.

— Такие котлеты надо есть стоя, — говаривал мой отец.

— Вы знаете, что на местном кладбище похоронен Маймонид? — спросил вдруг Селедкер. — Мы можем пойти к нему. Он отвечает на все вопросы.

— Разве мёртвые отвечают? — спросил я.

— Если очень прислушаться, — сказал каббалист. — Что вы спросите у него?

— «Что дальше?» — ответил я.

— Неплохой вопрос, — согласился Селедкер.

В свете полной луны, стоявшей над Кинеретом, мы двинулись к могиле Рамбама.

Неожиданный покой сошел на мою душу.

У входа в гробницу сидел старик и читал книгу.

— Здесь лежит Маймонид? — спросил я.

— Маймонид, — старик вздрогнул, — что вы знаете о нём?! Я тут сидел, когда из Египта привезли его тело… Ступайте, не тревожьте его сон.

Губы старика вновь зашептали слова Торы.

— Вы изучаете Рамбама? — спросил я.

— Я вам повторяю: я знал его, — старик поднял голову, — я помню, как привезли его тело из Египта, в разгар боев… Сарацины наседали, а крестоносцы яростно защищались. Но что еврею сарацин, и что крестоносцу смерть от меча или смерть от ножа… Они сцепились, как псы, вот тут, на этом самом месте. И вдруг — тело Учителя… Он хотел быть похоронен здесь, он плевал на войну…

— Почему, — спросил я, — почему именно здесь?

— Вы не знаете?! Сюда придет Мессия! Раньше, чем в Иерусалим. На сорок лет раньше. И воцарятся мир и гармония. И все воскреснут в радости и в песнях… Рамбам хотел гармонии на сорок лет раньше, — старик вздохнул. — И вот он здесь, уже восемьсот лет, а гармонии всё нет… И по Тель-Авиву летают пальцы, руки… Конец времен, уважаемый, конец времен. А всё потому, что мудрецы наши — в земле.

— Вы — цадик? — спросил Селедкер.

— Я не знаю, кто я, — ответил старик, — знаю только, что еврей. Еврей… Он сделан из ожидания и иронии. Чего он ждет? Мессию. Над чем иронизирует? Над этим миром. Разве его можно принимать всерьёз, этот прекрасный, прекрасный, прекрасный мир! — странная улыбка пробежала по лицу его. — Жара, пыль, пустые люди… Не знаешь, чего больше. Мы — среди дураков… А мудрецы все там, — он мотнул головой в сторону гробницы. — Я здесь много лет… Очень душно… Но я жду… Еврею есть чего ждать. Может, придет Мессия, может, нас перестанут резать — сарацины, крестоносцы, — может, пройдет боль в моей левой ноге. С тех пор, как умер Учитель, она у меня не проходит… А когда-то он мне давал капли, такой голубой пузырек, — и у меня всё проходило. Утром он лечил султана в Каире, а после обеда — нас. Раньше один и тот же врач лечил властелина и простого еврея, во времена, которые вы называете дикими. Он возвращался от султана, слезал со своей лошади — мы его уже ждали — и лечил нас. Он перемешивал капли с мудрыми словами — раньше были врачи-философы, во времена, что вы зовете тёмными. Мы приходили хворыми, а уходили юнцами. С тех пор ни один врач не помог мне; с тех пор, как Учитель лежит здесь, — ни один, хотя у меня три сына-врача. Я не знаю, что они лечат, но левую ногу они вылечить не могут. Иногда, по ночам, когда зной спадает, я беседую с Учителем — и нога немного проходит. Вы пришли к Учителю?

— Да, — ответил Селедкер.

— Что вы хотите у него спросить?

— «Что дальше?» — сказал я.

— Жара… пыль… пустые люди… ничего нового, пока не придет Мессия. Никто в этом мире уже ничего не ждет. Кроме еврея… Мы дали миру не только Тору, но и ожидание идеального общества. Еврей ждет другого мира, от этого мира его воротит. Как можно жить спокойно, когда всё время ждешь? Мы безумны… То, что есть, нам не подходит, а то, чего хотим, — того нет. Ждите Мессию, уважаемый, — вот что дальше. Если вы не верите — спросите у Учителя, он скажет вам то же самое…