Докричаться до мира - Оксана Демченко

Открыла глаза, осмотрелась. Больничное крыло лекарского Акада, капельница, полный кувшин родниковой воды, которой обожают отпиваться больные снави. Вода – основа жизни. Мы, одаренные, к ней крайне восприимчивы.

Датчик на пульсе. И серый, помятый от бессонницы Эл у изголовья. Значит, давно валяюсь…

– Третий день пошел, – кивнул он уже вполне серьезно. – Тебя смотрела снавь. Точнее, лично твоя наставница и наша непререкаемая академисса, госпожа Энзи, и нашла опустошенной энергетически, словно ты черный мор в одиночку излечила или ураган усмирила. Так что – водичка, глюкоза и забота окружающих. Тогда, по ее словам, рано или поздно мы узнаем, что это было.

Я нахмурилась, пытаясь ноготком ковырнуть краешек воспоминания. Бо-о-льно. Он уверенно подхватил под плечи, усадил и сунул в руки наполненный стакан. Выхлебала, отдышалась, получила второй, отпила несколько мелких глотков. Не поленился, слетал к Риану. Воду из Утреннего бора ни с чем не перепутать. Она живая.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – он глянул искоса. – Ты от слабости такая вежливая и покладистая? Или свершилось великое чудо?

– Ну тебя! В твоем возрасте пора повзрослеть. – Я привычно понаблюдала его тоскливое возмущение.

Двести пятьдесят один год без крыльев – для айри он совершенный ребенок, просто не все долгожители любят, когда им указывают на возраст. Особенно, если это делает совсем не чужая и даже чуть в тайне от себя любимая человеческая девушка. В тайне от нас обоих, ага. Потому что он уже Риану плакался, да и я тоже. И Энзи в курсе, что я ее избегаю, тетушку мою, не умеющую оставаться в стороне от «чужих» дел. Как я им объясню, что не хочу быть «любимой третьей, кажется, сейчас припомню точнее… ах, четвертой, – давно это было, тому лет пятьсот! – женой». Ему еще жить столько, сколько я и удумать не в состоянии. Вот и пусть живет, без меня в качестве эпизода бурной юности. Я, конечно, из народа арагни, почти чистокровная, и точно дотяну до ста двадцати, мы живучие. Без зубов, лысоватая и дрябленькая. А он будет таким же замечательным. Легким, гибким, как хлыст, меднокожим и обжигающе черноглазым, лет тридцати на вид. Спокойным, расчетливым, насмешливым, уверенным.

Может, выставить его за дверь и поплакать? Не-ет, пусть сидит тут, иначе через полчаса я сама пойду, пошатываясь, искать изгнанного. Он так замечательно тепло переживает, прямо сразу все болезни исчезают. Кроме одной. Упрямство, он сам мне не раз намекал, у меня застарелое и неизлечимое.

Влюбиться с первого взгляда, да при моей достаточно стабильной психике прирожденного, так все говорят, пилота! Впрочем, мы, снави, склонны примечать сразу притяжение душ, это ведь большая редкость, и она для дара – очень яркое явление. Добавлю, я тогда была семнадцатилетней дурой, не способной даже осознать его природу айри, – не вполне трезвой, проще говоря. А точнее, вполне нетрезвой… И к тому же дико провинциальной: первый день в Академии, второй раз в жизни в большом городе, когда буквально натолкнулась на этого типа, перегородившего собою газон метрах в пяти от дорожки, за клумбой. Как тут было не натолкнуться? И началось: «Эй, ты, эльф, у которого в глазах утонуть можно, кто меня должен был у парковки мобилей встречать? Я чуть не сгинула в страшном городе без провожатого!..»

Меньше надо было пить у тетушки Юлл, но она так умеет угощать, тем более – день рождения! А во хмелю, как оказалось, я необычайно прямолинейна. Или криволинейна, от тропинки-то я отклонилась, сама того не приметив… Ну мешала мне его спина, не обойти! Бедный айри прилип к газону, его в жизни никто не окликал столь беспардонно, к тому же пиявкой вцепившись в руку. «Эльф» – наше семейное словцо, малопонятное посторонним. Сказка из мира моей трижды прабабки Тиннары, рожденной не в Релате. Впрочем, дело давнее и забытое, к чему я? К тому, что это уж точно дурацкое определение для академика, да к тому же бессменного уже более века декана нашего технического Акада. Последний разросся и занимает три четверти всех площадей Академии, да плюс филиалы – так что мало кто в нашем мире решается не узнавать господина Эллара.

Он попробовал вывернуться, довольно ловко изымая руку из обращения, но действовал рассеянно, просто отмахнулся. Я рефлекторно настояла на своем, используя довольно простой, но эффективный прием, и мы дружно рухнули. Все же Риан – лучший из учителей, да и мастер Юлл меня именно за технику боя без оружия хвалил. Кнейрский «Снежный закат», редчайший гибрид этих красивейших и капризнейших роз, устойчивый к зимовке, высаженный впервые в том сезоне перед главным зданием Академии, быстро отмучился, бедный, не дожидаясь кошмара заморозков.

Когда мы снова оказались на ногах, я чуть более осознанно и внятно извинилась, потирая ушибленную кисть, к тому же основательно исколотую мстительным гибридом «закат» перед гибелью. Думала, что шипы розоводам удались, слушала нудный шум в ушах и убито соображала, насколько сейчас красна и смешна. А он стоял напротив, морщился от боли в плече и смотрел с таким же странным прищуром, как теперь. И мои слова под внимательным взглядом все плотнее слипались на языке, превращая речь в бурчание-мычание.

«Допустим, не встречал я тебя, сама нашлась. И не эльф, но уж все одно – грех дать сгинуть столь ловкой особе, – деловито сообщил он, закончив осмотр и разминая плечо. – Куда поступаешь?». Я ответила, он, понятное дело, развеселился окончательно. Уверенно сообщил мне, что необходимый мне декан с утра был точно по ту сторону экватора, и в Академии его скоро не ждут. Так что до пятницы я совершенно свободна… Я с сомнением покосилась на шутника: эльф – слово из лексикона старшей Ники, откуда бы? Но меня уже тащили и забалтывали. Он это умеет.

Два дня, забросив все дела, водил и возил по городу и Академии, периодически под ловкими предлогами пополняя градус спиртного в организме своей будущей студентки. На нас не просто косились – от нас шарахались, а потом с перекошенными лицами пялились вслед и шептались. Меня даже не убил самый главный садовник – академик и любитель роз, прибежавший хоронить свой «закат» во всеоружии. Так и замер с занесенной тяпкой, едва Эла опознал. У декана до того дня была вполне сложившаяся репутация солидного, холодного и суховатого ученого. И весьма искушенного политика, а как без этого удержать в руках Акад?

Точнее, я позже узнала, что шарахались и шептались, и что репутация… а тогда не заметила, у него действительно оказались очень глубокие глаза. И уж не знаю, что он рассмотрел в моих белесых, но предложение сделал в первый же час знакомства, и я решительно согласилась. Все было невероятно, неправдоподобно хорошо. Даже слишком.