Стременчик - Юзеф Игнаций Крашевский

как тебе кажется, – отвечал мальчик, смеясь. – Знай, что это всё пригодится для лекарств и здоровья человеческого, когда ксендз каноник Вацлав, для которого мы собираем цветы и корешки, приготовит их должным образом. Он показал нам, какие растения ему нужны, и для него мы их выкапывали и собирали. Есть такие, у каких сам цветок велит отрывать, у других корешки выкапывать, у иных одни листья обрывать.

Тут мальчик начал из кучки растений вытаскивать, что нёс, и показывать удивлённому Гжесю.

Тем временем старший, имя которому было Дрышек, вернулся с пивом и деньгами, оставшиеся динары верно отдал Гжесю. Сели пить пиво и разговор продолжился дальше. Поначалу они, уже знающие студенты, пренебрегали этим пришельцем, особенно потому, что он пришёл из столь затерянного края, как Санок, но когда узнали его ближе, старший смог его оценить. Спросили о письме, поэтому Гжесь, не хвастаясь, признался, что на него возлагал большую надежду.

Оба студента, которым письмо было не по вкусу, потому что над ним нужно было долго просиживать, говорили, что ему не завидуют в этом умении.

– То, что ты хорошо пишешь, не открывай; если это правда, что санокское письмо хорошо, то в Кракове также не хуже будет, – сказал старший. – Магистры и бакалавры, когда только узнают, что у тебя резво перо в руке ходит, покоя не дадут, чтобы ты им Донатов и Александров или Присциана переписывал… Замучают тебя у пюпитра и учиться не дадут.

Гжесь на это не отвечал, они не сидел уже долго, потому что наступал вечер; таким образом, допив пиво, которое их подкрепило, забрав траву, пошли они дальше в город. Таким образом, Гжесь попал в него не один и под опекой ровесников, что добавило ему смелости.

Когда наконец показался их глазам Вавель, возвышающихся на высокой горе, башни костёлов, стены города и ворота, и мощные башни, и дома в зелёных садах, широко разбросанные, мальчик не мог удержаться от восклицания, снял шапку, перекрестился и начал молиться.

Его охватил страх…

Сначала Дрышек и Самек над ним смеялись, но и им пришло в голову, как они первый раз сюда попали, дрожали и плакали, усомнившись в себе…

Большая крепость, которая была перед мальчиком, не шла ни в какое сравнение с тем, что он видел в своей жизни, с бедным Саноком, с городами побольше, Дуклей и Величкой, которые казались маленькими рядом с этим гигантом в каменных доспехах, угрожающий башнями.

Уже издалека этот город громко дышал и, словно уставший, выделял дым и пар… Вечерние колокола отзывались над ним жалобно и весело… Взмывающие в небо колокольни и бышни, казалось, стоят на страже и смотрят вдаль. Тракт под вечер, чем ближе к воротам, тем был более полон.

– Что вы со мной сделаете? – спросил их Гжесь. – Как думаете? Где мне ночлега просить и постоялый двор искать?

– На эту ночь, – сказал Дрышек, – пожалуй, где-нибудь монахи примут, но и у них всегда битком. Я имею угол у мещанина, но там второго места нет, а если бы было, мой старик так сразу незнакомца не впустил бы.

– Я, – сказал Самек, – ночую в каморке у ксендза Вацлава, за что ему должен служить. Тот тоже лишь бы кого не примет, а под ночь разговориться с ним нелегко… Многим студентам негде голову положить, и спят под стенами и в пустых сараях… Весенняя ночь длиться недолго, хоть бы ты её где-нибудь на земле провёл.

– А где я вас завтра найду? Я, что не знаю города? – откликнулся Гжесь.

Самек подумал.

– Иди за мной, – сказал он, – на улице св. Анна я знаю площадь, где дом строят. Стоят там доски, опёртые на забор, под которыми на траве как во дворце будешь спать, а завтра я тебя там найду, или ты меня около школы св. Анны.

Разговаривая так, они обогнули ворота и Гжесь оказался на улицах, среди которых и лучше знающему город в сумраке нелегко было ориентироваться. Он бы заблудился, если бы Самек не взял его с собой, но должен был взять на себя коренья и зелень Дрышка и нести их за ним, потому что старший имел приют около Девы Марии у мещанина.

Когда они шли так по улицам всё дальше и вглубь города, Гжесь не мог насмотреться на то, что ему попадалось, и неустанно спрашивал Самека, который, смеясь, объяснял ему каждую вещь, полуправдой, полушутя. От внимательного мальчика ничего не ускользнуло и не было потеряно.

Он много разглядывал и был уверен, что нескольких дней хватит на то, чтобы не чувствовать себя здесь чужим…

По дороге к дому ксендза Вацлава, каноника краковского, Самек показал товарищу тот забор и доски, под которым он должен был спрятаться на ночь… Но случилось иначе.

Накопанные травы и коренья Самек не мог все отнести в каморку каноника, Гжесь нёс их за ним. Жильё ксендза Вацлава было на втором этаже. Они вошли уже на тёмную, неудобную лестницу, не зная которой, Гжесь должен был осторожно ощупывать и хорошо держаться за поручни, когда, услышав неспокойный шелест, вышел со светильником священник.

Он собирался уже, наверное, побранить запоздавшего посланца, когда в то же время на глаза ему попались и травы, ароматичесий запах которых до него доходил, и красивое лицо незнакомого мальчика с любопытными чёрными глазами.

Он сначала нетерпеливо подошёл к цветам, которые с явной радостью схватил в руки, начал рассказывать, где и как их сложить, потом обратился к Гжесю:

– А ты откуда?

Прежде чем мальчик придумал, что ответить, Самек уже с детской болтливостью рассказывал о встрече на дороге, а ксендз, приблизив светильник к лицу Гжеся, с интересом к нему приглядывался.

– Ну, и что же ты думаешь? Где будешь ночевать? – спросил каноник.

– Под досками, – смело ответил прибывший.

Каноник пожал плечами и повернулся к Самеку.

– Возьми его на этот раз к себе, – сказал он, – места нет, тесно, но его так прочь выбросить не годиться, только, чтобы никакого своеволия не было.

Он погрозил пальцем. Гжесь, не бросив своего груза, приблизился, чтобы поцеловать его руку. Отворили дверь каморки, в которой должны были сохнуть растения. Каноник вошёл туда, чтобы проследить за их раскладкой, и рад был, что Гжесь обдуманно помогал в этом. Его, видно, поразила физиономия бродяги, потому что не достаточно, что позволил ему ночевать у себя, но позвал его в свою комнату на допрос. По нему можно было узнать учёного тех времён, когда жадные до знаний люди хватали всё, что могло их привести на дорогу новых