Последний ребенок - Джон Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сон стал его персональным адом, дело — религиозным ритуалом, и вместе они пожирали детектива заживо.
— Доброе утро.
Хант вздрогнул, поднял голову. На пороге стоял Джон Йокам, его напарник и друг.
— А, Джон… Доброе утро.
Йокаму шел шестьдесят четвертый год. Его каштановые волосы сильно поредели, а эспаньолку прошили серые нити. Худощавый, но подтянутый, умный, но чересчур сметливый и донельзя циничный. Напарниками они были четыре года, вместе отработали с дюжину дел, и Хант относился к Йокаму с большой симпатией. Сдержанный и смекалистый, Джон обладал редкой проницательностью для работы, которая и не требовала меньшего. Он работал сколько нужно, когда того требовало дело, прикрывал напарника с тыла, а если и бывал чуточку мрачноват, чуточку замкнут, то Ханту это не мешало.
Йокам покачал головой.
— Хотел бы я прожить ночь так, чтобы выглядеть, как ты сейчас.
— Вот уж нет.
— Знаю, Клайд, — тут же посерьезнел Йокам. — Это я так, шучу. — Он показал пальцем за спину. — Там звонят. Подумал, может, возьмешь…
— Возьму. А что такое?
— Насчет Джонни Мерримона.
— Серьезно?
— Какая-то леди. Хочет поговорить с копом. Я сказал, что единственный настоящий коп здесь сегодня — это я. Что есть еще эмоционально покалеченный и с навязчивым неврозом, вроде бы смахивавший когда-то на копа. Что она может и его поиметь. То есть обоих. Одновременно.
— Ладно, умник. На какой линии?
Йокам продемонстрировал свои прекрасные фарфоровые зубы.
— На третьей, — сказал он и вышел с видом важной птицы.
Хант взял трубку и нажал кнопку «флэш».
— Детектив Хант.
Молчание, потом женский голос. Старческий.
— Детектив? Не знаю, нужен ли мне детектив… Вообще-то дело не такое уж и важное. Я просто подумала, что кто-то должен знать.
— Все в порядке, мэм. Ваше имя, пожалуйста.
— Луиза Спэрроу. Как птичка[9].
Голос подходящий.
— Что вас беспокоит, миз[10] Спэрроу?
— Тот бедненький мальчик. Вы, наверное, знаете, у него пропала сестра…
— Джонни Мерримон.
— Да, он самый. Бедняжка… — Она помолчала секунду-другую, после чего ее голос окреп. — Он был у меня дома… только что.
— С фотографией сестры, — вставил Хант.
— О… Да. А как вы узнали?
Хант не ответил.
— Пожалуйста, мэм, ваш адрес.
— У него же все хорошо, да? Знаю, пройти через такое… Просто сегодня ведь обычный день, дети в школе, и это все так печально… видеть ее фотографию, и его самого… они так похожи, а он как будто и не вырос, но задает эти вопросы, словно я могла иметь какое-то отношение…
Мальчишка у бакалейного магазина. Глубоко посаженные глаза. Настороженность.
— Миссис Спэрроу…
— Да.
— Мне все же нужен ваш адрес.
* * *
Джонни Мерримона Хант нашел в квартале от дома Луизы Спэрроу. Мальчик сидел на бордюре, свесив ноги в сточную канаву. На рубашке темнели пятна пота, влажные волосы склеились на лбу. Видавший виды велосипед лежал там, где бросили, наполовину в траве чьей-то лужайки. Склонившись над развернутой картой, накрывавшей его ноги, как одеяло, Джонни задумчиво кусал ручку. Из состояния полной сосредоточенности его вывел лишь стук дверцы. В этот момент мальчик напомнил детективу испуганного зверька, но уже в следующий он взял себя в руки. В его глазах промелькнуло узнавание, потом решимость и что-то более глубокое.
Согласие с собой.
И коварство.
Мальчишка смерил глазами расстояние, словно прикидывая, успеет ли вскочить на велик и сбежать. Он даже рискнул бросить взгляд на ближайший лесок, но Хант уже подошел ближе.
— Здравствуйте, детектив.
Хант снял очки. Его тень упала на ноги мальчика.
— Здравствуй, Джонни.
Тот начал складывать карту.
— Я знаю, что вы хотите сказать, так что можете не говорить.
Хант протянул руку.
— Можно посмотреть карту? — Джонни замер, и на его лице снова появилось выражение загнанного зверька. Он пробежал взглядом по длинной улице, потом посмотрел на карту. — Видишь ли, я слышал про нее, — продолжал Хант, глядя мальчику в глаза. — Сначала не поверил, но люди говорили… Сколько раз, Джонни? Сколько раз я предупреждал тебя об этом? Четыре? Пять?
— Семь, — едва слышно ответил Джонни, вцепившись в карту побелевшими от напряжения пальцами.
— Я верну ее тебе.
Мальчик поднял голову, и в его глазах уже не было никакой хитрости. Детектив видел перед собой ребенка. Испуганного ребенка.
— Обещаете?
Какой же он маленький.
— Обещаю.
Джонни поднял руку, и Хант взял карту. Мятая, мягкая, с бледными полосами от складок. Детектив опустился на бордюр рядом с мальчиком, развернул большой лист с фиолетовыми чернильными пометками на белой бумаге. Это была так называемая налоговая карта, с фамилиями и адресами, и она покрывала лишь часть города, может быть, около тысячи домохозяйств. Примерно половину из них перечеркивал красный крестик.
— Где ты ее взял?
— У налогового инспектора. Они недорогие.
— Есть все? На весь округ?
Джонни кивнул.
— Красные пометки?
— Дома, где я был. Люди, с которыми разговаривал.
Хант даже не нашелся что сказать. Это сколько ж надо времени, чтобы объехать такую территорию на разбитом велосипеде…
— А те, что со звездочкой?
— Одинокие мужчины. У меня от этих типов мурашки по коже бегали.
Хант сложил карту и протянул ее мальчику.
— На других картах такие же пометки?
— На некоторых.
— Это нужно прекратить.
— Но…
— Нет, Джонни. Это нужно прекратить. Ты вторгаешься в частную жизнь. К нам поступают жалобы.
Джонни поднялся.
— Я никаких законов не нарушаю.
— Ты — прогульщик. Вот и сейчас пропускаешь занятия. К тому же это опасно. Ты понятия не имеешь, кто живет в этих домах. — Хант щелкнул по карте, и Джонни убрал ее. — Я не могу потерять еще одного ребенка.
— Я сам о себе позабочусь.
— Да, ты уже говорил это сегодня утром.
Джонни отвернулся, а Хант, скользнув взглядом по узкой скуле с желваком под натянутой кожей, заметил на его шее шнурок с перышком. Яркое, светло-серое, оно выделялось на фоне застиранной рубашки.
— Это что? — спросил он, меняя тему.
Джонни торопливо убрал перо под рубашку.
— Пенек.
— Пенек?
— Ну зачаток пера. На удачу.
Еще одно перо детектив увидел на велосипеде, большое, коричневое.
— А то? — Он показал на перо. — Оно чье? Ястреба? Совы?
Джонни не ответил, и его лицо не выразило никаких эмоций.
— Тоже на удачу?
— Нет. — Джонни помолчал, отвел глаза. — Это другое.
