Беспокойная жизнь одинокой женщины (сборник) - Метлицкая Мария

– Ольга Васильевна, голубушка моя! А я вас совсем заждался!

Андрей Витальевич, шаркая, появился в узкой прихожей. Девушка молча пропустила Ольгу Васильевну и приняла у нее плащ. Ольга Васильевна прошла в ванную и долго мыла руки, пытаясь понять происходящее. Не поднимая глаз, без единого звука, молча, девица протянула ей свежее вафельное полотенце. Ольга Васильевна вздохнула, пристально глядя ей в лицо, вытерла руки и прошла в комнату. Квартира была из двух смежных комнат, и Андрей Витальевич сидел в кресле в маленькой комнате, которая всегда считалась спальней. В большой, проходной, комнате Ольга Васильевна увидела следы пребывания, а скорее проживания, новой жилички – кофточки и юбки на спинке стула, косметику на журнальном столике и маленький кассетный магнитофон на подоконнике.

«Может, родственница?» – мелькнуло у нее в голове.

Андрей Витальевич сидел, откинув голову на спинку высокого кресла, и тяжело дышал.

– Был приступ? – коротко спросила Ольга Васильевна.

Он молча кивнул. Потом, откашлявшись, добавил:

– Ночью «Скорую» побеспокоили. Теперь вот и вас, голубушка, мучаю.

Ольга Васильевна вздохнула и покачала головой. Потом принялась за дело. Выслушав и осмотрев больного, она попросила показать все лекарства, которые он принимал в последнее время, что-то откорректировала, отменила, где-то увеличила дозу, добавила сердечное, отметив в своем блокноте, что надо бы сделать кардиограмму и биохимию крови, конечно, на дому. Вздохнув, сказала, что с этим сейчас ох как непросто и придется подождать. Андрей Витальевич соглашался и мелко кивал.

– А может, в больницу ненадолго, а, Андрей Витальевич? – предложила она ему. – Обследуют, витаминчики поколют, может, чего умного скажут. – Ольга Васильевна пыталась шутить, понимая, впрочем, что и это не панацея.

Андрей Витальевич замахал руками – что вы, что вы, в больницу ни за что! А потом, улыбаясь, кивнул на стоявшую истуканом в дверном проеме девицу.

– Я ведь теперь не один, Ольга Васильевна. – И, помолчав, смущенно, почти жалобно добавил: – Ксаночка, моя жена. Познакомьтесь.

Ольга Васильевна онемела, а спустя минуту, почти взяв себя в руки и кашлянув, все же не сдержалась и брякнула в сердцах, не стесняясь девицы:

– Господи, и вы туда же, Андрей Витальевич! Уж от вас-то я этого вовсе не ожидала!

Он торопливо и сбивчиво стал что-то бормотать, что это совсем не то, что она подумала.

– О чем вы, Ольга Васильевна? Это внучка Лерочкиной приятельницы из Севастополя, чудная девочка, учится здесь в педагогическом, не подумайте о нас плохо, это просто было так нужно, даже необходимо, Лерочка это бы одобрила, – бормотал он. Девица вышла на кухню.

Ольга Васильевна вздохнула:

– Господи, ну какая разница, что об этом подумаю я! Думать надо было вам, милейший Андрей Витальевич, вы же в уме и твердой памяти, ну разве вам неизвестно, чем похожие истории заканчиваются? – От отчаяния у Ольги Васильевны выступили слезы на глазах. – В лучшем случае через полгода вы окажетесь в доме для престарелых, а в худшем – сами знаете где. Ну как вы могли, столько женщин приличных вокруг, немолодых, но в силе. Нашли бы себе, в конце концов. И кашу бы вам варили, и яблоко натирали, и в сквере под «крендель» гуляли, а так разве можно?

Ольга Васильевна резко встала со стула, положила рецепты на тумбочку, кивнула через плечо и пошла к выходу. Вслед ей Преображенский продолжал бормотать, что все она не так поняла или он, старый дурак, не смог толком объяснить, что девочке негде жить, а квартира и так пропадет – наследников-то нет.

– Квартира? – Ольга Васильевна остановилась и резко бросила: – Квартира, говорите, пропадет? Девочку пожалели? А сами вы не пропадете? Себя бы пожалели, а не девочку!

В коридоре стояла Ксаночка и держала в руках плащ Ольги Васильевны. Ольга Васильевна пристально посмотрела и разглядела наконец ее лицо. Оно было не просто точено-красивым – это было прелестное, тонкое и породистое лицо, темные, умные, глубокие глаза, красиво и четко очерченные пухлые губы, узкий трепетный нос и густые, длинные и богатые брови. «А она ведь красотка, – подумала Ольга Васильевна, – не сделанная, а природная, естественная красота, молодая Чурсина, ни убавить ни прибавить. Удача природы. А главное – глаза. Не пустые, а полные смысла – тревоги, тоски и боли. Сейчас у молодых редко встретишь на лице такую палитру эмоций. В общем, девочка не простая, та еще штучка, с секретом». Ольга Васильевна усмехнулась, взяла из рук Ксаночки плащ и дернула дверную ручку.

– Здесь все честно, это не то, о чем вы подумали, – услышала она тихий голос за спиной.

Ольга Васильевна обернулась и увидела искаженное отчаянием и стыдом лицо девушки.

– Что мне-то думать, – вздохнула Ольга Васильевна. – Это вы думайте, как потом с Богом разбираться будете. – Она стала быстро спускаться по лестнице.

На улице у подъезда она устало опустилась на скамейку и стала себя грызть и ругать: «Какая же я дура, господи, ну какое мое собачье дело? Все просто и банально. Ей нужна квартира! Но ведь и он не в маразме, добровольно, без принуждения, а расплата будет, непременно будет, только вопрос: какая? Все с ними ясно, с этими приезжими девицами, без вариантов, но дело сделано, а мне-то что, своих забот – не расхлебаешь, но ведь какое прекрасное лицо! А глаза! Неужели и это уже ни о чем не говорит? О tempora, о more!» – Вспомнив латынь, Ольга Васильевна медленно побрела к автобусной остановке.

Из головы абсолютно и начисто вылетело слово. «Возраст», – грустно подумала Ольга Васильевна и продолжала мучительно вспоминать, как там, черт возьми, наука о лицах? Физиогномика, что ли, или нет, не так? Надо будет дома в словаре посмотреть. Да ну его, слово, что слово? Все это полная чушь, ничто не работает: ни лицо, ни глаза. А работает только одно – жизненный опыт. Вот его-то вокруг пальца не обведешь. Это Ольга Васильевна знала наверняка. А когда подошел автобус, она вспомнила, что забыла купить кефир и хлеб, прошла в своих горьких думах мимо магазина. Возвращаться не было уже никаких сил, и, плюнув на все это, она поехала домой. Осень в тот год набросилась рьяно и сразу – аккурат после короткого, как вздох, всплеска теплого бабьего лета, и сразу началась тяжелая пора – хроники, ранний грипп, респираторные. Ольга Васильевна, и сама простуженная, бегала по двум участкам, заменяя заболевших коллег. А в ноябре Шурик объ-явил о своем намерении жениться – сразу и безотлагательно. Ольгу Васильевну эта новость прибила и расплющила – сыну было всего двадцать, и она в каком-то почти горячечном бреду и почему-то глубокой обиде и ревности начала рьяно разменивать квартиру – ни сердцем, ни головой невестку не принимая и, положа руку на сердце, не пытаясь принять. Обмен нашли только в марте, и тогда же, весной, Ольга Васильевна переехала в другой район. Поначалу пыталась ездить оттуда на старую работу, но это было крайне утомительно – два автобуса, пересадка в метро, в общем, игра не стоила свеч. И летом, отгуляв отпуск, она уволилась и перешла в поликлинику около дома. Там тоже было все непросто – участок дали дальний и сложный, кабинет окнами на север – темный и холодный, заведующая была из зануд и бюрократов, а медицинская сестра и вовсе манкировала обязанностями и, кроме того, попивала. Дома ночами Ольга Васильевна часто плакала, тоскуя по сыну и прежней, принадлежавшей только им двоим, общей и дружной жизни. Но – удивительное свойство человеческой натуры, спасительная внутренняя мимикрия – человек привыкает ко всему! Спустя два года почти привыкла к новой жизни и Ольга Васильевна. Отношения с сыном и его женой худо-бедно из нервно и постоянно негативно пульсирующих постепенно перешли если не в дружеские, то скорее в спокойные и почти дружелюбные. Закончились, слава богу, вечные, постоянные обиды и претензии. На работе тоже со временем все как-то постепенно срослось и вошло в свое привычное русло. Ольга Васильевна успокоилась и стала наконец спать по ночам.