100 великих криминальных драм XX века - Марианна Сорвина

Большаков даже назвал имя убийцы Филиппова: «Мне доподлинно известно, что грех этот на себя взял Яков Грилюк, студент-естественник Петербургского университета, молодой человек шизофренической натуры, выказывающий себя пацифистом (уж не его ли охранка выбрала исполнителем и использовала втемную?). Арестованный, подвергнутый суду и медицинскому освидетельствованию, он погиб от открытой формы туберкулеза в тюремном лазарете. Кровавый шаг, по слухам, подогревали злодеи из официальных кругов, не согласные с независимыми взглядами изобретателя, желающие присвоить его талантливые решения».

Чужими изобретениями часто пользуются другие люди – алчные до денег и славы. Импульсивный и жалкий инженер Гарин из романа Алексея Толстого не был автором ужасного и гениального гиперболоида: он присвоил труд своего учителя Манцева, экспедиция которого пропала в тайге, и рассчитывал выгодно продать чужое изобретение. Кто присвоил себе тайну Филиппова, покажет лишь время.

Дело Бейлиса

Что общего у бедного еврея-подрядчика с киевского кирпичного завода и популярного журналиста-естествоиспытателя из Петербурга? Казалось бы, ничего, однако, как и в случае с инженером Филипповым, дело Бейлиса из частного превратилось в общественное и политическое. Очевидно, таков уж русский менталитет – во всем частном присутствует политическая подоплека. Да и времена эти – между двумя русскими революциями – были политизированные и наэлектризованные.

Банальное уголовное преступление, случившееся в 1911 году и направленное на сокрытие улик, усилиями большой группы людей превратилось в кампанию травли и ксенофобии. И за всем этим политическим спектаклем, затронувшим интересы даже Государственной Думы, забывался главный вопрос: кому это преступление выгодно?

Эпицентром дела Бейлиса, вызвавшего большой общественный резонанс, оказался окраинный район Киева – мещанская и воровская Лукьяновка.

Дело об убийстве Ющинского выглядело простым, но вызвало много вопросов криминалистического характера.

12 марта 1911 года навещавший приятеля семинарист Ющинский не вернулся домой. После усиленных поисков его тело было найдено в пещере городского парка с признаками насильственной смерти. Обстоятельства убийства казались странными – жертва была обескровлена в результате 47 уколов шилом. Это и как будто намекало на ритуальное убийство. Но именно – намекало, а не свидетельствовало. Однако прокурор Киевской Судебной Палаты Чаплинский сразу начал настаивать на этой националистической версии.

Для Европы рубежа XIX и ХХ веков были характерны национализм и ксенофобия. Уголовные дела с расовой подоплекой возникали одно за другим – то в Венгрии («Дело Шоймоши» 1882–1883 годов), то во Франции («Дело Дрейфуса» 1894–1904 годов) и, наконец – в Киеве. Причин такого обострения национализма было несколько: стремление к самоопределению, государственный и экономический кризис, поиски внутренних врагов. Нездоровые, непримиримые настроения охватывали не только темную, невежественную толпу, но и вполне образованных, интеллигентных людей, вроде профессора Киевского университета, психиатра И.А. Сикорского, оказавшегося на стороне шовинистов.

Мендель Бейлис под стражей и сообщение об убийстве Андрея Ющинского

Писатель Владимир Короленко сказал об этом: «Профессор Сикорский вместо психиатрической экспертизы стал читать по тетради собрание изуверных рассказов, ничего общего с наукой не имеющих». Противоположную позицию занимал московский психиатр, профессор Владимир Сербский, разоблачивший все расовые инсинуации киевских националистов.

При этом киевскому уголовному розыску, его простым сыщикам, работавшим «на земле», было известно, кто может быть повинен в смерти мальчика, потому что убийцы находились прямо под носом.

Андрей Ющинский был одинок и бесприютен: мать родила его вне брака – от священника, отказавшегося признавать отцовство, поэтому она энергично искала себе другого мужа. Сын оказался не нужен, и она не особо им занималась, а он учился в одном классе с Женей Чеберяковым и постоянно пропадал у него дома. Именно к нему Ющинский заходил перед смертью, чтобы отсыпать немного пороха для пугача. Мать Жени, Вера Чеберякова по кличке Верка Чеберячка, содержала бандитский притон, ее сводный брат Сингаевский был профессиональным вором, а рецидивисты из её шайки занимались грабежами и сбывали краденое.

О том, что в действительности произошло, свидетельствовала история с прутиками, описанная Короленко:

«Андрюша и Женя вырезали по прутику. Прутик Андрюши оказался лучше, и Женя заявил на него претензию. Андрюша не отдал. Женя погрозил.

– Я скажу твоей матери, что ты не учишься, а ходишь сюда.

И у Андрюши сорвались роковые слова:

– А я скажу, что у вас в квартире притон воров…

Сказал и, очевидно, забыл, и опять прибежал вместо школы на Лукьяновку…

Но злопамятный Женя не забыл и передал матери, конечно, не думая о страшных последствиях этого для товарища. Может быть, во всем ужасном объеме не думала и Чеберякова… Но в это время в “работе” компании часто стали случаться неудачи: Чеберякову раз, другой, третий арестовали, делали обыски, нашли краденые вещи, таскали по участкам… А законы этой среды в таких случаях ужасны…»

Андрей был свидетелем темных дел Чеберяковой, он многое видел и слышал, поэтому его и убили. Соседка слышала крики, детский плач и какую-то возню в квартире Чеберяковых.

Потом странная и трагическая участь постигла и Женю Чеберякова с его сестрой Валей: будучи важными свидетелями, они вдруг скоропостижно умерли в больнице от дизентерии. Поговаривали, что «Верка Чеберячка» ради сокрытия правды отравила собственных детей. Она приходила в больницу, уговаривала их дать показания в её пользу, а потом забрала умирающих детей домой, несмотря на протест врачей.

Короленко писал в очерке «На Лукьяновке»:

«Перед смертью сына г-жа Чеберяк наклонялась над ним, целовала его и умоляла:

– Скажи, что твоя мама тут ни при чем.

Но мальчик отвернулся к стене и сказал только:

– Ах, мама, оставь…»

Вера Чеберякова во всех газетных публикациях, да и на сохранившихся фотографиях предстает угрюмой мещанкой с тяжелым взглядом. Она дорого и помпезно одета, выглядит состоятельной женщиной, однако нет в ее жизни счастья. Даже собственных детей она растеряла, а возможно, и убила, чтобы скрыть правду и остаться при деньгах и своем нелегальном бизнесе.

Вера Чеберякова очень похожа внешне на серийную убийцу Белль Ганнес, тоже не пожалевшую собственных детей. Но это не удивительно для той эпохи: в мире и в России появились новые женщины, порожденные феминизмом 1890-х годов и характерной для рубежа веков романтической идеей саморазрушения и декаданса. Лиля Брик, например, своего ребенка отдала в приют: ей не нужны были дети, а материнство она считала пошлостью. Лиля Брик была жрицей любви, и её интересовали только известные и талантливые любовники, которые давали ей популярность и власть над людьми.

Будущая подруга Достоевского Аполлинария Суслова в юности посещала исторические курсы, а в ответ на не совсем толерантную реплику профессора: «Вы так хороши, зачем вам ещё история?» заехала ему, своему учителю, по физиономии.

Героиня эпопеи Алексея Толстого «Хождение по мукам» Даша Булавина, будучи профессорской дочкой и девственницей, в 1910-е годы попала в богемную среду московской интеллигенции и умело играла роль «женщины с прошлым», вызывая восторг окружающих. То же самое делала и героиня романа Бориса Акунина «Любовница смерти», действие которого происходит в 1902 году.

Огромное эстетическое влияние оказывало и немое кино: русские гимназистки 1905–1911 годов специально пили два раза в день по ложке уксуса, чтобы казаться бледными, отрешенными от жизни и похожими на «ангелов смерти».

В капитализирующейся России образ алчной волчицы, не знающей чувств и пренебрегающей даже состраданием к детям и кровным родством, появился уже на рубеже ХХ века. Достаточно вспомнить хищницу и детоубийцу Аксинью из чеховской повести «В овраге». Это произведение особенно нравилось Горькому: он увидел в безжалостной Аксинье знак нового времени, эпохи капитализма.

Еще один характерный момент – европейская индульгенция или русское ханжество: совершив убийство ребенка и разорив всю семью мужа, героиня повести Чехова еженедельно на дорогой карете подъезжала к церкви и вносила в казну пожертвования на бедных. Церковь принимала и, очевидно, считала её «невинной» женщиной.

Но кому могло прийти в голову выдать убийство мальчика уголовниками за ритуальное жертвоприношение? Просто под руку очень кстати подвернулся тихий и незаметный служащий местного кирпичного завода Мендель Бейлис. Мальчишки часто играли там, на заднем дворе завода, а приказчики не раз гоняли их оттуда. Кто гонял, никто не видел. Проще простого пустить слух, что это Бейлис гонял их с заводского двора, а однажды вдруг схватил Андрюшу Ющинского и потащил куда-то. Никто этого не видел, и в свидетели были приглашены двое местных пьяниц – муж и жена, готовые за бутылку показать на кого угодно.