Поляна, 2014 № 03 (9), август - Журнал Поляна

Они все следят за мной, все до одного, но стоит мне поднять глаза, как они делают вид, что я им безразличен. Но я знаю, за моей спиной другие не отводят глаз ни на секунду. Они все время кружат вокруг, словно стая акул. Они выжидают, чтобы однажды кинуться и разорвать меня в клочья…

Надо не подавать виду. Надо тщательно маскироваться… Чтобы никто не догадался, что я — гений…

Я сделал величайшее открытие. В метро. Неожиданно, вдруг, находясь в толпе людей, которые, натурально, посчитали меня за своего, лишь только я принял подобную им форму. И мне стало так смешно, что я с трудом сдержал улыбку… Нет, я не смог ее сдержать. Я улыбнулся и даже чуть не засмеялся… Как я не понимал этого раньше? Но теперь! Я открою эту тайну. Я обнаружил, что все, абсолютно все без исключения люди, низкие и высокие, пузатые и сутулые, полные и худые, так вот все… почти все без исключения люди носят на себе одежду. Да-да! Под тонкой пеленой пальто, юбок и брюк можно отчетливо распознать тела. И все эти голые люди невозмутимо стоят рядом друг с другом и не придают этому обстоятельству ровно никакого значения! Одежда открывает им возможности немыслимые. Они прижимаются друг к другу, трутся интимностями, и проделывают все это совершенно равнодушно. Мужчины и женщины, цветущие девицы и дряхлые старики, юноши и почтенные матроны… Глядя в их безразличные глаза, ни за что не скажешь, что они понимают значение происходящего. Представьте, разве можно стоять равнодушно, видя голые тушки, со складками жира, с волосами растущими повсюду, с бородавками и сосками?… Вот пузатая старуха, огромная, как самовар, она недовольно пыхтит и переваливается с ноги на ногу, наконец, грузно опускается на скамейку всеми своими восьмьюстами кожными складками; вот худой кривоногий самец с кудрями в паху, этакий кавалерист, стоит, натурально, без прочих украшений и лихо так постреливает глазенками вокруг; вот пухлая девица в очках, — сало висит на ней, как тесто, в ушах железки и в пупке тоже и даже… И разве могу я сдержать улыбку? Вот квадратная тетка на чугунных ножищах всматривается куда-то в даль… Быть может, она обозревает неведомые глубины? Куда она смотрит? Что она видит под дикий грохот мчащегося поезда?..

И что же я вижу, когда мои глаза открыты, и я разгадал их хитрую уловку. Я вижу, что люди некрасивы, они смешно, комично некрасивы. И я понял, для чего им нужна одежда! Они носят ее, чтобы скрыть свое уродство! Их слишком много, и всем не спрятаться в самодвижущиеся экипажи с затененными стеклами…

Проклятые газеты!.. В них все! Самые свежие сплетни и постельные новости. Новости!.. Мы делаем новости! — кричат они. Конечно!.. Что же им остается, кроме как варить эту нескончаемую жвачку. Биржевые новости, банковские новости, скандальные новости… Все что угодно! Жуйте, хлопая глазами, жуйте, удивляясь, жуйте и не думайте ни о чем… За вас уже все придумали, посчитали и поделили… Жуйте!.. Глотайте и переваривайте всю эту муть…

Сначала я смеялся над тем, сколь примитивна наживка для выуживания денег из тощих кошельков сонных обывателей. Затем меня охватила ярость, я рвал газеты, топтал их ногами, словно пытался вытоптать из них дьявола, жег их гигантскими пачками и плевал в наглые витрины газетных киосков. Но и это не принесло облегчения. Сотни тысяч типографий ежедневно заполняли мир миллионами новых газет… Бесчисленные армии газетчиков и репортеров противостояли мне. А уже через день, в прокричавшие свои заголовки газетные листки, заворачивали рыбу и колбасу…

И я понял, что сражаюсь с призраком. Он неуловим. Он оживает с рассветом и умирает к вечеру. Он лишь тень абсурда именуемого жизнью…

Поняв это, я стал безразличен. На кровь и убийства, на горы трупов и сексуальные извращения, на россыпи обнаженных тел, на скалящиеся красивые морды я взираю с тем же интересом с каким разглядывают стены в сортире. Я примирился со злом. Я стал равнодушен к тому, что происходит вокруг, пусть даже весь мир катится в тартарары. Я выработал противоядие и оно сделало меня безжалостным…

«Мать, поившая ребенка синильной кислотой, будет осуждена!», «Сын зарезал отца!», «Банда подростков охотилась за стариками!» И пусть… Уже скучно, уже не забавляет… Сейчас любой репортер одним росчерком пера истребляет тысячи! Великий соблазн!.. В наше время владелец самой ничтожной бульварной газетенки страшнее любых чудовищ. Он знает, как подать убийство, чтобы оно принесло деньги. Чикатило в сравнении с ним наивный романтик! Вот настоящие чудовища! Давай, давай, — требуют они, — горячее! Еще! Надбавь! Ну же! Тираж взлетает до невиданных высот. Гонорары. Деньги! Деньги!.. Они получают процент с убийств и катастроф. Их хлеб — это чья-то кровь, вбитая свинцовыми штампами в газетные страницы. Но довольно!.. Я сыт до тошноты газетной мерзостью. Повсюду таращатся заголовки газет. Старушки в троллейбусе читают газеты, грудные младенцы завернуты в газетные простыни, весь мир опутан бумажной паутиной… К черту! Я не стану плясать под эту дешевую дудку! «Маньяк зарезал шестнадцать девственниц!», «Извращенец насиловал младенцев!» Мне на это плевать! Плевать! Слышите, вы!? Идите к черту…

Адски болит голова. Когда боль становится невыносимой, я ощущаю, как тело покидает меня. Да-да… не я покидаю тело, а оно меня. Мы не одно. Мое тело живет во мне, и я должен исторгнуть его из себя.

Боже… Как много бездарных поэтов. Все они сумасшедшие!.. Безумие заполонило сознание людей… Пишут, пишут, строчат… проклятые. Но им этого мало! Они жаждут, чтобы их читали, чтобы ими восхищались, чтобы их превозносили. Каждая из этих сумасшедших тварей хочет этого. Сумасшедшие поэтессы читают свои чудовищные стихи, сжимая бедра, чувствуя щекотание внизу живота, мокнув под взглядами пьяных самцов.

Их слишком много… Боже. Нужен взрыв. Пусть, когда они соберутся на очередное свое сатанинское игрище, ты дашь мне силы взорвать их ко всем чертям, вместе с их потными подмышками и небритыми лобками, с ухмыляющимися глумливыми рожами и похотливыми жирными бабами.

Ненавижу… Ненавижу…

А есть ли он — «настоящий» литературный мир?

Как жить? Для чего жить? Как можно трудиться, если сама мысль о несвободе и принуждении вызывает ненависть и отвращение… Для чего, для чего все? Почему я должен заниматься поденщиной, когда другим счастье падает с неба? Или же каждому свое… Мне — гениальность, а другим — всего лишь тлен.

Нищета угнетает. Она делает человека жалким. Надо быть сверхчеловеком, чтобы не превратиться в тварь дрожащую. Надо быть гением. И я буду гением.

Когда-то я любил людей… Что за глупость!.. Мне так казалось. Любить абстрактного человека способен всякий заурядный лицемер; из любопытства или же для собственного удовольствия. Я любил людей? Бред… Я любил не людей, я любил то, что они должны были дать мне взамен моей гениальности. Я любил их заочно за их любовь, за крики толпы, за те преступления и самоубийства, которыми они ознаменуют свою любовь ко мне… Теперь я понял, что любить их решительно не за что.

Я ненавижу всех! И даже больше того! Я ненавижу все! Мне противен этот бездарный пошлый мир, населенный алчными, злыми, самовлюбленными букашками. Они рождаются, плодятся и умирают. Копошатся, лгут, притворяются и все равно умирают. Скользкий комок червей! Как было бы приятно их уничтожить! Раздавить, стереть, растоптать… Они сами хотят этого, они стремятся к гибели и просят меня: помоги нам, придумай такую пытку, чтобы содрогнулся ад и омрачились небеса. Они дрожат от собственного ничтожества. Они требуют мук… О-о! Я это сделаю с удовольствием! С наслаждением! Я стану пить кровь младенцев и разрывать груди девственниц. Я воцарюсь над миром и ввергну их в пучину мрака и гибели! Я расправлюсь с ними, и никто не сможет мне помешать. Гнев сжимает мне горло, глаза слепнут от ярости. Я ненавижу вас, люди! Ненавижу! Я кричу и бьюсь в судорогах с пеной у рта. Ненавижу… Как я вас всех ненавижу…

Я гений!

Я великий гений!

Я поэт!

Я буду судить и вершить судьбы мира!

Дрожите оборотни, прикидывающиеся поэтами! Я обнажу ваши свиные рыла, бычьи рога и козлиные копыта. Я оборву ваши хвосты и гривы.

Я поэт!

Чтобы возжелать света, надо попасть во тьму, понять, что ты во тьме. Я желаю света. Я знаю, где он. Я покажу им путь. Я опущу их на дно. Они узнают, что такое боль. Я заставлю страдать их дух и тело. Они поймут, что такое дно и для чего нужен свет. Я наполню их жизнь смыслом, подарив им смерть…

Кого я убью первым… Нет, убивать незнакомого человека… в этом нет смысла. Все равно, что награждать того, кого не знаешь.

Решено! Я подарю смерть той редакторше… Той самой, которая виновата во всем… Я опущу ее на колени, обмотаю волосы вокруг кисти, дерну и запрокину ей голову… ее рот приоткроется, в глазах застынет ужас, она будет смотреть на меня и искать в моих глазах спасение… Тонкая белая шейка с пульсирующей жилкой… Нож в моей правой руке. Я отворачиваюсь и бью наотмашь. Судорога, она извивается, выбрасывает вперед ноги, как рыба, выброшенная на берег, хватает ртом воздух, руками пытается зажать рану, но кровь хлещет, брызжет, и остановить ее нельзя. Я вскрыл ее как сосуд, и жизнь должна покинуть это тело.