Характер победителя - Михаил Нестеров

Еще в досье имело место одно из любимых выражений Шавхелишвили. Надо ли говорить, что автором его был «диковатый, жуткого вида, избегающий женщин ронин Мусаси. «Каждый изучает то, к чему имеет естественную склонность». Если отталкиваться от этой цитаты, то именно она стала основанием той самой «естественной склонности» Шавхелишвили. Поскольку изучение подразумевает и склонность. Но это было личное мнение Гвидо Терона. Он знал правду, а в каких мучениях она появилась на свет, его по большому счету не интересовало. За одним исключением: все же ему хотелось узнать, кто был тем человеком, который совратил и стал первым любовником Шавхелишвили. И всегда он одинаково гасил свое любопытство: «Пусть это будет четырехсотлетний самурай».

...Шавхелишвили одарил Йошиоки долгим, полным сомнения взглядом. Ничто не выдавало в этом толстяке фехтовальщика, последователя Пути меча. Даже его раскосые глаза, которые смотрели на мир словно по отдельности. В нем отсутствовали какие-то первичные, что ли, признаки фехтовальщика. Он стоял, чуть опустив голову, собрав на лбу морщины. Это признаки мыслителя, но не воина; и еще он часто моргал. Быть может, он был наслышан, много читал про Кендо, и в отдельных случаях, беря на вооружение свои японские глаза, мог сойти за фехтовальщика. Во всяком случае, он мог поддержать разговор даже в кругу посвященных в это древнее искусство. Но никто из этого круга не примет и не признает в нем ронина. Никто. По тем же «первичным» признакам, которые выдавали в нем скорее слабоволие.

– Ты слышал про Мусаси?

– Конечно. Кто же не знает Мусаси…

– Не все, кто находится здесь. – Шавхелишвили в первую очередь скосил глаза на Монро, потом посмотрел на Гвидо Терона. Тот если бы и захотел вмешаться в разговор, то сделал бы это на русском языке. Полковник продолжил тоном человека, чье самолюбие было задето. Он действительно встал на защиту «четырехсотлетнего ронина». – Ты знаешь, а может быть, ты понял методы Мусаси?

– Да, я изучал приемы традиционных школ и практиковался в базовых атаках. Нам говорили: «Нужно помнить, что боевой прием может начинаться с гораздо большего расстояния, чем это кажется возможным на первый взгляд».

– Интересно. А дальше?

И тут лоб полукровки разгладился; он буквально преобразился на глазах.

– Человек, повидавший смерть на конце меча, обладает повышенным пониманием боя. – И снова как будто ушел в себя. Более чем будничным голосом поинтересовался: – У тебя найдется деревянный меч? Мы могли бы...

Куртка кимоно, называемая кендоги, штаны-юбка хакама, а также пояса юбки – тарэ, пришлись полукровке впору, это уже не говоря о нагруднике, шлеме и рукавицах. Это была очень удобная одежда, сшитая из ткани, выкрашенной традиционным японским способом с помощью индиго. Цвет очень стойкий и немаркий.

Йошиоки разделся до трусов и в первую очередь надел на голое тело кендоги, а потом – хакаму с традиционными пятью складками спереди и двумя сзади. Каждая складка символизировала доброжелательность, честь и справедливость, вежливость и этикет, мудрость, искренность, преданность, благочестие. Дальше японец облачился в тарэ – защитный пояс, и в конце скрыл лицо за маской фехтовальщика, которая состояла из решетки и двух частей, защищающих подбородок, голову и шею сверху и по бокам. Он глубоким кивком оценил качество рукавиц, которые были набиты не химволокном, но настоящим оленьим пухом; а внутренняя их часть, что прилегала к ладони, была изготовлена из светло-коричневой оленьей кожи. Наконец Йошиоки взял в руки синай – тренировочный меч. Он был изготовлен из четырех отполированных частей бамбука, выровненных между собой посредством металлической пластины. Меч имел в длину чуть больше ста двадцати сантиметров.

Йошиоки прошел босыми ногами в середину зала и, не имея под рукой специального меча для ката – он немного меньше, выполнил комплекс упражнений с синаем. Шавхелишвили не без удивления и удовольствия отметил, что Йошиоки отлично держит ритм, а положение его тела можно было назвать идеальным. В его крике было столько энергии, что, будь в это время перед ним реальный противник, он бы проиграл...

И вот они сошлись в середине зала. Поклон – и Йошиоки, опередив соперника, словно на правах гостя, ринулся в атаку. Шавхелишвили отразил его выпад ударом своего синая сверху. Задержав его, он, дождавшись повторной стремительной атаки японца, нанес режущий удар снизу. И повторил выпад.

Соперники разошлись. В этом коротком поединке выиграл хозяин помоста. Он принял стойку с прямой головой – не опущенной и не поднятой; не была она повернута и в сторону. Его лоб был гладок; лишь тени – как намек на морщины – пролегли от одного виска до другого; они проглядывали даже через маску. Он смотрел прямо, не мигая, слегка прикрыв глаза. Контролировал выражение лица, держа линию носа прямо. Его чувственные ноздри трепетали, раздуваясь, и он ощущал холодок в носоглотке, как будто поединок проходил на морозном дворе. Он привычно опустил плечи, перемещая силу в ноги от коленей до кончиков пальцев; напряг пресс. Расположил свой деревянный меч вдоль живота, туго затянутого поясом. Эта стойка стала для него повседневной, и он хорошо понимал это состояние.

Он держал меч с «плавающим» ощущением в большом и указательном пальцах. Средний палец был словно нейтральным, а другие два пальца сжаты крепко. Он не признавал «закрепленности в одном положении» ни в мече, ни в кисти. Фиксация означает мертвую руку.

Йошиоки снова пошел в атаку, на деле доказывая, что был приверженцем школы Мусаси. Он атаковал. Стремительно бросался вперед, сохраняя спокойствие. Суть его наскоков была очевидна: проникнуть в глубь обороны противника.

Шавхелишвили, дождавшись когда противник пойдет в атаку, ударил по его рукам. Йошиоки попытался отбить его меч вниз, зычно выкрикнув при этом. Шерхан полоснул по руке горизонтально и с ощущением «пересечения». Это означало, что он поразил противника из нижнего положения в тот самый момент, когда он атаковал. Был бы в его руках длинный меч, а не «сборный» бамбуковый, со струной, показывающий тупую часть лезвия, то его противник пал бы замертво.

Шавхелишвили снова отдал инициативу японцу, и когда тот опять бросился в атаку, решил подловить его. Он сделал движение, которое даже для неискушенного Гвидо Терона было очевидным: Шерхан собрался отпрыгнуть в сторону, уйти с линии атаки. Но грузин только изобразил слабость, подловив соперника. Он сам бросился вперед и мощно атаковал его; кожаный наконечник меча ударил в переднюю часть шлема, состоящего из четырнадцати горизонтальных пластин.

Они снова разошлись и снова сошлись. Йошиоки получил достойного соперника и пока что ничего не смог поделать с его взрывной защитой.

Шавхелишвили принял левостороннюю стойку. Когда Йошиоки опять атаковал его, он полоснул по его рукам снизу. Японец в этот момент попытался придавить его меч, а грузин, легко уклонившись с траектории его меча, провел секущую атаку наискосок сверху от своего плеча.

Глаза его за решеткой маски блеснули торжеством. Они словно говорили: «Это Путь длинного меча». Этим приемом он в четвертый уже раз победил противника, уходя с траектории его атаки.

В пятом подходе он продемонстрировал, что умеет работать в любой из пяти стоек, выбрав правостороннюю.

На ногах Шерхан передвигался своеобразно, методом так называемого «ровного ума»; и с «плавающими» кончиками пальцев, твердо ступая на пятки, он двигался как при нормальной ходьбе – медленно ли, большими шагами или короткими. Спокойно работал левой-правой, правой-левой (и никогда только одной ногой), нанося удары, отражая их или отступая, не отдавая какой-либо ноге преимущества. В каком бы положении он ни пребывал, никогда его не фиксировал. Из существующих пяти положений тела – это верхнее, среднее, нижнее, правостороннее и левостороннее, он предпочтение отдавал среднему положению – сердцу всех положений. Прочие стойки ему подчиняются. Как подчинилась и правосторонняя, с которой он начал, и верхняя, которой он заканчивал поединок.

Шерхан снова прочувствовал ритм атаки Йошиоки и перевел свой меч косым движением в верхнее положение. И тут же атаковал прямо сверху.

Это был пятый подход – и пятая победа Шерхана.

Он поклонился сопернику. Затем еще раз – когда снял шлем.

Йошиоки не сразу показал свое лицо. Несколько секунд оно было скрыто за решетчатым забралом. Он словно прятал его, покрасневшее от позора. Он считал себя мастером Кендо. Во всяком случае, в школе, где он два раза в неделю проводил по два часа, ему могли противостоять всего несколько человек, включая учителя. Он даже не предполагал, что в далекой, далекой во всех пониманиях, включая удаленность от Штатов и Японии, Грузии найдется равный ему боец. По большому счету, он согласился на эту командировку больше из любопытства. И вот оно было удовлетворено.