Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни пятой

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Покинем грязное ущелье, ад,Где Грибурдон и Люцифер горят,Раскроем крылья в небесах поширеИ поглядим, что происходит в мире.Увы, такой же ад и белый свет,И здесь невинности покою пет.Здесь добродетель топчут лицемеры;Ум, вкус, искусство, славные делаУмчались прочь, в заоблачные сферы;Политика – труслива и подла —Над всем главенствует, все заменяет;Исподтишка святоша направляетОружье дураков на мудреца;И Выгода, чьей власти нет конца,Чей слух не режет гром сражений гулкий,Разлегшись возле денежной шкатулки,Сильнейшему слабейших подает.О люди! Жалкий и виновный род!К чему все это? Что за наважденье?Вам ведомо распутство, но, увы,Без удовольствия! Познайте вы,Коль так, хоть прелести грехопаденья.И если адский пламень – доля всех,Пусть нас туда приводит сладкий грех.

Сорель Агнеса это понимала.Одно поставить можно ей в упрек:Любовь ее сверх меры донимала.Но кто бы оправдать ее не мог?К ней, верю, будет милостивым бог.Святой – и то порою не без пятен;Но кающийся – господу приятен.

Спасала Девственница честь свою,И Грибурдон, в кощунстве виноватый,Сказал «прости» земному бытию.В тот миг задумал наш осел крылатый,Который рыцаря столь дивно спас,Невероятнейшую из проказ:Его с Иоанной разлучить.Какая Была причина этому? Любовь,Любовь, неодолимая, слепая,Таинственно волнующая кровь.Когда-нибудь узнаешь, друг читатель,Отважный план священного осла.Он был дитя Аркадии, мечтатель.Итак, ему фантазия пришлаЛететь в Ломбардию и, не случайно:Ему Денис внушил все это тайно,Когда он Дюнуа на крыльях нес.Но для чего? – предчувствую вопрос.В душе бастарда и в душе ослинойДенис огонь почувствовал единый,Который рано или поздно могРазрушить план его, сорвать цветок,И Францию унизить и Иоанну.Он верил, что разлука и годаЛюбовь в сердцах изгладят навсегда.Я упрекать за то его не стану,И вы, надеюсь, тоже, господа.Святитель наш к тому же в этом делеПреследовал еще другие цели.Итак, осел, которому ДенисДоверил честь, и рыцарь, взмыв высокоНад берегом Луары, унеслисьК верховьям Роны во мгновенье ока,И Дюнуа глядел издалекаНа Девственницу. Совершенно голойОна шагала, вся в крови. РукаСжимала яростно булат тяжелый.Напрасно силится ГермафродитОстановить шаги ее святые,Над ней напрасно реют духи злые, —Иоанна их с презрением разит.Так улей иногда в тени ракитУвидит юноша и с удивленьемЛюбуется диковинным строеньем,Но вдруг жужжащий рой со всех сторонОтважно на зеваку нападает.Крылатой армией облеплен, онБеснуется, танцует, приседает,Но быстро оправляется и вотВсю эту дрянь немилосердно бьетИ дерзких побеждает неизменно.Так Девственница гордая надменноСправлялась с легкой армией высот.

Погонщик же, дрожащий от испуга,Боясь лишиться головы, взывал:«О Девственница, о моя подруга,Тебе я на конюшне помогал.Яви же милосердье на примереИ сохрани мне жизнь, по крайней мере.О, сжалься, сжалься и не убивай!»

Иоанна отвечает: «Негодяй,Я милую тебя: меч богоданныйНе хочется марать в крови поганой!Но пошевеливайся! Видно, мнеПридется ехать на твоей спине.Кудесничество – дело не девичье,Но каково ни есть твое обличье,Ты мне сейчас заменишь лошака.Осел мой улетел за облака.Беру тебя, чтоб не было заминки;Нагнись же», – говорит она, и тотСклоняет лысину, на четверенькиСтановится, и вздохи издает,И рысью Девственницу мчит вперед.Взбешенный гений поклялся суровоФранцузам пакостить по мере сил;Он Англию с досады полюбилИ, справедливо рассердясь, дал словоУ шутников отбить к проделкам вкус.Чтоб каждый легкомысленный французДостойное изведал наказанье,Он строить приказал большое зданье,Ловушку, лабиринт, где месть егоПоймала бы, потомкам в назиданье,Героев Франции – до одного.

Но что произошло с Агнесой милой?Вы помните испуг ее, когдаОна, полуживая от стыда,Была готова уступить пред силой.Мгновенно выпустив ее из рук,Умчался Жан Шандос на бранный звук.Из затрудненья выпутавшись вдруг,Агнеса тут же начала божиться,Еще недавним страхом смущена,Что впредь такого с нею не случится.И Карлу мысленно клялась она,Что будет одному ему верна,Что с королем своим не разлучится,Что не изменит и умрет скорей.Увы, не следовало клясться ей!

В той сутолоке, грохоте, смятенье,Когда врасплох военный лагерь взят,Когда и полководец и солдат —Один бежит, другой спешит в сраженье,Когда сопровождающие станМошенники спешат набить карманИ крики слышатся сквозь дым зловонный, —Вдруг очутившись вовсе обнаженной,В Шандосов гардероб она идет,Рубашку, туфли и халат берет,Не позабыв и колпака ночного.Все впору ей: она одета снова!На счастье, конь огромный вороной,Шандоса ожидая у палатки,Оседланный, с блестящею уздой,Стоял, и, погруженный в отдых сладкий,Спал конюх-пьяница, держа его,Вокруг не замечая ничего.Агнеса боязлива, как овечка,Но вот уже в ее руках уздечка;Какое-то бревно ей помоглоВзобраться на высокое седло,И, шпоры дав, она летит мгновенно,Страшась и радуясь одновременно!Толстяк Бонно брел пеший средь полейИ брюхо проклинал свое, а вместеАгнесу, англичан, и королей,И путешествие, и поле чести.

В то время паж, по имени Монроз,Которого с собой возил Шандос,Спешил домой, исполнив порученье;Увидев издали все приключенье,Коня, летящего в лесной овраг,Халат Шандоса и ночной колпак,Он все не мог понять, что за причинаВ таком наряде мчит, как на рожон,Его возлюбленного господина.Испуган юноша и поражен,Летит галопом, крик его отчаян:«О господин! О дорогой хозяин!Куда вы мчитесь? Кто кого сразил?Сдержите же неистовый свой пыл,Постойте! Я умру в разлуке с вами».Так сыпал он тревожными словами,И только ветер крики разносил.

Пажом преследуемая Агнеса,Рискуя жизнью, мчится в чащу леса.Она летит как ветер, но туда ж,Еще стремительней, несется паж.Конь спотыкается, и в чаще темнойКрасавица растерянная томный,Упав на землю, испускает крик.И тотчас же Монроз ее настиг.Над чувствами мгновенно власть утратя,Глядел Монроз, не смея и вздохнуть,На белоснежную, как жемчуг, грудь,Рубашкою прикрытую чуть-чуть,На все, что было видно из-под платья.Ты удивлен был милый Адонис[60],Когда любовница, чьей красотоюВладели Марс суровый и Анхиз[61],В лесной глуши явилась пред тобою.Был на Венере не такой наряд,На кудрях не колпак, ручаюсь смело,И с лошади божественное тело,Лишаясь сил, на землю не летело,Не расцарапан был лилейный зад:Но выбрал бы наш Адонис прелестныйВенеру иль Агнесу – неизвестно.Была взволнована душа пажаБоязнью, состраданьем и любовью.Он руку ей поцеловал, дрожа.«Увы, – сказал он, – вашему здоровьюНе повредило ль это?» И она,Подъемля взор, в котором скорбь видна,Ответствует, томна и смущена:«Преследователь мой, во имя неба,Когда хоть капля милосердья естьВ твоей душе – любви моей не требуй.О, пощади! О, сохрани мне честь!Будь избавителем моим, опорой».И большего не в силах произнесть,Она, заплакав, опустила взоры,Смущенным сердцем небеса моляВзять под защиту счастье короля.Монроз безмолвно постоял немного,Потом сказал ей с неявной теплотой:«Чудеснейшее из созданий бога,Прелестней вас не видел мир земной!Я – ваш вполне, располагайте мной,Вся жизнь моя, отвага, кровь, именьеУ ваших ног. Имейте снисхожденьеПринять все это. Я служить вам рад,Не ожидая никаких наград.Быть вам слугою – сердцу упоенье!»И склянку с кармелитскою водойОн проливает робкою рукойНа прелести оттенка роз и лилий,Что скачка и паденье повредили.Красавица румянцем залилась,Но приняла услуги без опаски.Быть верной королю она клялась,Монрозу в то же время строя глазки.Когда же из бутылки пролиласьДо капли влага, несшая целенье,Сказал Монроз: «О дивная краса,Отправимтесь в соседнее селенье;Нам не грозит дорогой нападенье,И мы там будем через полчаса.Есть деньги у меня. Для вас из платья,Наверно, что-нибудь смогу достать я,Чтоб не стыдилась наготы своейКрасавица, достойная царей».

Агнеса соглашается с советом.Монроз был так почтителен при этомИ так красив, так чуток ко всему,Что трудно было возразить ему.

Повествованья прерывая нити,Мне возразят, пожалуй: «Но, простите,Возможно ли, чтоб ветреный юнецТак нравствен был, что даже под конецНе допустил игривого движенья?»Оставьте, сударь, ваши возраженья.Мой паж влюбился. Дерзостна рукаУ сладострастья, а любовь робка.

Итак, они пошли дорогой вместе,Беседуя о доблести и чести,О пользе верности, вреде измен,О старых книгах, полных нежных сцен.Паж, приближаясь, целовал пороюАгнесе руки, замедляя шаг,Но так почтительно и нежно так,Как будто бы он шел с родной сестрою;И все. Желаний целый мир носилОн в сердце, но подачек не просил!Вот наконец они достигли цели.Усталую Агнесу паж ведетВ укромный дом. На пуховой постелиМеж двух простынь она покой найдет.Монроз бежит и, запыхавшись, всюдуОдежду, гребешки, еду, посудуБез устали разыскивает он,Красавицею нежною пленен.О милый мальчик, сам Амур – свидетель,Что, охраняя честь любви своей,Ты проявил такую добродетель.Какую редко сыщешь меж людей.

Но в этом доме – отрицать не стану —Жил духовник Шандоса, а смелейВ делах любви носящие сутану.Наш негодяй, проведавший ужеО путешественнице и пажеИ зная, что находится так близкоЗаветное сокровище любви,Не видя в этом приключенье риска,С горящим взором, с пламенем в крови,С душой, исполненной отваги низкой,Ругаясь гнусно, похотлив, как зверь,Вбежал в покой и крепко запер дверь.Но поглядим, читатель мой, теперь,Куда умчался наш осел летучий;Прекрасный Дюнуа, где ныне он?

Альпийских гор величественный склонВершинами пронизывает тучи,И вот утес, для римлян роковой,Где Ганнибал прошел стопой железной,У ног его провал, над головойХолодный свод, то солнечный, то звездный.Там есть дворец из драгоценных плит,Без крыши и дверей, всегда открыт;Внутри же зеркала без искаженьяЛюбого отражают, кто войдет:Старик, дитя, красавица, уродВернейшее находят отраженье.

И множество дорог туда ведет,В страну, где мы себя увидим ясно,Но путешествие весьма опасноСреди непроходимых пропастей.Подчас дойти иному удается,Не замечая гибельных путей,Но все-таки, пока один взберется,Другие сто не соберут костей.

Там есть хозяйка, пожилая дама,Болтушка, по прозванию Молва;Она горда, капризна и упряма,Но каждый признает ее права.Пускай мудрец налево и направоВещает нам, что побрякушка слава,Что в ней он не находит ничего, —Он глуп иль врет: не слушайте его.Итак, Молва на этих склонах горныхЖивет в кругу блистательных придворных.Ученый, принц, священник и солдат,Отведавшие сладостной отравы,Вокруг нее толпятся и твердят:«Молва, могучая богиня славы,Мы так вас любим! Хоть единый разПромолвите словечко и про нас!»

Для этих обожателей нескромныхМолва имеет две трубы огромных:В ее устах находится одна —О славных подвигах гласит она.Другая – в заднице, – прошу прощенья, —Назначенная для оповещеньяО тысяче вновь изданных томов,О пачкотне продажных болтунов,О насекомых нашего Парнаса,Блистающих в теченье получаса,Чтобы мгновенно превратиться в прах,О ворохах бумаги истребленной,В коллегиях навек похороненной,О всех бездарностях, о дураках,О гнусных и тупых клеветниках,О Саватье, орудии подлога,Который рад оклеветать и бога,О лицемерной шайке пустомель,Зовущихся Гийон, Фрерон, Бомель[62].

Торгующие смрадом и позором,Они гурьбой преследуют Молву,Заглядывая в очи божествуПодобострастным и тщеславным взором.Но та их гонит плеткою назад,Не дав и заглянуть ей даже в зад.Перенесенным в этот замок-дивоСебя узрел ты, славный Дюнуа.О подвигах твоих – и справедливо —Провозгласила первая труба.И сердце застучало горделиво,Когда в то зеркала ты поглядел,Увидев отраженье смелых дел,Картины добродетелей и славы;И не одни геройские забавыТам отражались – гордость юных дней,А многое, что совершить трудней.Обманутые, нищие, сироты,Все обездоленные, чьи заботыТы приносил к престолу короля,Шептали «Ave», за тебя моля.Пока наш рыцарь, доблестями гордый,Свою историю обозревал,Его осел с величественной мордойГляделся тоже в глубину зеркал.

Но вот раскаты трубного напеваРокочут о другом, и весть слышна:«Сейчас в Милане Доротея-деваПо приговору будет сожжена.Ужасный день! Пролей слезу, влюбленный,О красоте ее испепеленной!»Воскликнул рыцарь: «В чем она грешна?Какую ставят ей в вину измену?Добро б дурнушкою была она,Но красоту – приравнивать к полену!Ей-богу, если это не обман,Должно быть, помешался весь Милан».Пока он говорил, труба запела:«О Доротея, бедная сестра,Твое прекрасное погибнет тело,Коль паладин, в котором сердце смело,Тебя не снимет с грозного костра».

Услышав это, Дюнуа, во гневе,Решил лететь на помощь юной деве;Вы знаете, как только находилГерой наш случай выказать отвагу,Не рассуждая, он вперед спешилИ обнажал за угнетенных шпагу.Он жаждал на осла скорее сесть:«Лети в Милан, куда зовет нас честь».Осел, раскинув крылья, в небе реет;За ним и херувим едва ль поспеет.Вот виден город, где суровый судУже творит приготовленья к казни.Для страшного костра дрова несут.Полны жестокосердья и боязни,Стрелки, любители чужой беды,Теснят толпу и строятся в ряды.На площади все окна растворились.Собралась знать. Иные прослезились.С довольным видом, свитой окружен,Архиепископ вышел на балкон.

Вот Доротею, бледную, без силы,В одной рубашке, тащат альгвасилы.Отчаянье, смятенье и позорЕй затуманили прекрасный взор,И заливается она слезами,Ужасный столб увидев пред глазами.Ее веревкой прикрутивши тут,Тюремщики уже солому жгут.И восклицает дева молодая:«О мой любимый, даже в этот часВ моей душе твой образ не погас!..»Но умолкает, горестно рыдая,Возлюбленное имя повторяя,И падает, безмолвная, без сил.Смертельный цвет ланиты ей покрыл,Но все же вид ее прекрасен был.

Боец архиепископа бесчестный,Скот, называвшийся Сакрогоргон,Толпою зрителей проходит тесной,Мечом и наглостью вооружен,И говорит направо и налево:«Клянусь, что еретичка эта дева.Пусть скажет кто-нибудь, что я не прав.Будь он простолюдин иль знатный граф,Но моего отведает он гнева,И я с большой охотой смельчакуМечом вот этим проломлю башку».Так говоря, идет он, горделивоНапыжась, губы поджимает кривоИ палашом отточенным грозит.И все дрожат, никто не возразит.Желающего нет подставить шеюПод саблю, защищая Доротею.Сакрогоргон, ужасный, как палач,Всех запугал. Был слышен только плач.И своего подбадривал клевретаПрелат надменный, наблюдая это.

Над площадью витавший ДюнуаНе мог стерпеть такого хвастовства.А Доротея так была прекраснаВ слезах, дрожащая в тенетах зла,Такою трогательною была,Что понял он, что жгут ее напрасно.Он спрыгнул наземь, гнева не тая,II громким голосом сказал: «Вот яПришел поведать храбростью своею,Что ложно обвинили Доротею.А ты – не что иное, как хвастун,Сообщник низости и гнусный лгун.Но я хочу у Доротеи ранеУзнать подробно, в чем ее позорИ почему возводят на костерПодобную красавицу в Милане».Он кончил, и восторженный народКрик радостной надежды издает,Сакрогоргон, от страха умирая,Пытается держаться храбрецом.Прелат надменный, злобы не скрывая,Стоит с перекосившимся лицом.

А Дюнуа стал слушать Доротею,Почтительно склоняясь перед нею.Красавица, не поднимая глаз,Вздохнув, печальный повела рассказ.Осел, расположившись на соборе,Внимательно вникал в девичье горе;И был доволен набожный Милан,Что знак господня милосердья дан.

Конец песни шестой