Снайпер - Георгий Травин

— Так точно, товарищ капитан. Разрешите приступить к выполнению задачи?

— Приступайте.

Друзья вышли от командира взволнованные. Им предстояло самое опасное из всего, что выпадает на долю снайпера — так называемая снайперская дуэль.

Дождавшись рассвета, капитан Ивлев поспешил на батальонный наблюдательный пункт И стал смотреть в бинокль на то место, где должны были находиться Волжин и Пересветов (они отправились туда, как только стемнело). Командир батальона и раньше много раз обозревал в бинокль эту местность и заметил бы там самое незначительное изменение. Но все было, как вчера и позавчера. Как он ни присматривался, не мог обнаружить никаких следов своих снайперов. Он удовлетворенно сказал:

— Умеют маскироваться ребята, будто шапку-невидимку надели!

Командир батальона волновался, пожалуй, больше, чем сами снайперы, которые в это время, никем не видимые, сидели в окопах, вырытых ими ночью и замаскированных бурьяном. Перед рассветом они, как водится, плотно закусили: съели большую банку мясных консервов. В снайперской засаде «обедают» до рассвета, днем приходится поститься.

Погода благоприятствовала снайперам: утро выдалось тихое, ясное.

В бинокль были отлично видны кусты и развалины, где легко можно было спрятаться не одному снайперу, а хоть бы и целому десятку. Гитлеровец мог укрываться за каждым кустиком. «Едва ли, — думал Волжин, — он станет прятаться за кирпичами: при минометном и артиллерийском обстреле кирпичи становятся опасными. Самое надежное укрытие — земля. Скорее всего, он сидит в окопе за одним из кустов».

Волжин стал присматриваться к кустарнику. Он определил, что это малинник. На кустах краснелись ягоды — обильный урожай, который некому было собирать. Хозяев разрушенного домика, может, и в живых уже нет. Даже птицы давно улетели из этих мест, где стал так часто греметь непонятный им гром. Остались тут одни насекомые — кузнечики, жуки, бабочки. Но эту мелочь и в бинокль не увидишь, а человека она не боится. Птицы — другое дело: они могли бы помочь обнаружить снайпера — на куст, под которым он засел, птицы не садились бы…

Волжин и Пересветов поделили между собой зону наблюдения так: вправо от остатков печной трубы — сектор Волжина, влево Пересветова. И Пересветов, так же, как и Волжин, придирчиво рассматривал каждый кустик, каждый кирпич развалин. Но ни одна веточка не шелохнулась, и безжизненными оставались камни.

Увидев малину, Волжин подумал:

«Не наведет ли она на след? Гитлеровцы — обжоры и большие лакомки. Снайпер, небось, не упустил случая полакомиться спелой русской малиной. Кусты возле его огневой позиции должны быть объедены».

Он стал тщательно рассматривать кусты малины, надеясь обнаружить объеденные. Но все кусты краснелись одинаково — на всех были ягоды.

«Вот дьявол! — думал Волжин с досадой. — Или он малину не любит или уж очень хитер, осторожен. Наверно, осторожен. Понимает, что и ягоды могут иной раз выдать. Малина, стало быть, мне не поможет. Остается пока одно: ожидать его выстрела и наблюдать сразу за всем сектором».

Чтобы поймать вспышку выстрела, надо было, не отрываясь, смотреть одновременно на все те места, где ее можно было ожидать.

Проходил час за часом, а там все оставалось по-прежнему безжизненным. Но нельзя было допускать мысли, что неприятельского снайпера сегодня нет на месте. Такая мысль опасна — она размагничивает наблюдателя, ослабляет его внимание. Напротив, Волжин твердил себе: «Сейчас будет выстрел! Вот-вот он выстрелит».

Солнце поднялось уже высоко и даже сквозь травяную сетку, которой прикрыли себя снайперы, чувствительно пригревало спину. Это было приятно, но в солнечной ласке крылась опасность: она размаривает человека. А нагреваемый солнцем воздух стал колебаться, струиться, отчего ухудшалась видимость.

На часы смотреть было нельзя: для этого пришлось бы отвести глаза от местности. Но по солнечной тени Волжин видел, что близится полдень. А фашист не сделал еще ни одного выстрела! По всем признакам, это был выдержанный снайпер: он бил только наверняка, по-снайперски, а цели ему пока не показывались: после специального приказа командования наши пехотинцы стали очень осторожны.

Время шло. С утра хотелось закурить, но потом снайперы и о куреве забыли, как о еде и питье.

Отправляясь в снайперскую засаду, Волжин предвидел, что выслеживаемый гитлеровец может оказаться очень осторожным, и выстрела его не скоро дождешься. Поэтому он и его товарищ договорились с командиром первой роты: если до полудня фашист не сделает ни одного выстрела, пехота начнет дразнить его — вызывать на стрельбу.

И вот в двенадцать часов пехотинцы подняли над бруствером своей траншеи надетую на штык каску. Но как ни шевелили каской, снайпер молчал.

— Отставить! — приказал командир взвода. — Это, видать, старый воробей. Его на мякине не проведешь! Он, небось, посмеивается над такой грубой приманкой. Давай следующий номер! Шаповалов, действуй!

В одной из бойниц укрепили автомат ППШ, к спусковому крючку привязали веревочку. Присев на дно траншеи, солдат потянул за нее, и автомат дал короткую очередь.

Все прислушались, но ничего не услышали.

— Молчит, гад! — заговорили солдаты. — Почуял неладное и смотался. Нет его на месте.

— Отставить болтовню! — прикрикнул командир взвода. — Болтаете, не подумавши! Что значит — молчит? Сейчас он, безусловно, засек наш автомат в бойнице, сделал точную наводку — и ждет. Вот что это значит! Он уже собирается записать на свой личный счет русского автоматчика, а вы говорите — смотался! Сейчас увидите, как он смотался. Дай-ка еще очередь, Шаповалов!

Солдат снова потянул за свою веревочку, загремел автомат в бойнице, — и в тот же миг в заднюю стенку траншеи впилась пуля.

— Отлично! — сказал командир. — Вот мы его и подловили, на нашу приманку он клюнул. Теперь он у нас почти что на крючке, снайперам осталось только «подсечь» ерша. Действуй, Шаповалов. Устанавливай «модернизированный» автомат в другой бойнице. Да поживей! Не томи наших снайперов. Они, небось, с утра там скучают.

Волжин и Пересветов засекли второй выстрел гитлеровского снайпера. Этот выстрел был сделан в секторе Волжина. В бинокль он увидел бледный огонек, мелькнувший под малиновым кустом. Отличная зрительная память снайпера зафиксировала эту точку. Опустив бинокль, Волжин сейчас же посадил ее на пенек оптического прицела. И с этого момента уже не спускал ту точку с острия пенька, а палец держал на спусковом крючке. Вопрос был в том, оставался ли снайпер на старом месте или уже сменил свою позицию.

Могло пройти не только несколько минут, но и несколько часов до нового выстрела гитлеровца, но это ничего не значило — терпение настоящего снайпера безгранично.

Наша пехота продолжала дразнить фашиста, «модернизированный» автомат Шаповалова перекочевал уже в третью бойницу.

Услышав треск новой очереди этого автомата, Волжин увидел бледный огонек — как раз на пеньке прицела — и сейчас же спустил курок.

После этого гитлеровский снайпер больше не стрелял: то ли он был убит, то ли понял, что его ловят, и затаился.

На огонь шаповаловского автомата отвечали только стрелки из немецкой траншеи. Командир взвода приказал убрать автомат из бойницы.

Солнце клонилось к закату. В лучах его порозовели кирпичи развалин, а малина стала рубиновой. Когда там, среди малинника, стоял хорошенький домик, в этот закатный час солнце светило ему в окошки, прощаясь с его обитателями. Теперь оно озаряло лишь бесформенные кирпичные груды, видневшиеся меж кустов, и черную печную трубу, похожую на обгорелый ствол дерева. Волжин еще пристальнее стал всматриваться в кусты: при таком освещении заметить вспышку выстрела было очень трудно.

Вдруг у подножия трубы мелькнул солнечный зайчик.

«Фашист в нашу сторону смотрит», — подумал Волжин, испытывая радость, что враг обнаружился, и одновременно некоторую тревогу:

«Не заметил ли он нас?»

Блеск появился на стыке их секторов. Кому же стрелять? Стрелять обоим, конечно, глупо, недопустимо. Поэтому, хотя Волжин сразу же взял блеск на прицел, он не выстрелил, ожидая, не выстрелит ли Пересветов («перебивать» цели у друга Волжин, конечно, не собирался). И тут же родилась новая мысль: «Стрелять нельзя! Какой дурак станет смотреть в бинокль прямо против солнца? Неправдоподобно! Похоже на ловушку!» Вспомнилась «баночка», на которую подловили его когда-то. Конечно, сейчас блеск оптики мог бы появиться; солнце светило в сторону противника. Только гитлеровец-то не так прост! Волжин хотел как-нибудь предупредить Пересветова, чтобы он не стрелял, но было уже поздно: тот выстрелил.

И сейчас же в каску Пересветова ударила пуля. Он почувствовал, как что-то обожгло ему лоб, и инстинктивно пригнул голову. По каске скользнула вторая пуля, давшая рикошет. Пересветову стало жарко. Сердце сильно колотилось в груди.