Юрьев день - Геомар Куликов

Дядька Никола лошадёнку обошёл, в зубы заглянул:

— А что? Худого не скажешь. Животное почтенное. Поди, деду нашему ровесница будет. Али постарше?

Приказчик на насмешку ответствовал холодно:

— На крестинах не был, потому годов её не знаю. Только кобылка справная. И за пользование ею десять копён сена на господских лугах поставите и по три пуда зерна, да по пять пудов овса дадите.

Переглянулись отец и дядька Никола с дедом. Дядька Никола острословие своё забыл:

— Бога побойся, Трофим. За лошадку и половины того много.

На что приказчик отчуждённо:

— Такова воля господская, не моя. — Голос опять возвысил: — Государь-батюшка Иван Матвеевич и другую милость выказал: из рощицы за озерком дозволил лес на избы и на иные постройки и надобности взять. И за то должно вам для господских хором по десяти подвод дров заготовить и доставить.

Дед в бороду полез озадаченно:

— Однако…

А приказчик Трофим продолжал:

— Теперь укажу землю, которая барской милостью вам предоставлена.

Молча гуськом по нехоженому снегу последовали за приказчиком новые рытовские крестьяне. Правду сказать, недалеко отошли, когда Трофим руку протянул:

— Вот она, землица для тебя, старик, — к деду обернулся, — с семьёй отведённая. Паши здесь, сей, урожай собирай да государя-батюшку Ивана Матвеевича добром поминай!

Тут даже Тренька глаза вытаращил: заросль кустарниковая расстилалась впереди, осиновая да берёзовая. Почитай, в жердь толщиной иные деревца.

Дед сокрушённо бородой затряс:

— Неужто у господина твоего землицы пригодней не нашлось?

— Землица добрая, старик, — возразил приказчик. — Позаросла малость, в запустении пребывая. Так на то вы и есть крестьяне помещичьи, чтобы её в порядок привести и жито возрастить обильное.

На земле, ему отведённой и столь же запущенной, попытался было спорить дядька Никола. Что толку? У приказчика Трофима на всё один сказ: господская воля.

Наступил и Тренькин черёд.

Стал собираться в обратный путь Трофим, приказал Треньке:

— Пойдёшь со мной. — И Тренькиному отцу: — Батюшка Иван Матвеевич милость свою барскую и тут явил: мальчишку на псарный двор велел взять. Лишнего рта в доме не будет, и полезному делу научится.

Маманя по первости в слёзы:

— Нешто сыночек-то — лишний рот?

А Тренька обрадовался:

— Я, маманя, недалече от Митьки буду!

Смолчал приказчик Трофим. А отец:

— Может, оно и впрямь к лучшему. Всё посытнее нашего есть будет.

Торопится Тренька за хмурым Трофимом по заснеженной, едва наезженной дороге, а сам мечтает:

«Худое ли дело? Настоящим работником на псарне буду. Не то что на княжьем дворе, где баловство одно было».

Охота ему Трофима про рытовский псарный двор расспросить. Да разве к такому человеку подступишься?

Поэтому до самой рытовской усадьбы смирял Тренька своё любопытство. Ждало его там, однако, великое разочарование.

На задворках конюшни огорожен закуток, вроде загона овечьего. Хибарка ветхая при нём. Вот и весь рытовский псарный двор.

Ходит по тому двору старший рытовский сын Филька с важным видом и, вроде отца, плёткой поигрывает.

Подвёл приказчик Треньку к молодому барину, в спину толкнул:

— Кланяйся!

Филька на Треньку глянул с презрением:

— Проку от такого, ровно от козла молока.

На что Трофим почтительно ответил:

— Государь-батюшка Иван Матвеевич повелел…

Заорал вдруг Филька на Треньку:

— Чего стоишь, рот разинул?! Бери лопату да живо! Плети захотел? Враз угощу!

Кинулся Тренька за лопатой, споткнулся о жердь, занесённую снегом, полетел на землю. Губу о мёрзлую кочку раскровянил. Носом шмыгнул, а заплакать не успел. Филька сзади поперёк спины плетью:

— Я те покажу, как работать надо!

Вскочил Тренька поспешно. Слизнул с губы языком солёную кровь.

«Эва, какая она, барская милость», — горестно подумал. И обеими руками за тяжёлую лопату: собачье жильё от снега и грязи чистить.

Глава 11

Уходить надо…

Полгода прошло.

Переменилась Тренькина жизнь против прежней начисто.

Встаёт теперь Тренька затемно. Не сам, понятно, просыпается. Будит его старший псарь Митрошка по прозвищу Овечий хвост. И не нежится, как бывало в родной избе, Тренька. Мигом вскакивает. Потому что, толкнув его в бок, добавляет Митрошка:

— Вставай! Того гляди, Филька пожалует.

Едва успевает Тренька обернуться, слышится сердитый Филькин голос:

— Эй, кто там! Аль поумирали все?

Всех-то работников на псарном дворе: он, Тренька, да Митрошка.

Прежде был ещё один холоп. Однако, едва Треньку псарём сделали, того холопа по господскому повелению приказчик Трофим отослал на конюшню.

Беден Рытов людьми, потому и поставлен Тренька вместо взрослого мужика. А разве может он со взрослым мужиком равняться силёнкой?

А Филька знать ничего не хочет. Чуть чего, кричит:

— Мне, что ли, за лопату да метлу браться?

И — плетью.

Из кожи лезет Тренька, чтобы получше исполнить работу. А на Фильку всё одно не угодишь.

В тот день, о котором речь, злым явился Филька. Отчего — неведомо.

Может, от отца попало или ещё какая тому причина. Только зыркает Филька по сторонам, ищет, к чему бы придраться. А нешто мудрено на рытовской псарне найти огрехи? В запустении двор, как и всё рытовское хозяйство. Конуры собачьи ветхие, щелястые. В них — грязь, которую Тренька с дряхлым Митрошкой никак не поспевают убирать.

Орёт Филька, грозит плетью:

— Дармоеды! Пороть вас на конюшне каждый день следует! Собак, коим цены нет, губите!

Верно. Хороши борзые у Рытова. Более всего — одной ветви со Смердом и Урваном. Слышал Тренька, откуда они взялись. Пограбили однажды царские слуги вотчину не угодившего царю боярина. Кто чем попользовался, а Тренькин хозяин нынешний, — боярскими псами, дорогими и редкими.

Только что Тренька может поделать?

У богатого князя, не считая ловчего, борзятника старшего и иной обслуги, чуть не к каждой собаке свой человек приставлен. А у Рытова на три десятка — два работника: старый да малый.

— Кому вчера велено было конуру поправить, а? — подступается Филька к Треньке. И что есть силы псарёнка по ногам ремённой плетью хлесть! Учёный, Тренька. Замотаны у него ноги толстыми онучами-портянками. А всё одно больно. И главное — обидно. Минуты лишней вчера не посидел, крутился, ровно белка в колесе. Однако знает Тренька: оправдываться перед Филькой хуже будет. Валится на землю перед молодым барином, дабы того кротостью и послушанием утихомирить.

— Оплошал, государь-батюшка. Виноват!

Впереди день целый, забот пропасть, потому, оходив ещё раз Треньку плетью, орёт Филька:

— Подымайся, холоп ленивый!

Встаёт Тренька, с опаской косясь на плеть. Первая, хоть и не последняя на сегодняшний день, гроза миновала.

Приказывает рытовский старший сын:

— В амбар, живо! — и шагает первым, помахивая плёткой.

В амбаре отмерил под бдительным Филькиным оком приказчик Трофим дневное собачье пропитание: овсянки малый куль, конины кусок, с душком явственным.

Обратно пошли. Впереди — Митрошка, за ним — Тренька, позади всех Филька.

Оно б сподручнее было с вечера всё получить, а то и вовсе собачью еду хранить на псарном дворе. Да впроголодь держит свою челядь Рытов.

И боится, что позарятся Митрошка и Тренька на собачий корм. Потому велит овсянку и, когда есть, мясо выдавать по утрам.

Фильке такое отцовское повеление в тягость: поспать вволю нельзя.

Вот и вымещает своё недовольство на Митрошке с Тренькой.

Стали на псарном дворе овсянку запаривать, кипятком заливать, что тут поделаешь — глаз не сводит Филька с котла.

А есть Треньке охота — спасу нет!

Иной раз устраивает себе Филька потеху. Милостиво дозволяет псарям полакомиться собачьей пищей. За живот от смеха хватается, глядя, как Митрошка с Тренькой на коленях перед корытом от борзых али от гончих отпихиваются локтями, норовя увернуться от морд их оскаленных.

Однако не всегда так. Вот и сегодня. Сунулся было Тренька к собачьему корыту, Филька его поперёк спины плетью:

— Куда полез!

Захныкал Тренька:

— Пошто больно дерёшься? Сказал бы — нельзя…

— Сам не знаешь?

Жадно навалились собаки на вкусную распаренную овсянку с мясом.

Митрошка и Тренька рядом стоят, слюни глотают. А Филька поодаль прохаживается, плёткой помахивает. Глядит, чтобы псари собачьей еды не трогали.

Дочиста вылизали собаки корыто, мыть не надо.

Треньке бы вместе с Митрошкой в людскую идти. Тоже чем ни то позавтракать. Но с порога окликает приказчик Трофим:

— Эй, малый! Беги к тятьке да скажи, чтобы Митька тотчас сюда шёл. Барин вчерась сам отпустил, а ноне требует.