Изгиб дорожки – путь домой - Иэн Пэнман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Браун продолжал поддерживать Никсона, даже когда черные демократы бойкотировали артиста, черные СМИ высмеивали его за якобы подхалимство перед белыми, а толпы его поклонников таяли на глазах. Позднее вышла очередная сорокапятка с навороченным подзаголовком в скобках: «You Can Have Watergate (Just Gimme Some Bucks and I’ll Be Straight)» («Подавитесь своим Уотергейтом (Просто подкиньте мне бабла, и я исправлюсь)»). Для Брауна все всегда сводилось к одному: есть у тебя деньги или нет. Деньги для него были одновременно и мотиватором, и доказательством собственного прогресса. Именно деньги, а не социальные потрясения, были ключом к свободе. Больше всего он гордился своим статусом «символа черного предпринимательства», собственным примером вдохновившего других чернокожих предпринимателей по всей стране открыть свое дело. «Брат, все, что задали, сделай»[36], – пел Браун в «I’m a Greedy Man» («Я жадный человек»). Но на голом энтузиазме бизнес на плаву не удержишь, и один за другим его начинания потерпели крах. Брауна прельщала идея быть председателем правления, но у него не было ни времени, ни необходимой дотошности, которых требовала эта должность. (Не шел ему на пользу и тот факт, что годы личностного становления застали его на гастролях, где он получил агрессивное представление о деловой этике, которому не учат в Гарварде: кольт 45‐го калибра за поясом, пачка наличных вместо налоговой декларации – и дело в шляпе.)
Вернемся еще раз к цитате из предыдущего абзаца. Браун назвал себя символом черного предпринимательства. И как собственно символ он был просто блистателен: призывал публику оставаться верной себе, держаться с достоинством – даже несмотря на то, что империю на таких жизнеутверждающих общих фразах не построишь (хотя умение говорить громкие слова без особого смысла[37] – неплохой навык для тех, кто желает податься в политику в наши дни). Кроме того, Браун должен был нести тот же крест, что и другие пришедшие к успеху черные, которые обнаруживали, что им недостаточно просто проявить себя в избранной ими сфере деятельности. Они также должны были без перерывов и выходных служить примерами для подражания всем чернокожим. Такое кого угодно свело бы с ума – не говоря уже о том, что разным группам внутри сообщества примеры для подражания нужны были совершенно противоположные. Проложи себе путь к успеху, и кто-то скажет, что ты продался. Гни свою линию, и другие скажут, что ты недостаточно предприимчив. Приведи дела в порядок – прослывешь расовым врагом, который лишь снаружи черный, а в душе белый. Не следи за финансами, и все тяжело вздохнут: очередной бездельник.
В 1970‐е, как раз когда коммерческие предприятия Брауна терпели убытки, в его карьере как артиста тоже наметился кризис. Жанр соул-музыки, к формированию которого Браун в свое время приложил руку, переживал грандиозный ренессанс. О его популярности свидетельствовали рекордные цифры продаж, невиданная творческая смелость, а также успех проектов на стыке жанров, возникавших в процессе того, как чернокожие артисты – Марвин Гэй, Стиви Уандер, The O’Jays и многие другие – развивали и совершенствовали формат лонг-плей (LP), выпуская потрясающие, насыщенные, подобные сюитам альбомы, заключавшие в себе целые звуковые миры. Браун начинал тогда, когда основной составляющей работы артиста считался концертный тур, а не запись в студии, а потому, возможно, ему была необходима моментальная обратная связь от аудитории. Все лучшие хиты из его золотого периода – 1960‐х и 1970‐х – выходили в формате синглов на семидюймовых пластинках в пору, когда сорокапятки штамповали и потребляли, словно это были газетные передовицы. Все вместе эти сорокапятки составляли нечто вроде альтернативной новостной сводки или телеканала. Градом обрушиваясь на публику, они служили источником незабываемых крылатых выражений («Скажи громко: „Я черный и горжусь этим!“», «Встань с той ноги!»[38]), а также рождали неожиданных чернокожих супергероев, таких как Мистер Суперплохой и Пастор супернового сверхтяжелого фанка[39]. Браун не мог (или не хотел) переключиться на LP-центрическую модель творчества. Он делал свое дело, и делал его хорошо – и в какой-то момент просто перестал эффективно адаптироваться к происходящим вокруг переменам. Одно дело было отрастить афро и продвигать идеи Black Pride – все же эта миссия нашла отклик в одной из жизненно важных камер его колючего сердца. Но когда Браун пытался по сусекам наскрести горсть энтузиазма по поводу преходящих трендов вроде диско или рэпа, то результат выходил хилым и неубедительным – словно пародия на самого себя.
Браун привнес в американскую музыку новые формы, но формы эти расшевеливали тело и тормошили Ид. Насколько они дотягивались до сердца – уже другой вопрос. Лучшие песни Брауна представляют собой восхитительные всполохи движения, энергии и жажды, но это не та музыка, которую слушаешь дома, чтобы в ней затеряться. Когда Смит пишет, что творчество современников Брауна «кажется завершенным, в то время как песни Брауна остаются таинственными», мне думается, что он ничего не понял. Музыке Бауна можно приписать много чего, но никак не таинственность. (И с таинствами она тоже никоим образом не связана.) Скорее, это абсолютная противоположность таинственности: немного потренировавшись, любой слушатель сможет различить рев брауновского мотора в шуме транспортного потока. Наглости, трюков и уловок, характерных для шоу-бизнеса, Брауну было не занимать, и это нисколько не упрек. Сложно ждать, что человек будет каждый вечер год за годом на протяжении всей жизни выть, кричать и голосить на концерте и что всегда это будет искренне – пусть даже многочисленным фанатам Брауна хотелось бы думать именно так.
Смит отмечает, что в 1980‐е на живые выступления Брауна начала стекаться новая аудитория – более молодая, более модная и более белая, которая хотела увидеть группу, подарившую миру те самые убойные сорокапятки. По факту же они увидели музыкантов в смокингах и избитую концертную программу. Смит цитирует красноречивый случай, о котором рассказывал Бутси Коллинз – талантливый молодой басист, который некогда начинал в группе Брауна эпохи «Sex Machine», но вскоре устал от вечной гастрольной молотилки и покинул орбиту The J. B.’s, сперва подавшись в безумную империю Джорджа Клинтона, а потом прославился с собственным ансамблем, Bootsy’s Rubber Band. Браун столкнулся с Бутси на гастролях в период, когда его собственные дела шли на спад, а у Бутси, наоборот, в гору. Все, что Браун имел сказать своему бывшему протеже, было: «И это ты называешь группой, пацан? У вас
