Пока стучит сердце - Руднева Максимовна

19 сентября

13 сентября звонил Шмарев и велел приходить 14 сентября утром в райком всем комсомольцам, можно и не комсомольцам, но так, чтобы всего было 25 че­ловек. Зачем? Утром все объяснилось: нужно было пройти по домам района и взять в жактах и домоуправлениях списки неграмотных и малограмотных. Сроку нам дали три дня.

25 ноября

«Разгневанный лев» — замечательная иллюстрация к тому, что сейчас творится в международной дипломатии. Это что-то невероятное. Японцы забрали уже Северный Китай, мятежники в лице немцев и итальянцев готовят решительный удар Испанской республике. А что делают в это время Англия, Франция и прочие? Заседают. Заседают под благословением фашистов. Дозаседаются до чего-нибудь. Единственную отраду находишь в газетах, когда читаешь о нас, о СССР — моей чудной Родине. Сегодня ровно год с того дня, когда товарищ Сталин делал доклад о проекте Конституции, через 10 дней — День Конституции, через 17 дней — выборы в Верховный Совет СССР. У всех приподнятое настроение. Я тоже завтра заканчиваю с 8-м классом изучение Положения о выборах в Верховный Совет СССР. Я живу полнокровной жизнью. И как мне не любить моей Родины, которая дает мне такую счастливую жизнь?! Ведь чем (именно чем, а не кем) была бы я, родившись до революции? Малограмотная девочка, быть может уже невеста, собирающая летом помидоры, а зимой пекущая хлебы, И все... Мало.

Сегодня меня вместе с Идой, Лидой и Борисом Фабричным приняли в члены Осоавиахима, образовали из нас оргбюро школы, я председатель. Теперь мы будем принимать в члены организации. Шутка?

12 декабря

Эта дата навсегда войдет в историю. И она этого действительно заслуживает. Сейчас я одна дома: папа и мама ушли голосовать. Через четыре года с ними пойду и я. А сегодня я пойду с шествием пионеров по одному из участков нашего избирательного округа, то есть Дзержинского.

Моя судьба решается. Я записалась в коллектив наблюдателей. Там чудная библиотека. У меня глаза разбежались, когда я увидела столько книг по астро­номии. Это было 10 декабря. Заседание солнечного отделения. Доклад делал профессор Баев. Я, кажется, особенно симпатизирую Солнцу. Но, если я не ошиба­юсь, в «Барышне-крестьянке» сказано примерно следующее: «Хотя сердце Алексея было уже занято, молодая красавица имела на него все права». Красавица Луна является для меня Лизой-Акулиной. 14 декабря я пойду на заседание лунного отделения. В библиотеке я взяла книгу Полака «Происхождение вселенной», которую я давно искала. «На сколько дней вы даете книги? На десять?» — «На сколько дней? Насколько хотите, только назад принесите. А то некоторые берут книги и уж больше не приходят». Мило!

Полак говорит: «Сопоставляя между собой разные теории, часто резко расходящиеся друг с другом, читатель должен будет почувствовать, что как ни многогранна, как ни богата красками творческая мысль человека, но природа — еще богаче!» «Мы должны рассматривать, — говорит великий математик Лаплас, — настоящее состояние Вселенной как следствие ее предыдущего состояния и как причину последующего». Задача всякой космогонической теории определяется знаменитыми словами Канта, произнесенными почти два века тому назад: «Дайте мне материю, и я по­строю из нее мир».

20 декабря

«В равной мере он никогда не пытался высмеивать юного Бакланова за подражание. В его годы Левинсон тоже подражал людям, учившим его, причем они казались ему такими же правильными, каким он — Бакланову. Впоследствии он убедился, что это не так, и все же был очень благодарен им. Ведь Бакланов перенимал у него не только внешние манеры, но и старый жизненный опыт — навыки борьбы, работы, поведения. И Левинсон знал, что внешние манеры отсеются с годами, а навыки, пополнившись личным опытом, перейдут к новым Левинсонам и Баклановым, а это — очень важно и нужно».

1938 год

2 января

Этот год я встречала, как никогда раньше и, наверное, никогда в будущем. Вечер в Колонном зале Дома союзов начался в 9 часов вечера хороводом вокруг елки. Ну и елка! В жизни такой не видела, а ведь мне как-никак восемнадцатый год идет. До двенадцати часов время прошло совершенно незаметно. Каждая комната, почти каждый шаг в фойе таили что-нибудь интересное для нас. В темном углу шло кино, в зале и других комнатах выступали артисты эстрады, в тихой комнате было очень шумно: в центре бегал электропоезд, карусель бесплатно катала желающих, иные могли получить свой профиль, вырезанный из плотной черной бумаги; пушкинская викторина, литературная игра, которая заключалась в следующем: кто придумает самое длинное слово, тот получит «Мертвые души» в хорошем издании. Один ученик 10-го класса спрашивает: «Химическое название можно?» — «Пожалуйста». И он сказал: «Метилэтил... гексан». 22 слога! Существует ли такое вещество?

И вот к деду Морозу — конферансье — подбегает Снегурочка и лепечет: «Дедушка, до Нового года одна минута осталась!» Тогда в зале потушили свет, горела и сверкала одна лишь елка. Прожектора пришли в движение, и все заколыхалось, поплыло. Затем включили Красную площадь. И как только пробили часы, на потолке появилось: «С Новым годом!» Внутри была звезда, которая тотчас же завертелась. По потолку поплыли самолеты, а когда пропели «Интернационал», появилось «Спасибо любимому Сталину!», и опять закружилась звезда, поплыли самолеты. Свет зажгли уже в новом, 1938 году. Выступал представитель МК комсомола, посылали радиограмму в эфир. Опять появился дед Мороз и сострил: «Сейчас вы увидите номер, который, я в этом уверен, вы видите первый раз в этом году». Выступал народный хор. Только в первом часу ночи встретили мы Аду и Фрумика. Я ходила с Адой кататься с горки, затем до одурения каталась на карусели.

Разыгрывали приз новогодней елки, который оказался патефоном. Его совсем неожиданно получила девочка, сплясавшая кабардинку.

Вечер был очень хороший, но возвращение не хуже. Ребята проводили меня до тети Ори, и мы расстались «до сегодня». 1 января 1938 года был вечер в Академии наук. Я была до 12 часов, а до 12 часов были одни танцы. Какая бедная елка по сравнению с той!

8 января

Каникулы близятся к концу. Ида подарила мне книгу «Вселенная» с надписью «Будущему величайшему астроному». Какая горькая ирония!

Вчера я дала себе обещание: никогда не заниматься вещами, связанными с философией, но обязательно изучить все, что по этому вопросу имеется.

11 января

Лаврецкий пишет: странным и ничем не объяснимым является, например, то, что Чацкий, горячо любя Софью, три года ничего не писал и в один прекрасный день свалился в дом Фамусова как снег на голову. Непонятно, как может Софья «высовываться в окно» (во втором акте), когда дело происходит глубокой зимой (в тот же день вечером разыгрывается метель — «света представленье»). Явное противоречие заключается между словами Софьи: «Мы в трауре, так балу дать нельзя», — и всем тем, что происходит вечером у Фамусова. Курьезными являются, наконец, слова Фамусова, что он зван на «будущей неделе» в четверг «на погребенье». Читатель и зритель проходят мимо всех этих мелких несообразностей, часто даже не замечая их, потому что его увлекает художественность и значительность всего произведения в целом. Почти нет ни одного писателя, у которого не было бы таких же мелких несообразностей. У Лермонтова, например, «Терек прыгает, как львица, с косматой гривой на спине», а у львицы, в отличие от льва, нет гривы. Гоголь рассказывает, что Чичиков разъезжал в медвежьей шубе, между тем как дело происходит летом. У Пушкина в «Евгении Онегине» на именины Татьяны, которые происходят 12 января, гости съезжаются в бричках, хотя сам автор говорит, что зима в том году была снежная. У Тургенева в «Отцах и детях» говорится о «свете весеннего солнца» во второй половина июня.

Вечер. Только что из кино. Что за картина! Я не могу, не нахожу подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Где там! Слишком беден словарь в русском языке. Одно могу сказать: «Депутат Балтики» был прежде картиной, которую я ставила выше всех, раньше виденных. Далеко ему до «Ленина в Октябре». Куда! Когда смотришь эту картину, не можешь быть равнодушной: смотришь на экран, а думаешь о себе. О, я очень хорошо знаю, для чего я живу, но сейчас я это поняла, почувствовала так, как никогда раньше. Ленин, милый!