Магия Отшельничьего острова - Лиланд Модезитт

Иноземцы, получавшие дозволение на торговые поездки по острову, редко бывали молоды и словоохотливы. Скупали они в основном гончарные и прочие ремесленные изделия, а на продажу привозили редкие драгоценные камни: желтые алмазы и темно-зеленые изумруды, добывавшиеся лишь на дальних рубежах Хамора.

Помнится, мне казалось, будто все они используют одни и те же монеты, но потом выяснилось, что это не так. Просто почти во всех странах — кроме разве что Пантарана — имеют хождение монеты, очень похожие на хаморианские и наши. Золотые, серебреники и медяки. Надписи, если приглядеться, — разные, но размер и вес одинаковы. Ежели, конечно, монета не обрезана. Почему так? Да наверное потому, что почти вся торговля идет через Хамор, и даже остранцы, при всей их гордыне, вынуждены чеканить похожую монету. Правда, называют они свои деньги по-другому, но этих названий все одно никто не использует. Даже в самой Остре.

А еще помнится, я с детства не мог понять — зачем потребовалось строить столь величественные дороги, если народу по ним путешествует всего ничего? Но в ответ на мои вопросы отец, как водится, качал головой, а дядюшка Сардит просто отмалчивался.

По мере того, как натруженные ноги вели меня все ближе к странноприимному дому, мысль о коротком отдыхе начинала казаться мне все более соблазнительной.

Все странноприимные дома устроены одинаково: черепичная кровля над четырьмя глухими, без окон, стенами, закрывающаяся на засов дверь и широкая крытая веранда с каменными скамьями. Внутри нет никакой отделки, нет даже очага, чтобы приготовить пищу. Эти дома годятся лишь для недолгого отдыха да дают возможность переждать непогоду.

Устроившись на задней каменной скамье — самой прохладной — я стянул сапоги, протер ноги, хлебнул из фляги теплой воды и принялся за провизию, которой снабдил меня отец. Вчерашняя утка была очень хороша, да и два слоеных пирожка — один без начинки, другой с вишневым вареньем, пришлись весьма кстати. Все эти яства я заел одной кислой грушей, а другую приберег на потом.

Дожевывая последний кусок, я почувствовал чье-то приближение и увидел человека, который вел в поводу лошадь, тащившую крытую повозку. Более всего он смахивал на торговца, но на всякий случай я, морщась, натянул на сбитые ноги сапоги, уложил мешок с провизией в заплечную торбу, а немногочисленные крошки разбросал по дороге для птичек. Торба была увязана, прислоненный к скамье посох стоял под рукой — бери да иди. Правда, идти что-то не хотелось.

— Привет, паренек, — окликнул меня незнакомец. Молодой для купца, моложе дядюшки Сардита, он имел косматую черную шевелюру и стриженую бороду. Его одежду составляли туника с короткими рукавами, штаны и сапоги — все из мягкой кожи блекло-желтого цвета. В плечах он был пошире дядюшки Сардита, с внушительной мускулатурой. На широком коричневом поясе висело несколько ножей.

— Добрый день, — вежливо отозвался я, привстав. — Держишь путь из Найлана?

— А то откуда? — со смехом отозвался он, привязывая своего темно-каурого мерина. — А ты?

— Я с востока...

— А не молод ты путешествовать без старших? — промолвил торговец, закончив с лошадью и поднявшись на две каменные ступеньки.

— Может, и молод... — Тон его мне почему-то не понравился, и я подался поближе к посоху.

— Впрочем, на вашем чудном острове вообще мало кто куда ездит.

— Это верно.

— А ты, небось, такой же «приветливый», как и все ваши. Невысокого мнения обо всем остальном мире.

— По правде сказать, я слишком мало знаю об остальном мире, чтобы иметь на сей счет какое-либо мнение.

— Надо же! Впервые встречаю здесь человека, готового признать, что за пределами вашего острова, где вы и впрямь угнездились сущими отшельниками, тоже существует какая-то жизнь.

Я предпочел отмолчаться: что тут можно сказать?

— Да, чудно вы тут живете, — продолжал он. — Ежели ты не принимаешь душ хотя бы три раза в неделю, женщины отворачиваются от тебя, как от зачумленного. Но хоть ты мойся и трижды в день, они все едино не перемолвятся с тобой и словечком, кроме как насчет торговли. Думаю, всех держат в страхе эти молодцы в черном. И то сказать, с ними даже империя предпочитает не связываться.

— Империя?

— А ты что, и о Хаморе не слыхал? О Восточной империи?

Купчина оказался таким же надоедливым хвастуном, как и вся их братия. Будто бы кое-что повидав, он сделался невесть каким умником.

— Что, парнишка, не нравлюсь тебе, да? Это не горе: мы, купцы, сюда не любиться приезжаем, а торговать. Хочешь драгоценности — покупай, есть что на продажу — предлагай. Правда, откуда у такого мальца стоящие вещи? Разве твой посох... Недурная работенка.

Он потянулся к посоху, словно меня там и не было.

А я вроде бы и не тянулся, во всяком случае, ничего такого не помню. Однако посох каким-то образом оказался в моей руке и хрястнул его по запястью.

Он яростно завопил и другой рукой схватился за рукоять ножа.

Внутри у меня все сжалось: похоже, этот малый собирался метнуть в меня нож. А ведь я и не хотел его бить, все вышло само собой.

— Не думаю, чтобы Мастерам понравилось то, что ты затеваешь, — сказал я, с трудом заставив свой голос звучать спокойно.

— Пропади они все пропадом, твои Мастера, — рыкнул он. Но нож оставил в покое и лишь смерил меня долгим, злобным взглядом.

Я опустил посох, который, невесть почему, сделался на ощупь теплым. Как будто полежал на солнце или возле костра.

— А ты, значит, тоже из этих... — проворчал торговец. Он медленно пятился, хотя я и не думал к нему приближаться.

— Не знаю, о чем ты. Я пока никто.

— Проклятый остров! — Купчина уже отвязывал свою лошадь.

Закинув торбу за плечи, я направился к ближнему спуску с веранды — благо он был как раз со стороны Найлана.

— Я все равно ухожу, а ты можешь остаться. Тебе нужно передохнуть.

Он молчал, но я чувствовал на себе его взгляд, полный ненависти, глубокой, как Северная река во время паводка, и почти столь же неистовой. Морщась от боли в стертых ногах, я зашагал прочь, желая поскорее оказаться подальше от странноприимного дома и этого торговца.

А шагая, размышлял о том, все ли торговцы столь же нахальны и бесцеремонны, когда думают, будто имеют дело с беспомощными людьми. А еще о том, отчего разогрелся посох. Я неплохо разбирался в свойствах дерева и знал кое-что о металлах, а посох как раз и представлял собой комбинацию лоркена со сталью. Прекрасно выполненную комбинацию, которую можно было назвать произведением искусства — недаром купец обратил на посох внимание. Но сочетание дерева с металлом не обладает никакими необычными свойствами.