Ведьма Черного озера - Андрей Воронин

— Черт подери, — пробормотал ошарашенный этим бесстыдным напором Мюрат. — Ничего себе малость!

— По крайней мере, мой маршал, для вас это возможно, — скромно потупив взор, тихо проговорил Огинский. — Мне же остается уповать только на вас.

После этого он замолчал, уныло разглядывая затоптанный узор персидского ковра у себя под ногами и слушая, как шуршат и потрескивают угли в камине. В комнате было жарко, и пан Кшиштоф вдруг ощутил, что с головы до ног покрыт липким горячим потом. Ладони сделались влажными, и он незаметно вытер их о кушетку.

Маршал напряженно размышлял, глядя в пышущий жаром камин и задумчиво поглаживая кончиками пальцев лезвие лежавшей на коленях золоченой шпаги.

— Взгляните, — сказал наконец Мюрат и слегка приподнял шпагу, показывая ее пану Кшиштофу. Шпага была как шпага, разве что золоченая и дьявольски дорогая. — Видите, это сталь. Она покрыта позолотой, но по сути своей это прямое железо для открытого боя один на один. Так вот, я — сталь, Огинский. Мои кавалеристы — это сталь, бесхитростная острая сталь в руке императора. А вы — капля смертельного яда на кончике моего клинка. Потому что бывают, видите ли, ситуации, когда победить в честном бою невозможно, а потерпеть поражение нельзя, не имеешь права... Вот тогда и наступает черед яда. Ваш черед, Огинский. Я честный старый рубака, я тысячи раз выходил в поле и вел своих кавалеристов в атаку — на вражеские сабли, ядра, штыки, на верную смерть... Знали бы вы, как вы мне противны! Вы презренный человек, Огинский, но вы мне нужны. Я не могу пока без вас обойтись, но имейте в виду: вам следует бояться того момента, когда я перестану нуждаться в ваших услугах.

Мюрат говорил негромко, словно бы нехотя, через силу, и глядел он при этом не на Огинского, а на шпагу, как будто силясь прочесть выгравированные на клинке, хитро запрятанные в завитках сложного узора письмена.

— Вряд ли я нуждаюсь в подобном напоминании, мой маршал, — так же тихо, в тон ему, сказал пан Кшиштоф. — День, о котором вы упомянули, станет днем, когда жизнь моя потеряет смысл.

«Гасконский паяц, — злобно подумал он при этом, — носатое ничтожество, фигляр! Король Неаполя! Видали вы его? Да свет не видывал более хитрого и криводушного лиса, чем этот выскочка!»

— Перестаньте паясничать, Огинский, — устало и раздраженно бросил Мюрат. — Когда вы не будете мне нужны, ваша жизнь отнюдь не лишится смысла. Напротив, это вы лишитесь всего, в том числе и вашей презренной жизни. Видит Бог, я уничтожу вас с истинным наслаждением, и небеса вознаградят меня за этот поступок — может быть, не самый великий, но зато самый богоугодный в моей грешной жизни!

Пан Кшиштоф насторожился. Раз уж Мюрат перешел от простых оскорблений к угрозам, значит, на уме у него и впрямь было что-то конкретное. Хитрый гасконец, похоже, пытался запугать его — запугать так, чтобы пан Кшиштоф боялся своего грозного покровителя пуще русских штыков. Значит, поручение и впрямь будет смертельно опасным. Впрочем, других поручений Мюрат и не давал. Огинский зябко передернул плечами, припомнив, как в компании полусумасшедшего убийцы Лакассаня охотился на русских генералов в кровавой сумятице Бородинского сражения.

«Ладно, — подумал он. — Кнутом меня уже отстегали. Надо полагать, сей грозный воитель, сей прямой и честный клинок в деснице императора Наполеона вот-вот выудит из кармана пряник, каковым и станет водить у меня перед носом. Ну-ну, поглядим, что он предложит в обмен на мою... гм... презренную жизнь».

— Но будь по-вашему, — неожиданно сменив гнев на милость, сказал Мюрат и небрежным жестом бросил золоченую шпагу в инкрустированные ножны. — Я что-нибудь придумаю с этим вашим наследством. Можете на меня рассчитывать. В столь трудный для Франции час мы все должны держаться вместе. И потом, я, как честный человек, не могу не признать за вами определенных заслуг, которые требуют соответствующего вознаграждения. Один Багратион, гм... — На мгновение он словно бы запнулся, и пану Кшиштофу почудилось промелькнувшее на его высокомерном лице смущение. Однако маршал немедля взял себя в руки, и пан Кшиштоф невольно припомнил его слова о том, что порой без капельки яду бывает просто не обойтись. — Один Багратион чего стоил! Словом, я что-нибудь придумаю. Если этот старый осел, ваш дядюшка, будет очень уж упираться, то... Ну, я не знаю. Бывают же на свете несчастливые случайности!

Пан Кшиштоф чуть было не расхохотался. Как ни крути, а он таки успел изучить своего покровителя. Что бы ни думал, что бы ни говорил, что бы ни воображал о себе блистательный маршал кавалерии, баловень победы Мюрат, однако столь презираемый им клеврет, пан Кшиштоф Огинский, сумел предугадать его слова за мгновение до того, как они были произнесены. Да, сладкий пряник, как и следовало ожидать, появился на сцене сразу же после кнута, и теперь пану Кшиштофу оставалось лишь выяснить, как высоко ему придется прыгнуть, чтобы заработать упомянутый пряник и не отведать кнута.

— Благодарю вас, мой маршал! — горячо воскликнул он, вскочив с кушетки и согнувшись пополам в почтительнейшем поклоне. — Язык человеческий чересчур беден для того, чтобы выразить всю полноту переполняющих меня чувств! Как еще могу я выразить свою безграничную благодарность? Что я должен совершить во славу Франции, дабы вы по достоинству оценили мою преданность вам, монсеньер?

— Если вам действительно интересно, — с неожиданной деловитостью в голосе заявил Мюрат, — то должен вас слегка разочаровать: благо Франции тут ни при чем.

Пан Кшиштоф склонился еще ниже — настолько низко, что Мюрату пришлось бы стать на четвереньки, чтобы разглядеть промелькнувшую на его губах усмешку.

— Вы говорите загадками, мой маршал, — сообщил Огинский, не разгибаясь. — Могу ли я нижайше просить вас разъяснить мне смысл ваших иносказательных речей? Право же, я не вижу способа, коим можно было бы отделить благо маршала Мюрата от блага великой Франции.

Маршал, несомненно, оценил тактичность своего протеже; тем не менее король Неаполя ценил пана Кшиштофа вовсе не за утонченность его воспитания.

— Так что же? — патетически воскликнул пан Кшиштоф Огинский, стараясь не слишком переигрывать. — Что я должен сделать для вас, мой маршал?

— Прогуляться в Россию, — сказал Мюрат таким тоном, словно речь шла о пикнике на прибрежном лугу.

— В Россию? — переспросил пан Кшиштоф. Он заметно скис, ибо одолевавшие его на протяжении всего разговора дурные предчувствия в этот момент достигли своего пика. Ехать в Россию ему ни капельки не хотелось. — Куда же именно, монсеньер?

— Сядьте, Огинский, — чутко уловив перемену в его настроении, сказал Мюрат. — Сядьте, сядьте! Чего, черт побери, вы так испугались? Хотите вина? Вот, пейте, прошу вас! — Он щедрой рукой наполнил стоявший наготове бокал, облив вином ковер и собственное колено. Пан Кшиштоф с молчаливой благодарностью принял бокал и, жадно припав к нему губами, в три могучих глотка вылакал вино. Вкуса он так и не почувствовал. — Ну да, в Россию, — продолжал маршал самым обыкновенным тоном, — а что такое? Вы так побледнели, будто вам тоже пришлось отступать из сожженной Москвы по заметенным снегом дорогам.

— Уж лучше бы пришлось, — пробормотал пан Кшиштоф, живо припомнив то, как он провел минувшую зиму. — Не томите же меня, монсеньер, — уже громче добавил он, глядя на Мюрата совершенно собачьими глазами. — Скажите, куда я должен отправиться? Что это будет — Петербург, Москва?

— Смоленск, — ответил Мюрат, и это слово многократно отозвалось в ушах пана Кшиштофа погребальным звоном церковных колоколов. — Вернее, Смоленская губерния, имение княжны Вязмитиновой. — Мюрат с трудом, по слогам выговорил трудную для него русскую фамилию. У него получилось что-то вроде «Вяжмитинофф», но пан Кшиштоф его понял. О, лучше бы ему этого не понять! — Ведь вы, кажется, имеете честь быть знакомы с княжной? — улыбаясь, добавил Мюрат.

— Честь? — почти не слыша собственного голоса, горько переспросил пан Кшиштоф. Ему казалось, что он вот-вот грянется в обморок прямо на персидский ковер, под ноги продолжавшему насмешливо улыбаться маршалу. В этот момент Мюрат более всего напоминал отца-иезуита, нашедшего наконец способ побольнее уязвить вздернутого на дыбу упрямого еретика. — Честь? О монсеньер! То, что вы называете честью, есть величайшее в моей жизни несчастье!

— Полноте, — небрежно сказал Мюрат, проигнорировав содержавшуюся в последнем возгласе Огинского немую мольбу. — Не стоит так драматизировать, милейший. Хотите еще вина? Извольте. Пейте, пейте, не стесняйтесь. У хозяина этого поместья на диво богатые погреба... Так вот, позвольте изложить подробности. Видите ли, минувшей осенью в тех краях вышла одна неприятная история...

И он стал излагать подробности. Пан Кшиштоф слушал его, с невыразимой тоской думая, что Мюрат нашел-таки способ уморить его до смерти.