Золушка в бикини - Наталья Александрова

Нет, «Феррари» — это не для меня!

Леня Маркиз действительно отличался приятной, располагающей, но совершенно не запоминающейся внешностью, чрезвычайно выгодной при его экзотической профессии.

Повстречавшись с ним, уже на следующий день люди с трудом Могли бы его описать.

— Ладно, как знаешь, — пожал плечами Ухо. — Ну возьми тогда «Тойоту», она неприметная..

— Только потом ее еще раз перекрась.

За полчаса до назначенной встречи Леня на неброской темно-зеленой «Тойоте», которую одолжил ему Ухо, остановился на тридцать восьмом километре Приморского шоссе, осторожно съехал на обочину и принялся наблюдать за дорогой. Спустя двадцать минут мимо него проехал элегантный серебристый кабриолет. За ним никто вроде бы не следовал. Маркиз выждал еще несколько минут и подъехал к месту встречи.

За рулем двухместного «Мерседеса» сидела молодая, чрезвычайно ухоженная дама. Собственно, человек менее наблюдательный назвал бы ее девушкой и оценил ее возраст в двадцать два — двадцать три года, но Леня своим наметанным взглядом определил, что ей никак не меньше тридцати. Слишком уверенно она держалась, слишком хорошо были уложены золотистые волосы, слишком много сил и времени потрачено на ее внешность. Женщина была произведением искусства и хорошо понимала это. Такое приходит только с возрастом, явившимся на смену юной непосредственности и весенней свежести.

Но не красота и ухоженность заказчицы заставили учащенно биться Ленине сердце…

Он протер глаза, не веря себе, и поспешно выбрался из машины. Забыв о правилах конспирации, он быстрыми шагами подошел к серебристому кабриолету и срывающимся голосом проговорил:

— Беата? Неужели это ты?

Заказчица откинулась на кожаную спинку сиденья, широко открыла бирюзово-синие глаза и воскликнула:

— Леня? Боже мой, сколько же лет прошло!

— Пятнадцать… — взволнованно выговорил Маркиз. — Нет, уже шестнадцать!

— Не называй эти ужасные цифры, — с низким волнующим смехом прервала его женщина. — Я не хочу чувствовать себя такой старой!

— Ты — старой? — рассмеялся Леня. — Ты выглядишь просто обалденно!

— Если бы ты знал, чего мне это стоит! на этот раз усмешка Беаты была грустной.

— Ты помнишь Шуваловский парк? — едва слышно прошептал Леня. Глаза его затуманились.

Ему тогда только что исполнилось двадцать лет. Он закончил цирковое училище и должен был по распределению ехать в Заволжское областное управление культуры. Его ожидала блестящая будущность: триумфальные выступления на сценах колхозных клубов и в домах культуры райцентров. Вытаскивать кроликов из шляпы на глазах недоверчивых крестьян… Леня буквально слышал голос веселого зрителя из пятого ряда:

— А поллитру так тоже вытащить можешь?

И тут, в один прекрасный весенний день, он встретил на улице ее, Беату. Она шла по середине тротуара и ела мороженое, вафельный стаканчик за тринадцать копеек. Леня встал перед ней и таким же, как сегодня, срывающимся от волнения голосом попросил:

— Дай откусить!

Беата остановилась и посмотрела на него смеющимися бирюзовыми глазами:

— А больше ты ничего не хочешь?

— Хочу, — честно признался Леня.

Они до глубокой ночи гуляли по городу, добрели пешком до запущенного Шуваловского парка, в сумерках целовались на каменной скамье под сумасшедшие трели соловьев…

Конечно, ни в какой Заволжск Леня не уехал. Он дни и ночи проводил со своей новой подругой. Это была, наверное, самая прекрасная весна в его жизни. Он всерьез задумался о женитьбе. Ему нравилось в ней все — от бирюзовых глаз и золотых волос до редкого имени. Беата говорила ему, что обязана этим именем своей бабушке — полячке.

С бабушкой Леня не успел познакомиться, она умерла несколькими годами раньше, а вот отчим девушки как-то застал его у себя дома и долго, внимательно расспрашивал — о том, какое у Лени образование, кто его родители, какие планы на будущее…

Видимо, будущему виртуозу легкой наживы не удалось произвести на отчима благоприятное впечатление. Леню не признали достойным претендентом на руку девушки.

Беату силой, чуть ли не под конвоем увезли к другой ее бабушке, в Саратов. У этой бабушки не было польских корней, зато у нее были суровый нрав и твердая рука. Она сумела внушить легкомысленной внучке правильные, по бабушкиному представлению, взгляды на жизнь. Больше Леня никогда не встречался со своей золотоволосой возлюбленной.

Никогда, вплоть до этого дня.

— Беата! — повторил Леня. Сам звук этого имени, казалось, делает его на шестнадцать лет моложе.

— Не будем ворошить прошлое! — проговорила женщина, решительно тряхнув волосами. — И у тебя, и у меня своя, новая жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Мы встретились по делу… Давай и займемся этим делом.

Леня с трудом отбросил охватившие его воспоминания. Он не мог не признать правоту Беаты. Ведь он сам всегда повторял, что ни в коем случае нельзя смешивать работу и чувства…

Усевшись рядом с ней на мягкое сиденье «Мерседеса» Леня несколько секунд помолчал, приводя свои мысли и чувства в порядок, и наконец решительно проговорил:

— Ну что ж, рассказывай, что за беда привела тебя ко мне.

— Ты не знал моего отца… — начала Беата.

— Отчего же, — прервал ее Леня, помрачнев. — Тогда, шестнадцать лет назад, он очень доступно объяснил мне, что мы с тобой — не пара, что тебе нужен совсем другой человек, старше, разумнее, а самое главное — обеспеченнее… Как он выразился, твердо стоящий на ногах…

— Это был не мой отец, — поморщилась Беата. — Это был Григорий Михайлович, второй мамин муж. Я не виню его, он безусловно хотел мне добра…

Леня перехватил взгляд Беаты, брошенный на его скромную «Тойоту», и пожалел, что не прислушался к совету приятеля и не взял у него на один вечер «Феррари».

— А мой родной отец, Николай Васильевич Ивановский, был крупным коллекционером…

— Ивановский? — удивленно переспросил Леня. — Так ты — его дочь?

— Да, — кивнула Беата, — А что, ты знал его?

— Знаком не был, но слышать о нем, безусловно, приходилось. Нумизмат, филателист, коллекционер живописи… Кто же о нем не слышал! Кажется, он умер года четыре назад?

— Совершенно верно, — Беата помрачнела. — Четыре года… Его смерть на совести одного человека… Собственно, об этом я и хотела с тобой поговорить.

— Что тебе про меня сказали? — Леня недовольно поморщился. — Я не наемный киллер! Я никогда не имею дела с насилием…

При всем моем уважении ты обратилась не по адресу!

— Я знаю, — Беата кивнула. — Я навела о тебе справки и знаю о твоей основной специальности. Не волнуйся, это именно то, что надо.

И она коротко рассказала Лене историю смерти своего отца.

В обширной и очень ценной коллекции Ивановского была одна безусловная жемчужина, одно бесценное сокровище, которое коллекционер ценил больше всего остального, — античная камея, некогда принадлежавшая знаменитому Лоренцо Медичи, Лоренцо Великолепному, как называли его современники. Камея, представлявшая собой вырезанный на ониксе женский портрет, так и называлась с тех пор камеей Медичи. Судьба ее была бурной и кровавой, к самому Ивановскому она попала как наследство прадеда, миллионера и мецената, владевшего в девятнадцатом веке огромными сокровищами и сумевшего кое-что сохранить, несмотря на все обыски и реквизиции.

Когда Николай Васильевич стал признанным и уважаемым коллекционером, он смог вынести на свет божий и камею Медичи. Написал статью о ее истории для серьезного научного журнала, предоставил для одной очень престижной выставки… Об этой камее заговорили, на нее мечтали взглянуть крупнейшие ученые и собиратели. Подлинность камеи, ее уникальность и необычайная ценность не подвергались сомнению.

Специалисты ставили ее в один ряд с камеей Гонзаго, считающейся самым ценным экспонатом Эрмитажа.

Ивановский немногих допускал в свой дом. Только проверенные, уважаемые люди могли взглянуть на его сокровище. Но однажды его попросил о визите профессор Вайсмюллер, один из старейших сотрудников Эрмитажа. Ивановский не раздумывая согласился, не зная, к чему приведет этот шаг.

Старик профессор пришел в гости не один.

Его сопровождал крупный широкоплечий мужчина с густыми рыжеватыми бровями.

Он нисколько не был похож на коллекционера или искусствоведа.

— Иван, мой племянник, — ответил профессор Вайсмюллер на невысказанный вопрос Ивановского. — Я, батенька, стал стар и беспомощен и один теперь почти никуда не выбираюсь…

Ивановский ничего на это не сказал, но ему очень не понравились длинные волосатые руки «племянника», а особенно не понравился жадный внимательный взгляд, который Иван не отводил от бесценной камеи.

После посещения Вайсмюллера прошло несколько недель, и у Ивановского был небольшой прием. На этом приеме присутствовали его коллеги-коллекционеры и несколько специалистов по античной пластике. Среди прочих был приезжий профессор из Германии, которого представил хозяину дома тот же Вайсмюллер. Вечер прошел великолепно, но когда Николай Васильевич проводил гостей и вернулся в свой кабинет, он с ужасом увидел, что камея Медичи заменена подделкой.