Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

— Что за стрельба?

— Война кончилась, — ответил я.

Офицеры молча посмотрели друг на друга, сняли фуражки, бросили на траву, повернулись к своим и стали кричать радостно, наперебой. Солдаты поставили пулеметы, сели рядом, за ними сели все остальные. Я стал подходить ближе, а когда поравнялся, то увидел, что они все спали. Те, что были дальше, тоже спали, а один, как мне тогда казалось, пожилой, с двумя орденами Славы, поставил ДП на сошки между ног и достал сухарь из противогазной сумки. Потом начал есть шоколад, откусывая поочередно. Я повернулся к офицерам, хотел спросить из какой они части, но осекся. Оба стояли и смотрели на солдат. По их странно окаменевшим лицам текли слезы. Первым спохватился раненый капитан. Он подошел ко мне, хлопнул здоровой рукой по плечу и спросил, чего я плачу и где мой командир. Я повел его к командиру батареи. По дороге не выдержал, спросил часть, он, конечно же, не ответил. Поинтересовался, кого я ищу. А потом, пожав плечами, сказал, что даже не слышал о такой дивизии.

Много позже я понял, что встречи с батальоном быть не могло, что были мы в разных армиях. Но тогда мне хотелось их видеть и как можно быстрее, узнать, кто жив и что же было дальше.

На батарее в это время шел пир горой. Прямо на ящиках со снарядами лежала колбаса, консервы, хлеб. Под деревом в канистре — бобруйский трофей старшины. Я схватил два колбасных круга, флягу со спиртом и побежал к пулеметчику. Он продолжал жевать свой сухарь. Я протянул ему колбасу, он посмотрел на меня невидящим взглядом, взял из рук только флягу, отбросил далеко сухарь, потом потянулся к пулемету и выпустил в поле весь диск. Всего на несколько секунд его взгляд приобрел осмысленность и он сказал, что на рассвете, перед самым началом нашей стрельбы, они похоронили на выходе из леса восемь своих солдат. Приложился к фляге, отпил, закрутил пробку и опять сел под дерево.

Я смотрел на тропу, по которой они пришли, и мне казалось, что оттуда появится еще пехота и это будет обязательно мой батальон во главе с моим комбатом.

Детство

Человек не может выбирать, где и когда ему родиться, выбирать своих родителей — все это дарует ему его судьба. Взрослея и осмысливая окружающий мир, он радуется и изо всех сил старается занять в нем место, соответствующее складывающимся впечатлениям и постепенно появляющимся убеждениям, берущим свое начало от первых лет жизни.

Я считаю, что мне повезло: я родился в Одессе 30 июля 1929 года в доме на Пролетарском, а сейчас на Французском бульваре. Справа от нашего дома — вход в Отраду, а слева — Лейтенантский переулок. Мы уехали оттуда, когда мне было три года, но я без труда нашел его через 25 лет. Дом с балконами во всю свою длину все так же стоял чуть в глубине от трамвайной линии. Я до сих пор помню постукивающие, а не дребезжащие, как теперь, звонки открытых зеленых трамвайных вагончиков, идущих от центра в дачный район Большого Фонтана.

Мои родители. г. Одесса.

Мой отец Андрей Семенович Нефедов был военнослужащим, командиром роты в 51-й Перекопской дивизии, стоявшей здесь же в казармах на Пролетарском бульваре. Самым ярким впечатлением того периода осталась встреча полка, возвращающегося из летних лагерей в свое расположение. Впереди духовой оркестр, затем командиры верхом на лошадях, а за ними — колонны запыленных красноармейцев с винтовками, скатками шинелей, ранцами, противогазами, лопатками и большими кожаными патронташами на поясах. В конце командирской колонны — отец, весь покрытый пылью, ремешок фуражки опущен на подбородок, мама подает, а он подхватывает меня и усаживает в седло впереди себя. Пряжка его ремня давит мне в спину. На подходе к казармам оркестр грянул марш, лошади пританцовывают в такт, мне еще больней, но я терплю.

И, конечно же, море. Мама брала меня на руки, и мы спускались к нему по большой деревянной лестнице, сидели на песчаном пляже. Потом купались. Ласковая лазурная гладь моря еще много лет звала, манила и жила в памяти.

Мне 2 года. г. Одесса, 1931

Потом, в 1932 году, четыре кубика командира роты в петлицах отца заменили одной шпалой, и мы переехали в Тирасполь, где он уже командовал батальоном, а я посещал детский сад. В этом полку отец встретился с врачом, вылечившим его от тифа в 1919–1920 годах. Они крепко подружились. Леонид Николаевич Веселовский, из семьи потомственных военных врачей, остался другом нашей семьи до самой своей гибели вместе с сестрой Ольгой (тоже военным врачом) в 1941 году. Дом, в котором мы жили, был расположен на территории военного городка, и все детские игры проходили на спортплощадке среди красноармейцев. Когда пришел мой черед надеть гимнастерку, то запах солдатского пота, специфический дух казармы и казенных щей, исходивший от них, не показался столь отвратительным, как это кажется многим. У нас часто бывали гости — сослуживцы отца и соседи по дому. В то время военные носили оружие. Я завороженно смотрел на серебряные монограммки на наградных маузерах и клинках. Иногда мне давали в руки револьвер, предварительно вынув патроны, что приводило в полный восторг. Страстно хотелось пробежать с ним по улице, чтобы увидели мальчишки. По выходным мы ходили на плац, где кавалеристы устраивали джигитовку, рубя на скаку лозу и стреляя по мишеням из-под брюха мчавшейся лошади.

Однажды, выйдя из детского сада, а он находился рядом со штабом, возле которого меня встречала мама, я направился домой. Возле штаба стоял большой черный автомобиль, где сидели командиры. Я обошел его с правой стороны, уселся на большую широкую подножку, а он тронулся прямо на глазах у мамы. Проехав пятьдесят метров, автомобиль стал поворачивать влево. Я слетел с подножки, пролетев над булыжной мостовой, плюхнулся в густой спорыш, не получив ни единой царапины. Мама вскрикнула, машина остановилась. Оттуда вышел высокий командир с большой черной бородой, взял меня на руки, что-то сказал маме, уселся в машину, посадив меня на колени, и мы куда-то ехали. Потом остановились у моста, рядом с грибком, где стоял пограничник, а по мосту прохаживался румынский солдат с винтовкой, с длинным ножевым штыком. Бородатый командир объяснил мне, что это граница, а деревня за рекой называется Порканы и это уже Румыния. Много позже родители рассказали мне, что бородатым командиром был начальник Политуправления РККА Ян Гамарник.

С отцом и дядей Володей, г. Одесса, 1931 г.

Очень скоро, летом 1933 года, моему отцу добавили еще одну шпалу в петлицу и направили на должность заместителя командира 89-го Чонгарского стрелкового полка в Днепропетровск. Приехали мы сюда в последних числах июля. Пока мы с мамой два часа ждали отца на вокзале, он уехал и вернулся с ключом от квартиры. Там, где сейчас билетные кассы, в старом вокзале был большой пандус, куда и подъехал отец на извозчике, погрузили вещи и отправились через весь город на улицу Лагерную, в двухэтажный дом на углу с улицей Феодосиевской. В этом доме жили командиры, служившие в соседних казармах. Сейчас в этом доме «Днепроэнерго». Теперь он отстроен заново и выглядит значительно лучше.