Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

— Ну вот, — сказал Василий Наумов, повернувшись к Тарбееву, — чем не доярка?

— Молодчина, — ответил Николай. — Ай-да мастерица!

Нинка тянула соски раз за разом, краснела оттого, что её хвалили, и старалась изо всех сил.

— Примем в доярки? — вдруг спросил Николай, обращаясь к бригадиру.

— Примем, — ответил Бархатов. — Если поднимет корзину с брюквой. Бригадир кивнул головой в сторону огромных плетёных корзин, сваленных кучей в углу коровника.

Доярки развеселились. Некоторые захохотали.

— Хватит доить, — сказала Анфиса, хлопнув Нинку по спине и загоревшись очередной шуткой. — Катерина, брось-ка сюда корзину.

Екатерина Шевчук поняла, что от неё требуется. Выбрала самую большую корзину. Принесла. Поставила, фыркая от смеха, на пол.

— Надевай, Нинка, лямки на плечи, — сказала Анфиса, помогая девочке. — Вот та-ак. Во-от. Вот теперь ты заправская доярка.

Нинка хоть и надела лямки, но корзина так и осталась стоять на полу.

— Теперь иди за брюквой на кормокухню, — командовала Анфиса.

Нинка конфузилась, краснела. Доярки покатывались со смеху.

Бригадир сказал:

— Довольно. Позабавились и хватит. Живо по местам. А тебя, Евдокия, — Александр Егорович обратился к Муравьёвой, — я что-то не пойму. То жаловалась, что не можешь отучить Милку от ручной дойки, а теперь снова приучаешь.

— Про Милку я ничего не говорила.

— А про которую говорила?

— Вот, стоит, зараза. — Евдокия показала стойло рядом, в котором стояла крупная, с длинными рогами породистая корова.

— Ладно, — махнул рукой бригадир. — Все по местам. Скоро молоковоз придёт, а у вас не в шубу рукав.

Доярки разошлись. Нинка пошла не торопясь, разглядывая на пути животных, в другой конец фермы…

В чайной за одним из столов, заставленном кружками, где мужики сгрудились особенно плотно, сидел Афанасий. Вид у него грустный, в разговоре с приятелями не участвовал. Пялил пьяные глаза на Завадского. Завадский стоял у буфета и разглядывал витрину, на которой кроме плавленных сырков и рыбных консервов ничего не было.

— Виталий Константинович! — позвал Афанасий. — Давай к нашему шалашу.

— Некуда там у вас, — ответил Завадский.

— А мы потеснимся.

— Не стоит, — Виталий Константинович стоял боком к Афанасию и лишь слегка поворачивал к нему лицо.

— Давай выпьем на брудершафт.

— Я не пью.

— За шиворот льёшь? В Молдавии родился и вино пить не научился?

Завадский промолчал.

— Знаю я как ты не пьёшь… Интеллигенция вшивая. Чистоплюй.

К буфету подошли Нинка и Любка Верхозины. Посмотрели на сырки. И на ценник. «Цена — 26 коп.»

— Нинка! — крикнул Афанасий.

Девочка обернулась. Увидела соседа. Подошла поближе. Поздоровалась со всеми, кто был за столом.

— Зорово, — сказал Афанасий. — Как мать-то?

— Болеет.

Афанасий понимающе кивнул.

— А чё сюда пришли? — спросил он.

— Купить что-нибудь.

— Ну иди покупай.

Девочка подошла к буфету и снова уставилась на ценник. Вынула из кармана мелочь, в основном медяки, и стала считать. Шепнула сестре:

— Хватит только на два сырка.

Любка недовольно надула губы. Нинка протянула худенькую руку к буфетчице:

— Тётя Лиза, продайте нам два сырка. Буфетчица взяла мелочь, стала считать.

— Продам, — сказала она, вздыхая. — Что ж не продать.

Бросила мелочь на блюдечко. На прилавок — два сырка. Нинка положила их в хозяйственную сумку.

Виталий Константинович наблюдал все это, стоя в сторонке. Подошёл к девочкам.

— Галина Максимовна сильно болеет?

— Че тебе далась Галина Максимовна? — повысил голос Афанасий. — Без тебя есть кому пожалеть. Пристал: Галина Макси-имовна! Галина Макси-имовна! Девочки в интерна-ат, пожалуйста! Галина Макси-имовна! Тра-ля-ля… Историк хренов… Чё ты лезешь во все дыры как затычка?

Завадский терпеливо выслушал тираду. Повторил вопрос:

— Сильно болеет? Температура?

— Температуры нет, — ответила Нинка. — Просто слабая она.

— Иди попроведуй, — опять встрял Афанасий. — Там мёдом намазано.

Дарья была уже в годах, на вид лет сорока пяти, но ещё как принято выражаться в народе, в соку: роста невысокого, сложения крепкого, с широкой костью. Словом, женщина старой крестьянской закваски. Она заканчивала электродойку. Подключив аппарат к последней корове, которая стояла у самой стены, и сняв с фляги перевёрнутый вверх дном подойник, села додаивать вручную рядом стоявшую пеструшку. Все коровы её группы были чёрно-пёстрой масти, и только одна, что стояла третьей от стены, была чисто красная с желтовато-оранжевыми подпалинами на брюхе и вымени.

Нинка подошла и встала сзади доярки.

— Что, хочешь подоить? — спросила Дарья, обернувшись, но не прекращая работу.

Девочка кивнула.

— Вот беда-то, — сказала Дарья с улыбкой. — С чего это вдруг?

Нинка опустила глаза.

— Ну ладно, — сказала доярка. — Сейчас закончу и так и быть уж, дам тебе подоить Ласточку. Вот эту, — Дарья кивнула на красную корову, стоящую в соседнем стойле.

Выжав из сосков последние капли молока, Дарья встала и перешла вместе с подойником и скамейкой в соседнее стойло.

— Ну, что стоишь? — сказала она, обращаясь к девочке.

Нинка боязливо осмотрела коридор: нет ли где бригадира.

Подойдя к корове, Нинка опять с опаской посмотрела вдоль коридора и, убедившись, что никто её не видит, села на скамейку и подвинулась вместе с ней к вымени. Дарья подала ей подойник. Девочка начала доить и была поражена, удивительно нежные и мягкие соски растягивались как тонкая резина, молоко шло сильными струями, как у заправской доярки. В подойнике появилась пена, и струи с шумом секли её, образуя новые пузыри. Но вдруг напор молока стал резко слабеть и исчез совсем.

— Все, — сказала доярка. — Молока больше нет. — Дарья нагнулась, выжала ещё несколько капель, взяла из рук Нинки подойник и прибавила: — На сегодня хватит. Беги домой, а то мать хватится. Она знает, что ты здесь?

Девочка встала и отрицательно качнула головой.

— Ну вот, тем более. Надо уроки учить. Беги.

— Спасибо, до свидания, — сказала Нинка и быстро пошла по коридору к выходу.

У входа в чайную висит плакат:

По краям ватманского листа нарисованы голубые и розовые цветочки.

В чайную ввалились две колхозные доярки — энергичная розовощёкая Анфиса Баранова, баба лет тридцати с мощным бюстом и миловидная сухопарая смуглянка невысокого роста Маргарита Куликова — примерно того же возраста. Доярки держат за ручки с двух сторон большую алюминиевую флягу. Обе в рабочей одежде и кирзовых сапогах.

— Лизавета! — крикнула Анфиса буфетчице чуть не от дверей. — Пиво ещё есть?

— Есть! — ответила буфетчица. — Навалом!

— Наливай сюда.

Доярки внесли флягу за стойку буфета и поставили рядом с бочкой, в которую был ввинчен насос.

Анфиса расстегнула верхние пуговицы телогрейки.

— Уф! Запыхалась! — сказала она, переводя дыхание. — Я уж думала, эти охломоны, — доярка окинула взглядом мужиков за столиками, — выжрали все. Слава Богу, не зря бежали…

— Сколько вам? — спросила буфетчица.

— Полную наливай.

— А сколько в неё входит?

— Пятьдесят литров.

— Молодец, Анфиса! — крикнул Геннадий Сурков, вздымщик леспромхоза, сидевший за столом рядом с буфетом. Он подмигнул ей, улыбаясь во весь рот: — Гулять так гулять!

— А что мы хуже вас? — сказала Анфиса. — Вам можно гулять, а нам нельзя? Наш сегодня праздник. Тоже будем гулять…

— А кто коров доить будет?

— Подоим. Не твоя забота.

— Эх, Анфиса! Где мои семнадцать лет? Дай-ка обниму тебя.

— Отстань. — Анфиса отбросила руку Суркова. — У меня есть кому обнимать.

— Так ведь, наверно, не справляется. Тут без помощника не обойтись.

— Пошёл к чёрту!

Нинка и Любка молча наблюдали эту сцену. Они опять пришли за сырками.

Доярки несли наполненную пивом флягу на ферму. Ферма стояла недалеко от дома Верхозиных, так что дояркам и девочкам было по пути.

— Мужики узнают, — сказала, посмеиваясь, Маргарита. — Будет нам на орехи.

— А пошли они!.. — ответила Анфиса. — Никакого от них проку. Давай поменяемся. Рука устала.

Доярки поменялись местами и пошли дальше.

— В самом деле, что это за мужик, — продолжала Анфиса. — если я его не уважаю? Я не уважаю своего Петьку. Дылда два метра ростом, а ума ни на грош. Дурак дураком. Был у нас в селе один человек, Павлуша, который мне нравился умный, красивый, и тот утоп…

Доярки шли впереди. Девочки отставали шагов на двадцать. Нинка, глядя на женщин, была явно чем-то озабочена. Когда подошли к калитке, она отдала Любке хозяйственную сумку и сказала:

— Ты иди домой, а я скоро приду. И пошла вслед за доярками.