Аврора - Жюльетта Бенцони

— Повторяю: я в полном неведении! Более того, для меня было новостью, что он сюда вернулся. Я думал, что он еще в Дрездене, и вдруг случайно с ним столкнулся...

— В каком состоянии вы его нашли? Он писал мне о своем намерении вернуться в Ганновер, и я беспокоилась, потому что надеялась, что он все-таки не покинет Саксонию.

— Я тоже. Что до его состояния — как бы вам его описать? Он показался мне возбужденным и встревоженным, как ни пытался скрыть это напускной бравадой.

— Он виделся с графиней фон Платен?

— Не знаю.

— Я побывала рядом с его домом: он совсем темный, выглядит заброшенным, однако перед входом дежурят двое часовых. С чего бы это?

— Я не знаю...

Вспыхнув от негодования, Аврора вскочила, да так резво, что и маршалу пришлось выпрямиться.— Господи, что вы вообще знаете?! Подевильс обреченно пожал плечами.

— Действительно, почти ничего. К тому же мне сдается, что и этого многовато для душевного спокойствия.

— Извольте объясниться.

— Вы заметили, какая в городе атмосфера?

— Еще бы не заметить! Прямо как в монастыре. Ни шума, ни криков, ни музыки... Куда подевались пьяницы со своими застольными песнями? Можно подумать, что их никогда не было. Таверны онемели...

— Да, а заодно с ними и сами ганноверцы, казармы, замок, двор. Даже на рынке сегодня не было оживления. Ходят слухи — и им можно верить, — будто бы...

— Что за слухи?

— Что в ночь на 1 июля во дворце Херренхаузен разыгралась драма. Кстати, как раз с той поры вашего брата никто и не видел. Жену наследника, Софию Доротею, будто бы стерегут в ее покоях солдаты, никого к ней не подпускающие, даже ее собственных детей, не говоря об ее камеристке, фрейлейн фон Кнезебек: ту вообще бросили в застенок... Боже, вам нехорошо?

Мертвенно-бледной Авроре пришлось снова сесть, руки у нее дрожали.

— А как же Филипп? Что говорят о Филиппе?

— Ничего. Остается только строить догадки. Некоторые думают, что его увезли в захолустную крепость, но есть и такие, кто считает, что он не вышел живым из дворца. А еще существует мнение, будто он сбежал в Дрезден. Но тех, кто так думает, совсем немного.

— Почему?

— Потому что тогда он по крайней мере предупредил бы своего секретаря и захватил бы с собой хоть какие-то вещи. Его дом обыскали с подвала до чердака — там ничего не тронуто.

— Значит, Гильдебрандт арестован?

— Вряд ли. Один мой знакомый, живущий по соседству, видел, как солдаты выносили из дома графа сундуки, корзины, всевозможные предметы, но арестованных не приметил. Слуги к тому времени уже разбежались. Выпейте-ка вот это, — сказал маршал, протягивая гостье рюмку со шнапсом. — Это то, что вам сейчас нужно.

Аврора молча взяла рюмку, залпом выпила ее содержимое, поставила на стол, встала и, подойдя к окну, выходившему на ночной сад, оперлась о подоконник. Подевильс пристроился с ней рядом, готовый подхватить, если у нее вдруг подкосятся ноги.

— Это все, что мне известно. Что вы теперь предпримете?

— Сначала подумаю. Не скрою: по пути сюда я намеревалась попросить аудиенции у самой Софии Доротеи...

— Очень уж дерзко и чрезвычайно опасно! К тому же теперь это совершенно невозможно.

— К кому же обращаться?

Он осмелился сжать ее ледяную руку.

— Ни к кому! Не совершайте этой оплошности. Те, кто совершил одно преступление, не станут колебаться, чтобы совершить другое. Вы рискуете не выйти из Херренхаузена. Где вы намерены провести эту ночь?

— Сначала я думала остановиться у брата, но потом, убедившись, что его нет, решилась на гостиницу Кастена. Там часто останавливаются путешественники, чем же от них отличается фрау фон Левенгаупт?

— Даже не вздумайте: у госпожи Платен повсюду шпионы, она щедро платит им за услуги. Имя вашей сестры ей, безусловно, знакомо. Правильнее будет остаться здесь.

— У вас?

— Почему нет? Завтра, как следует отдохнув, вы бы отправились восвояси. Зря вы приехали в Ганновер, но в моем доме вам по крайней мере ничего не угрожает. Присвойте мне хотя бы звание вашего верного друга, если другого я не достоин! Я сумею его оправдать, можете не сомневаться.

Аврора промолчала, и Подевильс продолжил еще настойчивее:

— Вы утомлены, опечалены, встревожены, посмотрите, какие холодные у вас руки! Позвольте мне позаботиться о вас хотя бы несколько часов. Вы взвалили на себя слишком тяжкий груз, а я был Филиппу другом...

Она поморщилась, как от болезненного укола.

— «Были»? Вы уже зачислили его в мертвецы?

— Нет, что вы! Правда, у меня есть такое опасение, но пока я в это не верю. И он остается моим другом! Так вот, во имя нашей с ним дружбы я и настаиваю, чтобы вы никуда отсюда не уезжали на ночь глядя.

— Раз так, я соглашаюсь, причем охотно!

— Спасибо! Вернитесь в кресло. Я прикажу распрячь ваших лошадей и позаботиться о ваших слугах.

— У меня их только двое: кучер Готтлиб и Ульрика, моя бывшая кормилица.

Это слово вызвало на суровом лице маршала улыбку.

— Прекрасно! Это гораздо лучше юной безмозглой камеристки! Девушке не пристало путешествовать без кормилицы.

Совсем скоро Аврора и Ульрика оказались в простой комнате, пышной и в то же время строгой, притом довольно удобной. Под большой кроватью со стойками, жесткой, как доска, не было ковра, на готических стульях из потемневшего дуба не было подушек, темно-зеленые стены действовали угнетающе, чугунные канделябры выглядели грозно, а сюжет настенного ковра совсем не подходил для спальни — избиение младенцев![3] Зато в углу примостилась, как это принято у ганноверцев, бурая фаянсовая печка, в которой слуга поспешил разжечь огонь.

Потянуло блаженным теплом, позволявшим забыть о промозглой сырости снаружи.

Маршал заранее попросил у гостьи прощения за не вполне подобающее убранство ее комнаты. Он содержал дом по-военному, прислуживали ему по большей части солдаты, и дамы, переступавшие порог его дома по случаю, скажем, приема, никогда не заходили дальше парадной гостиной.

— Пора вам жениться, герр маршал! — сделала вывод Аврора, осмотрев свое временное пристанище.

— Если бы это зависело только от меня, то я уже два года был бы семейным человеком. С вашей стороны немилосердно упрекать меня за это.

— Вы правы, простите! Кажется, я вам уже говорила, что меня не очень привлекает замужество. Забота о брате полностью удовлетворяла мою женскую потребность думать о мужчинах.

— А как же с потребностью произвести на свет потомство и вырастить детей?

— К материнству я как-то не расположена, — откровенно призналась она, позволяя Ульрике снять с ее плеч тяжелый стеганый плащ.