Оборотень - Сергей Михайлов

— Вот как? — заинтересовался я.

— Именно так. Теперь, во-вторых…

— Позвольте, Григорий Адамович, — перебил я его, — есть еще четвертый этаж.

— Четвертый? — быстро спросил он, в упор глядя на меня. — А что — четвертый? Этаж как этаж. Дело в том, что я там не был — не успел. Так, понаслышке, выяснил, что в основном он занят под складские помещения, где месяцами пылится постельное белье, как чистое, так и грязное, ждущее отправки в прачечную, тут же свалена нераспакованная мебель, моющие средства и так далее. Словом, нормальному человеку там делать нечего. Теперь, во-вторых: я виделся с Хомяковым. Да-да, виделся, и даже переговорил с ним. И надо вам сказать, Максим Леонидович, личное знакомство еще больше усугубило мое отрицательное мнение о нем. Грубый, неотесанный тип, краснорожий верзила, похожий на объевшегося борова. Но, как ни странно, на вопросы мои ответил. И знаете, что он мне сказал? В ту ночь, когда он видел вас, он был трезв как стеклышко.

— И тем не менее он продолжает утверждать, что видел, как я шел по коридору со стороны холла? — спросил я.

— Да, — ответил Мячиков, медленно прохаживаясь по номеру. — Продолжает утверждать. Это-то и странно. Знаете, что я подумал? — Он остановился и резко повернулся ко мне. — Если он был трезв, то ошибиться не мог — это факт. Согласны? — Я кивнул. — А раз он продолжает стоять на своем, значит его заявление — заведомая ложь, а отсюда следует, что, клевеща на вас, он преследует вполне определенную цель.

— Какую же?

— Вы не догадываетесь? По-моему, это ясно: он пытается свалить вину на вас.

— Так вы думаете, что это именно он убил алтайца?

— Кстати, фамилия алтайца — Мартынов, это я тоже выяснил между делом… По поводу же того, кто убийца, я пока судить не берусь, но тот факт, что Хомяков каким-то образом причастен к этому делу, по-моему, не оставляет сомнений.

— Он мог солгать, когда говорил, что был трезв в ту ночь, — предположил я.

— Зачем? — быстро спросил Мячиков. — Зачем ему лгать? Не кажется ли вам, Максим Леонидович, что он специально стоит на своем, чтобы ему поверили — трезвому веры больше. И следователь, кажется, клюнул на эту приманку. А был он пьян или трезв, это значения не имеет, важно то, что он сказал на допросе. На допросе же он самым наглым образом поставил под удар вас, любезный Максим Леонидович. И самое неприятное для вас то, что вы действительно были в коридоре.

— Он в номере живет один?

— Нет, — повернулся ко мне Мячиков и устремил на меня любопытный взгляд, — не один. Вопрос правомерен. Браво, мой друг! Когда я заходил к Хомякову, в его номере была женщина.

— Женщина? Жена, наверное?

— Исключено, — замотал головой Мячиков. — По двум-трем оброненным ими словам я понял, что, хотя они и прибыли сюда вместе, в супружестве не состоят.

— Ясно, — кивнул я, — решили приятно провести время вдали от любопытных глаз знакомых и, возможно, своих законных супругов.

— Вот-вот, — согласился он, — так я и подумал. Кстати, именно наличие женщины и подтверждает слова Хомякова о том, что он был трезв или, по крайней мере, только слегка выпивши. Но только слегка. Посудите сами, Максим Леонидович, какая женщина позволит своему любовнику напиться в первую же выпавшую на их долю ночь, свободную от посторонних, как вы верно заметили, глаз? Да никакая, если, конечно, не предположить, что единственной целью их уединения явилась обоюдная патологическая страсть к спиртному. Но в это верится с трудом. Вы согласны со мной, дорогой друг?

— Абсолютно, — ответил я.

— Итак, — продолжал Мячиков, — Хомяков был трезв или только слегка пьян — и в том и в другом случае он не мог видеть вас идущим по коридору со стороны холла. Отсюда вывод: его показания заведомо лживы. А ложь всегда наводит на некоторые размышления. По крайней мере, Хомякова ни в коем случае нельзя упускать из виду.

Я задумался.

— Что ж, — сказал я наконец, — за рабочую гипотезу Хомякова принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть мотивы к убийству.

— Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чем-то они не поладили, повздорили — и одним стало меньше. Алтай — совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И все же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.

— Любая версия должна опираться на факты, — возразил я.

— Согласен, — кивнул Мячиков, — именно факты и привели меня к этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе — во лжи. Это факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь, по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека, как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы согласны? — Я, подумав, кивнул. — Итак, Хомяков — кандидат номер один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трех часов Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то ли по заранее обдуманному плану — истинных причин убийства мы, к сожалению, пока не знаем — вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас: вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в голову: он решил все содеянное им свалить на вас. Именно так он и поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил…

— Так оно и было, — вставил я.

Он кивнул:

— Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, «под колпаком». Но я уверен, справедливость восторжествует, и все тайное в конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому максимум усилий.

Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой. Мячиков прав: даже самая маленькая ложь черным, несмываемым пятном ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль все же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования — хотя мое участие в нем было пока что чисто символическим — и искренне восхищен кипучей деятельностью, которую развил неунывающий Мячиков с самого раннего утра.