Ленинград-43 - Влад Савин

Поскольку установка была экспериментальной, автоматика управления ею пока отсутствовала. Зато к каждому клапану и рубильнику было приставлено по человеку, должному включать и выключать по команде старшего инженера-испытателя. Впрочем, отчего на военных кораблях личный состав БЧ-5 составляет несколько десятков (на эсминцах) и даже сотен (на крейсерах и линкорах) человек, а на торговых судах, даже самых крупных, вахта в машинном отделении не больше десяти, а обычно и меньше? Именно затем, чтобы всё работало даже при отказе автоматики из-за боевых повреждений и при оперативном переключении на дублирующие режимы, предусмотреть которые не может никакой автомат (по крайней мере до появления бортовых компьютеров).

Запуск успешно. Стрелки на циферблатах резко качнулись вправо — обороты, давление, температура! Звука почти не было — у турбины замкнутого цикла нет выхлопа в атмосферу и, в отличие от дизеля, нет возвратно-поступательных движений, воспринимаемых конструкцией. Машина уверенно набирала обороты. Всё шло точно по плану — на вид.

Трифторид хлора воспламеняет железо, молибден и вольфрам. Воспламеняет со взрывом дерево, бумагу, почти любую органику. При контакте взрывает метанол, ацетон, эфир. С водой реагирует очень бурно, с выделением большого количества тепла. Пентаборан же воспламеняется при контакте с воздухом, легко образует взрывоопасные соединения, детонирующие при ударе, взрывается при контакте с водой — а также является чрезвычайно токсичным веществом нервно-паралитического действия, сравнимым по силе с боевой фосфорорганикой. В известной нам исторической последовательности пентаборан применялся как топливо для ракет, в паре с трифторидом хлора (окислителем) — но именно эти работы вызвали тщательное изучение всех физико-химических свойств этой «сладкой пары» чрезвычайно опасных веществ, и были найдены меры безопасности при работе с ними. В 1943 году пентаборан и трифторид хлора уже умели получать в лабораторных условиях, однако их особенности были еще мало известны. В техническом задании на разработку оборудования была оговорена устойчивость к агрессивным средам — уже знали, что трифторид в обычных условиях не реагирует с никелем, но не знали, что и никель теряет стойкость с ростом температуры и давления. И не знали еще, что категорически нельзя применять тефлон. И что для материалов, имеющих только защитное покрытие (никелированных, а не никелевых), малейший дефект приводит к очень быстрому проеданию материала на всю глубину, в отличие от других, менее агрессивных аналогов, что просто дали бы пятно коррозии, которое могло месяцами ни на что не влиять. Уже были испытания малой, «лабораторной» модели, они прошли успешно, что успокаивало и настраивало на оптимистический лад. Но нет корабельных турбин столь малой мощности — и оттого в той, почти игрушечной модели, заряженной буквально несколькими литрами химикатов, давление и температура были намного ниже (а до семисот пятидесяти градусов по Цельсию никель сохраняет устойчивость к трифториду хлора). Мало было и время работы. И главное, там трубки были цельноникелевыми. Возможно, если бы и на «игрушке» провели длительный цикл испытаний, дефект всё же выявился бы, коррозия всё равно ведь шла, только медленнее. Но заказчик торопил, и было принято решение сразу делать полупромышленную установку. Ведь это всё то же самое, лишь размером побольше?

Сначала послышалось шипение. Через секунду сбоку из трубы возле теплообменника ударил факел, как струя огнемета — стремительно растущая в размере, так как пламя дополнительно расплавляло брешь. Помещение цеха-лаборатории не было стерильным, не только стены, но и сама установка снаружи покрашены масляной краской, здание было из кирпича, но перекрытия и внутренние перегородки деревянные. Всё вспыхнуло мгновенно, как политое бензином. Техник-испытатель, ответственный за клапаны подачи, не терял времени, но клапаны оказались слишком тугими, и их было два на него одного, он так и умер: стоя, с руками на маховике. А старший инженер даже не успел крикнуть: «Бежим!» Из четырнадцати испытателей в живых не остался никто.

А когда взорвались цистерны, и с трифторидом, и с пентабораном, по нескольку тонн каждая, начался локальный Армагеддон.

Атлантический океан, 43° с. ш, 14° з. д. 16 ноября 1943.

Дер эрсте батальоне марширен, дер цвайте батальоне марширен… В реальности же самый дотошный план, где, казалось бы, учтено всё, в неизменном виде живет до первого столкновения с действительностью. Исключения крайне редки — как распространенная легенда, что Наполеон, узнав, что Австрия объявила ему войну, тут же продиктовал весь план будущей кампании, закончившейся для австрийцев Ульмским разгромом, и все события, их время, место и результат, полностью совпали с действительностью. Так то были Наполеон и австрийцы — и то, источник этой легенды неясен, то ли сам Бонапартий, то ли кто-то из его маршалов — ну, а записать задним числом можно всё, бумага стерпит. Аналогично Франция сорокового года, где самым горячим сторонником версии, что гениальный план арденнского прорыва был творением единолично Манштейна, являлся сам Манштейн (в знакомой нам исторической реальности).

План нужен — но в дополнение к нему огромное значение имеет личность за штурвалом, которая может, заметив отклонение, оперативно всё подтянуть, отработать уже подготовленный вариант. Иначе будет, как в ту войну Бонапарта с австрийцами, идиотизм австрийского командующего фельдмаршала Макка, который накануне битвы под Ульмом никак не отреагировал на известие, что французы уже перешли Дунай и вот-вот атакуют — потому что был исключительно занят составлением своего плана победного форсирования того же Дуная с уничтожением противника, и был тот план, как писал Макк уже после, в своих мемуарах, «настоящим шедевром военного искусства, где была учтена каждая мелочь, предписан маневр каждого батальона». Написано это было уже после поражения — что сказать, если кто-то дурак, то это надолго.

И уж конечно, никто на войне не застрахован от случайной пули или снаряда. Которые могут внести существенные дополнения в план, каким бы совершенным он ни был.

Конвой вышел из Англии 13 ноября. Всего через двое суток после известия, что немцы начали наступление в Португалии. Сорок четыре транспорта под охраной более четырех десятков кораблей охранения, в числе которых старый линкор и целых восемь эскортных авианосцев. Рядом эскадра прикрытия, два новых линкора, «Саут-Дакота» и «Алабама», легкий авианосец «Монтерей», четыре крейсера, двенадцать эсминцев. А за ними, с задержкой на двое суток, вышел флот. «Не эскадра, — думал вице-адмирал Френк Дж. Флетчер, глядя с мостика „Нью-Джерси“, — но флот, по боевой мощи превосходящий весь флот такой страны, как Италия или Франция, да и у Англии сейчас осталось всего три тяжелых авианосца и те недомерки, а здесь параллельным курсом идут три красавца типа „Эссекс“, лучшие авианосцы мира, способные выпустить в воздух силу, которая разотрет в порошок любую эскадру, какую только можно встретить в этих водах! И сам „Нью-Джерси“ — это, без сомнения, самый лучший, самый мощный линкор, превосходящий любой корабль своего класса в британском, немецком, итальянском флоте. Русские, правда, сообщили, что, по их сведениям, последние японские линкоры „Ямато“ — это вообще что-то чудовищное: семьдесят три тысячи тонн, восемнадцатидюймовые пушки и полуметровой толщины броня — к этим сведениям, вызвавшим в штабе ажиотаж, близкий к панике, Флетчер отнесся спокойно. Поскольку и типу „Айова“, к которому принадлежал „Нью-Джерси“, даже в серьезных справочниках вроде британского „Джена“ приписывались бортовая броня в сорок пять сантиметров и 35-узловая скорость (в реале бронепояс в полтора раза тоньше, а ход тридцать узлов в процессе службы был зафиксирован лишь однажды, у одного корабля) — значит, правило „чтобы боялись“ знакомо не только нам, но и японцам. О том, что сама „Айова“ полгода назад была потоплена, причем этим же противником, германским линкором „Шарнгорст“ под командой того же Тиле, который будет сейчас ждать у португальских берегов, адмирал старался не думать. Там была цепочка маловероятных случайностей, которая больше не повторится — а главное, зачем лезть врукопашную, когда у тебя есть кольт, а у противника нет? Без малого триста самолетов на авианосцах растерзают гуннов, не дав им вступить в морской бой — и остается лишь сожалеть, что лавры выловить из воды проклятого пирата Тиле достанутся парням с „Алабамы“ и „Саут-Дакоты“, которые будут добивать подранков».

С этими мыслями Флетчер вышел из боевой рубки, по прозаической причине… впрочем, точная причина отсутствия адмирала на посту в критический момент так и осталась неизвестной историкам, да так ли она важна? Примем же за факт, что командующий эскадрой покинул пост, совсем ненадолго. Однако это имело очень неприятные последствия.