Срок жизни - Лев Эджубов

— Знаете, Пит, вы мне окончательно заморочили голову. Теперь я тоже ничего не могу понять. Ведь то, что рассказал Барк о Стинбе, похоже на правду, и вместе с тем сам он не мог этого придумать. Даже если его биологические россказни — бред, все равно этого он не мог сочинить самостоятельно.

— Верно. Но на «Эллипсе» было два биолога и врач.

— Сомнительно, чтобы они неожиданно начали разрабатывать воображаемую систему физиологического размножения для существ, живущих две тысячи лет. — Я рассмеялся. — Слишком много совпадений.

— К сожалению, это не так, — ответил Пит. — Вы не учитываете, что в команде «Эллипса» был Дэвис. А он мог в полете заинтересовать биологов проблемой долголетия и с их помощью развивать свои идеи.

— Какое отношение космолетчик Дэвис имеет к биологии?

— Дэвис был экстравагантным малым, хотя все его шуточки не выходили за рамки дозволенного. — Пит укоризненно покачал головой. — Вы, как журналист, должны помнить одну из таких выходок Дэвиса — его выступление на конгрессе геронтологов за месяц до отлета «Эллипса».

Я остановился как вкопанный. А ведь действительно, как это я мог забыть о выступлении Дэвиса — ведь об этом в свое время немало писали.

В зале бушевали аплодисменты, а от трибуны к своему месту в президиуме, твердо ступая на тонких ногах и высоко подняв седую голову, шел Назим Азнаров ста восьмидесяти четырех лет — самый старый человек на Земле. За ним, слегка прихрамывая, двигался Сартов. Он принял эстафету от своего отца, тоже врача, и последние сорок лет наблюдал за Азнаровым. Каждый год обобщение годовых данных, каждые десять лет — десятилетних. И вот сегодня он сообщил результаты за девяносто лет.

После Сартова выступал сам Азнаров. Конечно, пчеловод не собирался делать доклад. Несколько слов приветствия и благодарности, острая кавказская шутка, — это было все, что необходимо слушателям. Сартов хотел, чтобы члены конгресса убедились в ясности ума Азнарова. И вот они идут к столу президиума — самый старый человек и просто старый. Председательствующий поднялся, заглянул в список и уже собрался было назвать фамилию очередного оратора, как услышал непонятный шум и хлопки в зале. Он поднял глаза и увидел, как на сцену по лесенке легко взбежал коренастый мужчина и спокойно направился к трибуне. Когда нарушитель порядка взошел на трибуну и лицо его осветил мягкий свет прожектора, председательствующий узнал его. Это был космолетчик Родерик Дэвис.

В зале затихли. Дэвиса хорошо знали по двум испытательным полетам, нашумевшим на весь мир. Знали и о предстоящем полете «Эллипса».

— Обычно космолетчики-испытатели, — начал Дэвис, — используются на различных конгрессах для приветственных слов. Никто не знает, зачем это нужно, но такова традиция. Я позволяю себе нарушить ее и, злоупотребляя уважением, которым окружены люди моей профессии, предложить вам выслушать речь о геронтологии.

Для начала заверяю, что меня привело сюда не уважение к этой науке, а скорее скептицизм.

Вы решаете необыкновенно важную для человечества задачу, но, по-моему, делаете это плохо.

Прежде всего вы мелочны. Посмотрите, чем вы хвалитесь и что выдаете за крупные научные достижения. За последние десятилетия удалось поднять среднюю продолжительность жизни на семь лет. Трудно сказать, ваша ли это заслуга, но даже если это так, не слишком ли ничтожен успех?

Человек создал вокруг себя мир сверхнадежных вещей. Вы когда-нибудь спрашивали себя, сколько лет может служить холодильник, который вы отправляете на свалку из-за того, что он вышел из моды? Знаете ли вы, что наушники, которые я вижу в ваших ушах, могут безотказно работать шестьсот-семьсот лет? Пластиковые кресла, машины, бритвы, которыми вы пользуетесь, дороги, по которым ездите, — все это остается работоспособным многие столетия.

Таким образом, мы живем в сверхнадежном и сверхстабильном мире. Но в этом мире есть совершенно ненадежный и совершенно нестабильный элемент это сам человек, создатель этого мира. И разве его надежность существенно увеличилась оттого, что человек рядом с вечными вещами стал жить всего на семь лет дольше?

Человек должен стать надежным элементом в надежном мире. А для этого он должен жить не восемьдесят, не сто восемьдесят, а тысячи лет. Ну, на худой конец — две тысячи лет. Живет же кит несколько сот, а секвойя — три-пять тысяч лет! Это же земные существа! Значит, природа умеет из земного материала создавать долгожителей.

И еще одно обвинение в адрес геронтологов. Здесь говорили о продлении жизни. А о каком продлении вы ведете речь? Ведь, если называть вещи своими именами, получится, что вы стараетесь продлить старость.

Здесь о старости говорилось много теплых слов. Указывали даже на особое наслаждение, которое приносит старикам мудрость. Дескать, мудрость родная сестра старости. А где доказательство, что это соответствует действительности? Утверждаю, что мудрость связана не со старостью, а с количеством прожитых лет. Остановите физиологическое развитие двадцатилетнего юноши, и через сто лет он будет мудр, как Соломон. Он будет мудрее любого старика, так как мы увидим в нем необыкновенное сочетание — мудрость разума и мудрость необузданных юношеских чувств.

Человек — нестабильное устройство. От рождения до старости он меняется быстро и непрерывно. Ребенок растет на глазах. А взрослые? Каждые десять лет приносят резкие и необратимые изменения. Десятилетний мальчик, двадцатилетний юноша, тридцатилетний молодой мужчина, сорокалетний зрелый мужчина, пятидесятилетний пожилой мужчина и шестидесятилетний старик! Каждый проживший на этой грешной земле достаточно долго на своей шкуре испытал, сколько неудобств и горя несет такая быстрая смена состояний. Человек не успевает привыкнуть к одному состоянию, освоиться с ним, как переходит в другое, хотя психологически он к нему не подготовлен. Вчера еще тебя не пускали на фильмы для взрослых и ругали за позднее возвращение домой или крошки табака в кармане — а сегодня уже не берут в школу космонавтов или в аспирантуру, не рекомендуют злоупотреблять спортом, не советуют есть жирной пищи. Если посчитать, сколько лет живет человек в состоянии, когда ему все можно, потому что он уже не ребенок и еще не начал стареть, получится смехотворно мало. Каких-нибудь двадцать лет, не больше.

Но наконец человеку стукнуло шестьдесят. Тут и наступает та самая стабильность, которой ему не хватало в молодости. Мы видели врача Сартова и пчеловода Азнарова. Шестьдесят пять лет и сто восемьдесят четыре года! А большая ли между ними разница? Да никакой! Два одинаково симпатичных старика.