Следствие ещё впереди - Станислав Родионов

Вега только медленно закрыла глаза, соглашаясь.

— Завтра меня вызывают. Я не знаю, что там у них, но всё может быть… Короче, у меня подозрения…

— Какие? — удивилась Вега.

Горман говорил сбивчиво, невнятно, перескакивая, но такие были и подозрения.

— Я подозреваю Суздальского. Если Симонян убили…

— Вообще-то, я тоже на него подумала, — согласилась Вега.

— А следователю сказала?

— Я только предполагаю. Да и жалко, одинокий он.

— А у меня факты. Не говорить следователю?

— Если факты, то скрывать нельзя.

— Убить человека я бы мог только обороняясь, — задумчиво изрёк Горман.

— Эдик, а разве из ревности нельзя убить? — мило улыбнулась она.

11

Он проснулся от звона гитары и подошёл к окну. В сквере напротив веселились парочки. Было два часа ночи. Рябинин считал себя молодым — тридцать с хвостиком, но молодёжь определённого типа презирал от всей души. Сильнее, чем это делали старики. Ну какого чёрта: люди в доме должны не спать только потому, что, этим ребятам-девчатам по двадцать лет, у них нет никаких забот, им весело и они выпили. Рябинин уже набросил рубашку, когда гитара вякнула последний раз и компания пошла, дурацки погогатывая в белой июньской тишине.

Спать уже не хотелось. Глаза смотрели в окна, как умытые. Рябинин приветствовал мысли, приходящие днём. Но они приходили и ночью — цепкие, тревожные, совсем не похожие на дневные.

Дело… Сначала не было и намёка. Теперь почти всё ясно, и есть подозреваемый — Суздальский, который поссорился с Симонян, схватил её за руку, чем и вызвал инфаркт. Осталось выяснить, есть ли у него родинка и его ли ручка-Буратино.

Посреди белой июньской ночи Рябинин даже привстал: ну докажет, ну признается Суздальский — и что? Только при больших допусках получался состав преступления: если Суздальский знал о тяжести болезни и умышленно желал смерти. Но попробуй докажи, чего желал и чего не желал.

Рябинин ворочался, поглядывая на часы. Диван его скрипел, как старые качели. Со стороны казалось, что человеку просто не спится. Но человек вёл следствие, которое не отразить ни в каких графиках и рабочих днях.

Наконец Рябинину пришла благая мысль, что вывести подлеца на чистую воду тоже неплохо. И он сразу уснул.

Утром в коридоре прокуратуры его ждал молодой высокий человек, поводя острым носом и чёрной головой.

Рябинин сразу попросил зайти его в кабинет.

— Ну, давайте знакомиться, — добродушно предложил следователь.

— Вот вам мой паспорт, — ответил Горман и насупился.

Свидетель явно не поддержал предложенного тона. Видимо, геологи не жаловали это расследование.

— По-моему, вы чем-то недовольны, — осторожно предположил Рябинин.

— Это не относится к делу.

— К какому делу?

— По которому вы меня вызвали.

Горман не грубил, но отвечал звонко и сухо.

— Вы, наверное, интеллектуал?

Только молодость свидетеля давала право на такой вопрос. Говорить о деле было явно преждевременно.

— А вы их не любите? — ощетинился свидетель.

— Я не знаю, что это такое.

— Если меня вызвали за этим, то могу объяснить.

— С удовольствием бы послушал.

Горман глянул на следователя, не совсем его понимая. Рябинин улыбался. Он действительно улыбался, потому что чувствовал, кто перед ним сидит, — юноша, который ещё лет двадцать будет юношей. Всё это он чувствовал, но ещё не знал. Кроме одного: Горман ничего не скажет, пока не убедится, что этому следователю стоит говорить.

— Интеллектуал… это человек, который насыщен информацией, — сообщил Горман.

— Господи, как мало, — вздохнул Рябинин.

— Чего мало? — не понял свидетель.

— Одного насыщения информацией. Это же процесс механический Пример тому ЭВМ, у которой память в десятки миллионов бит. Кстати, а почему вам не нравится старое доброе слово «эрудит»?

Горман внимательно посмотрел на следователя и почесал кончик носа. Он пришёл сюда с другим.

— Интеллектуал может заниматься в своей области любой проблемой.

— А это называется способностями. Тоже доброе старое слово, — улыбнулся Рябинин.

В глазах Гормана заблестел благородный огонёк умного спорщика. Чем ярче он разгорался, тем быстрее таяла отчуждённость.

— Сочетание, — заявил он. — Современная информация, глубокое знание своего предмета, способность к научному мышлению. Всё вместе. Получается интеллектуал.

— Скажите, а что такое учёный? Это сочетание чего?

Горман его понял. Он ещё почесал нос, поправил очки и вдруг спросил:

— А вы любите каких людей?

— Умных, — сразу ответил Рябинин.

Свидетель разочаровался. Даже его модные очки опустились уныло. Слово «умный» ему говорило немного. Рябинин знал, что у этого определения есть одно интересное свойство — его понимают только умные. Но Горман ещё молод.

— Да, умных, — веско повторил следователь. — Способности, знания, информация — всё это прекрасно. Но я встречал нашпигованных информацией людей, а мне с ними было неинтересно. Попадались прекрасные специалисты, но пресные и тусклые. Я знал людей с большими способностями в математике, но больше в них ничего не было. Короче, все эти люди были неумны.

— А что такое ум? — спросил Горман, прицеливаясь очками.

— Не знаю, — вздохнул Рябинин. — Подозреваю, что это гуманитарная часть нашего интеллекта.

Он много думал — что же такое «умный человек»? Много у него было на этот счёт мыслей, сомнений, вопросов — мог бы день проговорить. Но не на допросе.

— А вы что кончали? — заинтересовался Горман.

— Юридический. Но мы с вами уклонились от цели нашей встречи.

Горман попытался вернуться к настроению, с которым пришёл, но теперь это не получалось, как раз удавшийся фокус. Не выходя из тона, Рябинин спросил:

— Скажите честно, почему вы пришли ко мне умышленно некоммуникабельным?

— Вы не имеете права таскать людей по разным пустякам. Это незаконно!

Отвечено было честно. Рябинин попытался поймать взгляд Гормана, но тот гвоздём загнал его в паркетный пол.

— Слова-то какие — таскать, — заметил Рябинин.

— Было бы зачем, — буркнул Эдик.

Рябинин правильно определил причину неприязни сорок восьмой комнаты. Геологи считали, что он занимается чепухой.

— Горман, представьте, я пришёл к вам в институт, взял шлиф, посмотрел под микроскопом и сказал, что это не диабаз, а песчаник. Посмотрел бы карту и заявил: здесь не основные породы, а кислые. А вот здесь не антиклиналь, а синклиналь. Что бы вы сказали?

— Что… Ясно что.

— Правильно. Почему же вы решили, что моя работа — пустяки? Неужели только потому, что читаете детективы?

— А откуда вы знаете геологию? — ответил Горман вопросом.

— Секрет.

— Учились в спецшколе?

— Учился, — загадочно улыбнулся Рябинин.

Очки Гормана блеснули любопытством, — солнце падало ему в лицо. Магическое слово «спецшкола» действовало не только на мальчишек.

— Эта спецшкола называется жизнью. Я пять лет работал коллектором в экспедициях.

— А как же попали в следователи?

— Люблю романтические профессии. Кончил заочно юридический факультет. А геология… До сих пор сны вижу.

Он начал рассказывать сон — следователь рассказывал свои розовые сны. Это не было ни позой, ни тактикой. Он воспринимал Гормана как пришельца оттуда, от палаток и костров, — из своей юности. Рябинин не думал о допросе, но всё-таки это был допрос, в котором его сны растворялись органично, как соль в воде.

— И знаете что интересно… Мне всегда снится погода. Солнце, где-то меня обдувает тёплый ветер, какая-то синяя нежная вода бежит по телу…

— Вы тоскуете по маршрутам.

— Возможно, — задумчиво согласился Рябинин.

Выкинуть бы из головы эмоциональные инфаркты, краденый каток, всякие там сроки следствия и выезды на трупы — и взять бы рюкзак. Положить туда полбуханки хлеба, фляжку с водой, пачку цветных мешочков для образцов. Взять в руки молоток и пойти с геологом по колкой степи да кремнистым россыпям. А кругом только солнце, небо и родная земля. И ничего человеку не нужно, кроме природы и спокойной души.

— Возможно, — повторил Рябинин, вздохнул и тут же вспомнил, что не пошёл в Горный только потому, что ему опротивел Научно-исследовательский институт геологии, где зимой курили, шатались по коридорам и говорили о хоккее.

— Вы можете кончить Горный и стать геологом, — предложил Горман, уловив его настроение.

— Теперь уже геология покажется мне неинтересной.

— Вы считаете, что она ниже следствия? — Горман вскинул грачиную голову. — У нас такие проблемы, которые не могут решить целые коллективы!

— А у меня ежедневно возникают такие проблемы, которые я должен решить без коллектива. Если вы не решите свои проблемы — решите в следующем году. Ваш институт не решит — другой решит. А мои проблемы не могут оставаться нерешёнными. Например, проблема с Симонян.