Город Антонеску. Книга 2 - Яков Григорьевич Верховский

Ой! Что это?

На одной из этих привязанных к рыжим лошадкам подвод сидел один мой знакомый мальчик.

Ну, на самом деле, не очень знакомый.

А просто мальчик, который часто проходил мимо нашего дома на Петра Великого со своей бабушкой.

Было это давно, когда еще не было войны.

Тогда этот мальчик был очень красивый, в бархатном костюмчике с белым бантом и с черненьким чемоданчиком.

Чемоданчик, конечно, мне особенно понравился.

Но папа сказал, что это и не чемоданчик вовсе.

Папа сказал, что это просто маленькая скрипочка.

Папа сказал, что этот мальчик, наверное, учится в школе дедушки Столярского играть на скрипочке.

«А-а-а… – подумала я, – учится играть на скрипочке… Но тогда почему он не слушает свою бабушку? Почему она все время кричит ему: “Янкале, не беги! Янкале, осторожно!”».

Мальчика звали Янкале. Я тогда его хорошо запомнила.

И теперь сразу узнала.

Хотя он теперь был без костюмчика и без банта.

И даже без черного чемоданчика.

И сидел на краю подводы, свесив вниз ножки, и рядом с ним сидела его старенькая бабушка.

Я думаю, он тоже меня узнал.

Мне даже показалось, что он немножко придвинулся к бабушке, чтобы дать мне место на подводе.

Я уже совсем собралась спросить его, почему он сегодня без банта и без чемоданчика, как вдруг Тася больно дернула меня за руку и оттащила от подводы.

Это она всегда так делает – на самом интересном месте!

Оказывается, что она уже передумала «уходить и спасать ребенка» и нам нужно быстро-быстро бежать обратно на Софиевскую к папе.

И мы побежали. И я так ничего не успела узнать про чемоданчик.

А подвода, наверное, уехала.

И вместе с ней Янкале со своей бабушкой.

И бабушка, наверное, снова сердится на него и говорит ему: «Янкале, осторожно! Янкале, не крутись!»

От Янкале: «Ваш паспорт поддельный!»

Кляйн-Либенталь, 14 января 1942 г., среда Немецкий общинный дом 92 дня и ночи под страхом смерти

Утром, оставив меня с бабушкой в общинном доме, мама пошла в примарию.

Вернулась она довольно быстро. На ней не было лица.

Мама сказала, что здесь, в Кляйн-Либенталь, никакой работы нет и мы должны срочно уезжать.

Как я узнал впоследствии, нам грозила большая опасность.

Взяв в руки паспорт и внимательно рассмотрев его, примарь сказал: «Ваш паспорт поддельный. Если хотите остаться в живых, немедленно уезжайте. Я ничего не видел и ничего не знаю».

Удивительно, но немец нас спас!

И мы снова бежим.

Из Кляйн-Либенталь, обратно… в Одессу.

В Одессу, из которой мы бежали только вчера.

В Одессу, где нам негде переночевать, негде спрятаться.

Мы едем обратно в Одессу.

И снова на какой-то подводе.

Мороз как будто стал еще злее. Слезятся глаза.

Я дышу через поднятый воротник. На воротнике появляются сосульки. Счищаю их рукавичкой.

У лошади, из раскрытых ноздрей, вырывается пар, как из трубы паровоза.

Едем долго. Хочется спать.

Въезжаем в город. Хозяин подводы поворачивает к Привозу. Здесь, неподалеку, на Чижикова, есть постоялый двор, в котором он собирается остановиться.

Мама решает тоже устроиться в этом постоялом дворе.

Хозяин поселил нас в маленькой комнатке на втором этаже и сказал: «Вам нужно зарегистрировать паспорт в полиции. Есть приказ об обязательной регистрации всех приезжих».

Зарегистрировать паспорт в полиции?

Это значит снова предъявлять поддельный паспорт!

Снова рисковать, как это было в Кляйн-Либенталь?..

От Фанички: «Землячка»

Одесса, 17 января 1942 г., суббота Префектура полиции 95 дней и ночей под страхом смерти

Прошло два дня, прежде чем я решилась пойти на Торговую, в ближайшее отделение полиции, чтобы, как требовал хозяин постоялого двора, зарегистрировать паспорт.

Там была очередь. Люди сидели в коридоре на деревянных стульях. Спросив, как водится, кто крайний, я тоже села на освободившийся стул. Рядом разговорчивая соседка. Она тараторит и тараторит – рассказывает о себе, о муже, о родственниках. Но мне не до нее и, тем более, не до ее мужа и родственников.

«Давно я не видела сестренку, – слышу вполуха. – Живет она недалеко, но я никак не выберусь к ней. Вы бывали в Тирасполе?».

«Нет, не бывала», – отвечаю.

И тут меня вдруг осенило: это спасение!

Я поворачиваюсь к ней и говорю совсем не то, что хотела: «Нет, не бывала. Но я как раз собираюсь в те края. Мой муж попал в плен, я еду его искать».

«Ой, как хорошо! – волнуется соседка. – Если будете там, так, может, зайдете к моей сестре? Передадите привет от Люси. Люся это я, а сестру зовут Нина. Знаете, как она обрадуется? Нина с семьей живет на Колкотовой Балке, недалеко от Тирасполя, километров пять будет. Спросите Шесточенков – Нину или Мишу. Их все кругом знают».

Так, совершенно случайно, я узнала адрес семьи Шесточенко.

Подошла моя очередь. Я вошла в кабинет.

Девушка-регистратор взяла в руки паспорт и…

«Мне знакома ваша фамилия, – говорит. – Мне даже кажется, что я вас где-то встречала. Вы жили в Кишиневе на…»

«…на Красноказарменной», – поторопилась я подсказать.

«Так вы же Елизавета Федосеевна, моя землячка и соседка! Я жила на этой же улице рядом с кинотеатром!»

Я обомлела, сейчас регистраторша спросит название кинотеатра, а я его, конечно, не знаю.

А может никакого кинотеатра там не было?

И это просто проверка?

Но девушка, кажется правда, обрадована встрече и продолжает разговор, приобретающий опасный характер.

Я постаралась пресечь его и обратилась к «землячке»: «Моя дорогая, я очень спешу – меня ждет дома больная матушка и ребенок. Их нужно покормить».

«Елизавета Федосеевна! Ну что ж вы раньше-то не сказали? Все в порядке, только заплатите пять марок за регистрацию, и вы свободны. Всего вам хорошего!»

И с шумом дохнув на печать, «землячка» шлепнула ею по поддельному паспорту.

Выйдя из полиции, я вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть.

Но времени на «успокоение» не было. Нужно было как можно быстрее вернуться на постоялый двор и предъявить паспорт хозяину.

Все остальное потом.

Потом можно будет думать о том, что делать дальше.

От Янкале: «Она жидовка!»

Одесса. 17 января, суббота Постоялый двор на Привозе 95 дней и ночей под страхом смерти

Уходя утром в полицию, мама строго-настрого приказала нам сидеть тихо и никому не открывать дверь. Ни при каких обстоятельствах.

Мы с бабушкой старались не шуметь, и каждый из нас, в меру своего воображения, рисовал себе всевозможные несчастья, которые могли произойти с мамой.

Время приближалось к полудню.