Таис Афинская. Роман - Иван Антонович Ефремов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Афродита Мигонитида! Я не знал и не успею подарить ее тебе.
— Я сделаю это сама.
— Нет. Я пришлю из Пеллы, если боги будут милостивы к Александру и ко мне — наши с ним судьбы сплелись. Выйдем ли мы на простор Ойкумены или сойдем под землю, но вместе.
— Я поверила в Александра. Цель его неизвестна, но у него есть сила, не даваемая обычным людям.
— А у меня нет?
— Такой нет, и я довольна этим. Ты мой сильный, умный, смелый воин и можешь быть даже царем, а я — твоей царицей.
— Клянусь Белой Собакой Геракла, ты будешь ею!
— Когда-нибудь. Я готова, — Таис приникла к Птолемею, и оба перестали заглядывать вперед в неизвестную судьбу.
Из безмерной дали будущего время текло на них медлительным потоком, неизбежно и неумолимо уходя в невозвратимое прошлое. Прошла и их встреча. И вот уже Таис стояла на пороге, а Птолемей, не в силах оторваться от подруги, топтался, подгоняемый необходимостью спешить в Гидафиней, к Неарху, куда должны были привести лошадей. Он не знал, что точный, исполнительный критянин сам еще только пробирался с опущенной головой по переулкам Керамика после прощания с Эгесихорой.
— Ты не сказал мне, что будет, если Александр останется жив и сделается царем после отца, — спросила Таис.
— Будет долгий путь, война и снова путь, помоги нам, Афина Келевтия, богиня дорог. Он мечтает дойти до пределов мира, обиталища богов там, где восходит солнце. И Стагирит Аристотель всячески разжигает в нем стремление к этому подвигу.
— И ты пойдешь с ним?
— До конца. А ты пошла бы со мной? Не как с воином, а с военачальником.
— Я всегда мечтала о далеких странах, но пути недоступны нам, женщинам, иначе как в колесницах победителей. Будь победителем, и, если я останусь мила тебе…
Птолемей уже давно скрылся за дальним домом, а Таис еще долго смотрела вслед, пока ее не вывело из задумчивости прикосновение рабыни, приготовившей воду для купания.
Птолемей, одолевая власть любви, шел скорым шагом и не позволял себе бросить прощальный взгляд на Таис, — оглядываться уходя было плохой приметой. Даже на ее мраморное воплощение — одну из девушек на балюстраде храма Нике Бескрылой. Там одна из Ник в тонком древнем пеплосе, с откинутой назад головой, как бы собирающаяся взлететь или броситься вперед в безудержном порыве, живо напоминала ему его возлюбленную. Македонец, дивясь сам себе, всегда подходил к храму, чтобы бросить взгляд на барельеф.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОДВИГ ЭГЕСИХОРЫ
Метагейтнион, месяц всегда жаркий в Аттике, в последний год сто десятой олимпиады выдался особенно знойным. Небо, столь чистое и глубокое, что его воспевали даже чужеземцы, приобрело свинцовый оттенок. Кристальный воздух, всегда придававший всем статуям и сооружениям волшебную четкость, заструился и заколыхался, будто набросил на Афины покрывало неверной и зыбкой изменчивости, обмана и искажения, столь характерных для пустынных стран на далеких южных берегах.
Таис перестала ездить на купанье — слишком пропылилась дорога — и лишь иногда на рассвете выезжала верхом, чтобы ненадолго ощутить в быстрой скачке веяние ветра на разгоряченном теле.
Послеполуденный зной тяжко придавил город. Все живое попряталось в тень, прохладу храмов и колоннад, темноту закрытых ставнями жилищ. Лишь изредка стучали колеса лениво влекомой повозки или копыта потной лошади со спешившим в укрытие всадником.
Эгесихора вошла по обыкновению быстро и остановилась, ослепленная переходом от света к полумраку спальной комнаты. Не теряя ни минуты, она сбросила легкий хитон и села в ногах распростертой на ложе столь же нагой подруги. По раздувающимся ноздрям и часто вздымавшейся груди Таис поняла, что спартанка злится.
— Что с тобой? — лениво спросила она.
— Не знаю. Злюсь на все. Мне надоели ваши афиняне — крикливые, болтливые, охотники до сплетен. Неужели это те самые великие строители и художники, мудрецы и воины, о которых так гордо писали во времена Перикла? Или с тех пор все изменилось?
— Не понимаю, что на тебя нашло? Отравили чем-нибудь на позавчерашнем симпосионе? Вино мне показалось кислым…
— Тебе — вино, а мне показалась кислой моя жизнь! В Афинах становится все больше народа. Люди озлобляются от тесноты, шума, крика, вечной нехватки то воды, то пищи. В эту жару все глядят на встречных как на врагов. И гинекономы ярятся без причин — скоро красивой женщине нельзя будет появиться на агоре или Акрополе по вечерам.
— В этом согласна с тобой. Тесно в Афинах, да и во всей Аттике, говорят, собралось пятьсот тысяч человек.
— Святая мать Деметра! Во всей Спарте не больше полутораста тысяч. В таком множестве люди мешают друг другу и озлобляются. Видят роскошь, красоту и завидуют, насыщая воздух испарениями черной желчи.
— Не одна теснота, Эгесихора! Последствия прежних войн и особенно прошлогодней. Наш красавец царевич, он теперь царь македонский и, по существу, владыка Эллады, показал волчьи зубы, да славится Аполлон Ликейский! До сего дня на рынке рабов продают фиванцев-мужчин всего по сотне драхм, а женщин по полторы. Сам город стерт с лица Геи. Ужаснулась вся Эллада!
— Кроме Спарты!
— Разве Спарта одна устоит? Дело вашего царя Агиса плохо — он хотел быть один, когда совместный бой привел бы греков к победе, и остался один против могучего врага.
Эгесихора задумалась и вздохнула.
— Всего три года прошло, как македонские мальчишки явились к нам…
— Только ли македонские? А как насчет Крита?
Лакедемонянка вспыхнула, продолжая:
— Убит Филипп, воцарился Александр, стал вместо него главным военачальником Эллады, сокрушил Фивы и теперь…
— Отправляется в Азию на персов, продолжая дело отца.
— Ты получила вести от Птолемея? Давно?
— В один из тяжелых дней гекатомбеона. И с тех пор — ничего. Правда, он посылает мне одно письмо в год. Сначала писал по пять.
— Когда он прислал тебе эту? — Спартанка дотронулась до третьей звезды ожерелья, сверкавшего на медном теле подруги.
Таис опустила ресницы и, помолчав, сказала:
— Птолемей пишет, что Александр поистине показал божественный дар. Подобно Фемистоклу, он всегда умеет мгновенно изобрести новый ход, принять другое решение, если прежнее не годится. Но Фемистокл стремился на запад, а Александр идет на восток.
— Кто же более прав?
— Как я могу знать? На востоке баснословные богатства, неисчислимые народы, необъятные просторы. На западе людей меньше, и Фемистокл даже мечтал переселить афинян в Энторию, за Ионическое море, но
