Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Хантер Томпсон

После нескольких таких недель тебе уже плевать с высокой колокольни, кто выигрывает: единственное, что имеет смысл, — это разница в счете. Ты ловишь себя на том, что безумно таращишься на экран, умоляя кого-то вырвать легкие из того ублюдка, который только что бросил перехват, а затем даже не попытался блокировать свинью, которая побежала с мячом обратно, чтобы набрать шесть очков, покрывающих разницу.

Во всем этом есть что-то извращенное и порочное. Но тебе становится все труднее убедить себя в том, что для тебя есть какая-то разница, проиграют «49-е»[20] или выиграют… Хотя иногда возникают ситуации, когда ты ловишь себя на мысли, что на самом деле желаешь, чтобы какую-то команду буквально размазали…

Это случилось со мной в последнее воскресенье регулярного сезона НФЛ, когда два пьяных в хлам спортивных журналиста из Alexandria Gazette заставили охрану выгнать меня из ложи прессы на стадионе имени Роберта Кеннеди в Вашингтоне. Я присутствовал там в качестве специального гостя Дэйва Барджина, спортивного редактора Washington Star, но, когда Барджин попытался прекратить эту безобразную сцену, они вышвырнули и его тоже.

Мы уже были на полпути вниз на парковочную стоянку, когда я сообразил, что именно произошло.

— Этот провонявший джином маленький нацист из Gazette разозлился, когда ты не снял шляпу во время исполнения национального гимна, — объяснил Барджин. — Он пособачился из-за тебя с парнем, отвечающим за ложу прессы, потом вызвал того кретина, который на него работает, и начал говорить, что тебя надо арестовать.

— Господи, вот дерьмо! — пробормотал я. — Теперь я понимаю, почему ушел из спортивной журналистики. Боже, да я понятия не имел, что происходит. Тебе надо было сказать мне раньше.

— Я боялся, что ты начнешь буйствовать, — ответил он. — У нас были бы большие неприятности. Эти парни из таких газет, как Norfolk Ledger и Army-Navy Times, замочили бы нас, как крыс в сортире.

Этого я понять не мог.

— Черт, да я бы снял эту проклятую шляпу, если бы знал, что это вызовет такие проблемы. Я едва помню национальный гимн. Обычно я даже не встаю.

— Я и не думал, что ты собирался встать, — сказал он. — Я не хотел ничего говорить, но уже понял, что дело кончится плохо.

— Но я ведь встал! — возразил я. — Я решил, черт, я же гость Дэйва — так почему бы не постоять и не облегчить ему этим жизнь? Но я даже не подумал о чертовой шляпе!

На самом деле я был счастлив, что убрался оттуда. «Редскинз» проигрывали, что мне очень понравилось, и нас выгнали как раз вовремя, чтобы вернуться к Барджину домой и посмотреть по телевизору игру «49-х». В случае выигрыша они должны были в следующее воскресенье схлестнуться с «Редскинз» в плей-офф — и к концу третьей четверти я вогнал себя в состояние подлинной безумной ненависти и выл как мясник, когда «49-е» в последний момент вытащили игру, совершив серию отчаянных маневров. Когда прозвучал финальный свисток, я уже говорил по телефону с TWA, заказывая себе место на спецрейс в рождественскую ночь в Сан-Франциско. Я чувствовал, что это очень важно — отправиться туда и своими глазами увидеть, как из «Редскинз» выбьют всю требуху.

Это сработало. Мало того, что «49-е» растоптали этих патриотичных ублюдков и выбили их из плей-офф, так еще во время полета из Вашингтона в Сан-Франциско моим соседом оказался Эдвард Уильямс, легендарный адвокат по уголовным делам, а по совместительству президент «Вашингтон Редскинз».

— Трудная игра ждет ваших ребят завтра, — предупредил я его. — Приготовьтесь к серьезной битве. Ничего личного, как вы понимаете. Эти бедные ублюдки даже не представляли себе, что они наделали, когда вышибли из ложи прессы Доктора журналистики.

Он кивнул и попросил еще один виски с содовой.

— Это чертов позор, — пробормотал он. — Но чего вы ждали? Раз вы якшаетесь со свиньями, вас будут каждый раз называть скотиной.

— Что? Вы назвали меня скотиной?

— Не я, — сказал он. — Но в этом мире полно клеветников.

Оставшуюся часть полета мы провели, споря о политике. Он ставит на Маски, и, пока он говорил, у меня возникло ощущение, что он думает, будто уже оказался в той точке, где рано или поздно будем мы все.

— Эд — хороший человек, — сказал он, — честный. Я уважаю этого парня.

Тут он два или три раза стукнул по подлокотнику сиденья, разделявшему нас, указательным пальцем.

— Но главная причина, по которой я работаю на него, — продолжил он, — то, что он единственный, кто может победить Никсона. — Уильямс снова постучал пальцем. — Если Никсон опять победит, это будет настоящая беда. — Он взял свой стакан, затем увидел, что тот пуст, и поставил его на место. — Но на этот раз это действительно проблема, — сказал он, — победить Никсона. Трудно даже представить, сколько вреда нанесут эти ублюдки, если пройдут еще на четыре года[21].

Я кивнул. Нечто подобное я уже слышал. Я даже сам так думал, но теперь в таком подходе мне все больше виделось что-то порочное. Как много еще этих чертовых выборов мы собираемся записать в явно увечные, но «к сожалению, необходимые»? И через сколько еще таких убогих аттракционов нам предстоит пройти, прежде чем мы наберемся смелости провести национальные выборы, на которых у меня и по крайней мере еще у 20 млн человек будет шанс проголосовать за что-то реальное, а не встать в очередной раз перед уже знакомым, навязшим в зубах выбором меньшего из двух зол?

К тому моменту я уже прошел через трое президентских выборов, но минуло 12 лет с той поры, когда я мог заглянуть в бюллетень и увидеть там имя, за которое я хотел бы отдать свой голос. В 1964 году я отказался голосовать вообще, а в 1968-м провел половину утра в здании окружного суда, уклонившись от участия в выборах, на которых собирался голосовать назло всем за Дика Грегори.

Теперь, в преддверии очередной фиктивной крупной разборки, перспектива которой маячит перед нами, я уже чувствую зловоние очередного облома. Как и многие другие, я понимаю, что главная задача в этом году — победить Никсона. Но, как я помню, это же было самым главным и 12 лет назад, в 1960 году, и, насколько я могу судить, с тех пор мы проделали путь от плохого к еще худшему, дошли до совсем уж гнилого, и перспективы у нас все те же.

Даже Джеймс Рестон[22], этот воинствующий кальвинист, не говорит, что видит в 1972-м свет в конце тоннеля. Первый большой выстрел года по Рестону — это зловещий «меморандум», написанный бывшим стратегом Джона Кеннеди Фредом Даттоном, который сейчас работает адвокатом в Вашингтоне.

Если верить Рестону / Даттону, проблески надежды есть, но не в ближайшие четыре года. Вот их вывод: «Выборы 1972 года, вероятно, обречены остаться в истории как морально устаревшие, своего рода раритет, принадлежащий скорее прошлому, чем будущему с его новой тенденцией трех— или четырехпартийности».

По каким-то причинам Рестон то ли проигнорировал, то ли не заметил того, что Джин Маккарти, похоже, и есть предвестник той самой «независимой третьей силы в американской политике», которую и Рестон, и Даттон видят главной тенденцией будущего.

Еще хуже то, что Рестон отказывает в каких-либо перспективах Эду Маски, единственному человеку, по мнению Эдварда Уильямса, в чьих силах спасти нас от еще нескольких лет правления Никсона. И как будто на бедного Маски вылили еще недостаточно дерьма, в высшей степени разумный и прекрасный старый либеральный журнал Washington Post назвал его официальную речь на тему «новое начало / я теперь кандидат», показанную по национальному телевидению, бессмысленным перепевом старой чепухи и несвежих клише, позаимствованных из прежних выступлений… да… Ричарда Никсона собственной персоной.

Другими словами, почитав такие толковые издания, как New York Times и Washington Post, понимаешь, что нас всех, похоже, поимели. Маски — настоящий тупица, крадущий свои лучшие строки из старых речей Никсона. Макговерн обречен, потому что все, кто знает его, испытывают к нему такое уважение, что не могут заставить себя унизить бедного ублюдка, толкнув его баллотироваться на пост президента… Джон Линдси — кретин, Джин Маккарти — безумец, Хамфри обречен и бесполезен, Джексон должен был бы оставаться в постели… Ну, вот почти и весь расклад на будущее, верно?

Не вполне, но я чувствую приближение cтраха, и единственное лекарство от него — это жевать толстый черный кусок убийственного опиума размером с небольшую фрикадельку, а затем вызвать такси и рвануть в этот рассадник кинотеатров для взрослых — на 14-ю улицу… Удолбайте свой мозг — пусть им завладеет опиум — и погрузитесь в жесткое порно.