Второй мир - Эдди Шах

— Расскажи-ка мне о Джонни, — велел Диксон.

— Не здесь, — прошептала она, прерывисто дыша.

— Я не могу никуда уйти.

— Оглянуться не успеешь, как мы вернемся… Надо выйти отсюда и пойти по Уэст-Экзекьютив-авеню.

— Куда?

— Сейчас узнаешь.

— Надеюсь, не в старое Административное здание? — Он смутно вспомнил, что оно находится по другую сторону от Уэст-Экзекьютив.

Она хрипло, зазывно хохотнула:

— Тебя ждет сюрприз!

— Я не могу выйти отсюда. Безопасность!

— Вот почему Джонни выходил через потайную дверь. Чтобы нас не поймали.

— Ты знаешь о потайном выходе? — удивился Диксон.

— Я знаю все, мистер президент! — Не вставая с колен, она подалась вперед и ткнулась в выпуклость под его трусами. Потом застегнула ему брюки, встала, протягивая руку, маня его за собой.

— Я не могу…

— Нет, можешь. Ты можешь все, что захочешь… Всего десять минут. И ты узнаешь, что нравилось Джонни.

— Ладно. Так ты в самом деле знаешь, что отсюда есть другой выход? — недоверчиво повторил Диксон. — Хотелось бы мне увидеть физиономии агентов Секретной службы, когда они обо всем пронюхают! — Он усмехнулся.

— Он ничего от меня не скрывал.

— Ладно. Только давай по-быстрому.

— Все будет так быстро… или так долго… как ты захочешь.

На миг он нахмурился.

— Но ты ведь не… Я хочу сказать, ты не настоящая Мэрилин… Откуда ты знаешь, как оно было на самом деле?

Она рассмеялась:

— Просто знаю, и все… глупыш! Вот почему ты получаешь самое лучшее. Я знаю все!

Коттедж «Роза»

Ист-Харлинг

Норфолк

Реальное время: до контрольной точки 13 часов 21 минута

На старом телефонном аппарате, которым я пользовался из ностальгических соображений, мигала лампочка. Я сразу понял, что мне звонил кто-то из соседей. Здешние жители по-прежнему предпочитают старомодные телефоны, хотя кабельных сетей уже не осталось — их производство свернули несколько десятилетий назад. И все же мои соседи по-прежнему хранят верность старым дисковым аппаратам. Они с виду как будто прочнее, надежнее современных видеофонов. Глядя на них, и не поверишь, что уже более семидесяти лет распространена мобильная связь. Жители сельской глубинки привязаны к надежным, прочным вещам. Фермеры — они такие. Старомодные люди со старомодными взглядами.

Я включил кнопку воспроизведения на автоответчике и услышал голос Джона Мэтьюза:

— Конор! Если будешь заказывать продукты в «Сейнсбери», возьми и мне кое-что… — Мэтьюз перечислил то, что ему хотелось бы получить, и добавил: — У меня кто-нибудь целый день дома и заказ примет. Кстати, если ты сам заскочишь, можешь заодно взять свой бекон.

Я еще раз прослушал сообщение и переписал его на свой компьюфон. Мэтьюз — свиновод; он живет в двух милях от меня. Он последним из всех соседей познакомился со мной. Правда, как только он понял, что чужак-горожанин, то есть я, переселился в здешние места, потому что хочу вести такую же простую жизнь, как и он, мы с ним сразу подружились. Наша дружба крепла постепенно, в течение десяти лет; сейчас уже никто из здешних старожилов не считает меня чужаком. Мэтьюзу под восемьдесят; как и у многих жителей глубинки, у него в доме нет даже простенького компьютера, только комплект для связи с врачом, так называемый «медик-жилет». Почти все достижения технического прогресса Мэтьюз считает проклятием цивилизации.

Время от времени Мэтьюз наведывается ко мне в гости. Мы с ним коротаем вечер за картами и глинтвейном. Кроме Мэтьюза, ко мне почти никто не ездит. В карты мы всегда играем на кухне. Кухня — единственное помещение в коттедже «Роза», где достижений прогресса почти нет — точнее, они не выставлены напоказ. Играем мы не спеша, часто задумываемся и молчим, но в такие минуты никакого чувства неловкости не возникает. А иногда мы говорим обо всяких пустяках — обо всем, что приходит в голову. Наши посиделки действуют на меня очень умиротворяюще. Поневоле забываешь о конкуренции, зависти, попытках обойти других.

Мэтьюз тоже дорожит нашей дружбой, но по другой причине. Двадцать лет назад его жена умерла от рака; тогда операции по замене ДНК с использованием клонов еще не получили широкого распространения. После смерти жены Мэтьюз замкнулся в собственном горе.

Однажды он признался:

— Больше всего мне недостает мелочей. Не чего-то важного, а каких-то обыденных… происшествий. Например, я вижу, как по перилам балкона скачет дятел, собираясь стащить орешек у синицы, или крохотные утята топают за мамашей по лужайке к речке. И вдруг я понимаю, что мне некому об этом рассказать, некому прошептать — тихо, чтобы не спугнуть птиц: «Иди-ка посмотри! Скорее, а то улетит…» Вот из-за чего я больше всего чувствую себя одиноким. Из-за мелочей жизни, таких незначительных вещей, о которых почти никому и не расскажешь…

Постепенно мы все больше привыкали делиться друг с другом, и наша дружба крепла.

Мэтьюз редко расспрашивал меня о моем прошлом. Но мое одиночество чуял.

— Ты ведь никогда не любил, правда? — спросил он однажды.

Его неожиданно прямой вопрос меня удивил.

— Нет, почему же… Я любил родителей. Работу. То, чем я занимался.

— Нет, я имею в виду другого человека. Женщину, например.

— У меня были женщины… Я с ними встречался.

— Я не о том, — отмахнулся Мэтьюз. — Я толкую о любви… понимаешь, когда ревнуешь, и тебе больно, если представляешь ее с другим, и радуешься, когда ты с ней.

— Нет… еще нет.

— Одиночество — это нехорошо.

— Кому и знать, как не тебе, — машинально парировал я и сразу же пожалел о неосторожно вырвавшихся у меня словах. Но он, как оказалось, не обиделся.

— Да ладно, подумаешь! У меня, по крайней мере, все было — была любовь… почти всю жизнь. Если у тебя это было, ты уже не будешь по-настоящему одинок. Да, иногда становится жалко себя, но это-то пережить можно. А вот ты, в отличие от меня, воспринимаешь жизнь слишком серьезно, позволяешь невзгодам одержать над тобой верх.

— Жить вообще вредно, так что какая разница?

— Какой ты вспыльчивый! Не хотел бы я трудиться у тебя под началом…

— Да, я такой. Зато в моей области мне нет равных.

— Не думай, что я хочу тебя достать, но тебе нужно сдерживать гнев… или как это называется? Досаду?

Его следующий вопрос удивил меня еще больше, потому что я считал его человеком сдержанным.

— Конор, кто тебя обидел?

— Никто.

— Тогда что с тобой происходит?

— Хотелось бы знать, — вздохнул я. Видимо, чем-то он меня все-таки задел, потому что мне вдруг захотелось излить ему душу. — Иногда мне кажется, что я злюсь на весь мир потому, что у меня не было настоящей цели в жизни; я никогда не совершал ничего важного, значимого. У меня были замечательные родители, все, за что бы я ни брался, мне легко удавалось, причем без особых усилий. Удача сопутствовала мне во всем. У меня есть все, о чем многие могут только мечтать. Я не знал и особых огорчений — если не считать смерти родителей… Все так просто — и так скучно! Жизнь очень изменилась. Сейчас все живут в мире фантазий. Ничего настоящего больше нет. Бесконечные параллельные миры, виртуальная реальность — разве они не бегство от жизни? Странно сознавать, что именно я — один из создателей новых миров. Один из его сторожей. — Я досадливо выдохнул. — Понимаю, что все неправильно, но уйти не могу. Мне нужно что-то настоящее, Джон. Мне нужно совершить что-то по-настоящему важное.