Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии - Бронислав Малиновский

То, что новому существу, которое от нее родится, мать дает все, туземцы считают доказанным и убедительно выражают это. «Мать кормит дитя в своем теле. Потом, когда оно выходит, она кормит его своим молоком». «Мать делает ребенка из своей крови». «Братья и сестры — одной плоти, потому что они от одной матери». Эти и похожие высказывания характерны для отношения тробрианцев к данному, фундаментальному для них, принципу родства.

Отношение это, даже еще более ярко выраженное, можно усмотреть и в правилах, определяющих счет родства, наследование имущества, передачу ранга, власти вождя, наследственных должностей, а также магии — фактически всякий раз, когда решается вопрос наследования в рамках кровного родства. В мат-рилинии общественная должность передается от мужчины к детям его сестры, и эта исключительно матрилинейная концепция родства является фактором первостепенной важности с точки зрения брачных ограничений и предписаний, а также табуи-рования сексуальных контактов. Действие таких представлений о родстве можно наблюдать на примере смерти, когда они про- являются с драматической силой. Дело в том, что социальные нормы, лежащие в основе похорон, оплакивания, траура, а также определенных весьма тщательно разработанных церемоний распределения пищи, базируются на том принципе, что люди, объединяемые узами материнского родства, образуют тесно связанную группу, характеризуемую единством чувств, интересов и плоти. И из этой группы даже те, кто присоединился к ней в силу брака и в качестве «отца ребенка», жестко исключаются как не имеющие естественного отношения к тяжелой утрате (см. гл. VI, разд. 2-4).

Туземцы, о которых идет речь, имеют хорошо укоренившийся институт брака и тем не менее совершенно не осведомлены об участии мужчины в порождении детей. В то же самое время термин «отец» имеет для тробрианцев ясный, хотя и исключительно социальный, смысл: он означает мужчину, женатого на матери ребенка, живущего с ней в одном доме и составляющего часть домохозяйства. Всякий раз в разговорах о родстве мне подчеркнуто характеризовали отца как tomakava, «чужака», или даже более правильно — как «постороннего». Это выражение к тому же, как правило, часто использовалось туземцами в беседах, когда они спорили о наследовании чего-нибудь или старались оправ- дать какую-то линию поведения, или же когда положение отца принижалось в каких-то ссорах.

Поэтому читателю должно быть ясно, что термин «отец», в том виде, в каком я использую его здесь, следует понимать не как имеющий различные правовые, моральные и биологические смыслы, как это видится нам, а в смысле, присущем исключительно тому обществу, с которым мы здесь имеем дело. Может показаться, что было бы лучше — во избежание малейшей возможности такого неверного понимания — не применять наше слово «отец» вовсе, а пользоваться местным словом tama и говорить о «родстве tama» вместо «отцовства»; однако на практике это оказалось бы слишком громоздким. Поэтому читатель, встречаясь на этих страницах со словом «отец», никогда не должен забывать, что его нужно понимать не так, как оно дается в английском словаре, а в соответствии с реалиями туземной жизни. Могу добавить, что данное правило приложимо ко всем терминам, имеющим особый социальный смысл, то есть ко всем терминам родства и таким словам, как «брак», «развод», «измена», «любовь», «ухаживание» и т. п.

Что, в понимании туземца, несет в себе слово tama (отец)? «Муж моей матери» — таков обычно первый ответ, даваемый смышленым информатором. Он, как правило, продолжает, сообщая, что его tama — это мужчина, рядом с которым он вырос, пользуясь его любовью и защитой. Потому что, поскольку брак на Тробрианах патрилокальный и поскольку женщина, так сказать, перемещается в деревенскую общину своего мужа и живет в его доме, отец является своим детям близким человеком: он активно заботится о них, неизменно испытывает и выказывает глубокие чувства к детям, а позднее участвует и в их обучении. Поэтому слово tama (отец) в его эмоциональном значении концентрирует множество эпизодов раннего детства и отражает чувства, обычно существующие между ребенком — мальчиком или девочкой — и зрелым любящим мужчиной, который живет с ним в одном домохозяйстве, тогда как социальный смысл этого термина - в обозначении мужчины, состоящего в интимной связи с матерью ребенка и являющегося хозяином дома.

До этих пор tama не отличается сколько-нибудь существенно от «отца» в нашем смысле. Но как только ребенок начинает подрастать и приобретать интерес к тому, что выходит за пределы домохозяйства и его собственных непосредственных нужд, появляются определенные сложности, которые меняют для него смысл слова tama. Ребенок узнает, что принадлежит к другому, нежели его tama, клану, что название его тотема — другое, такое же, как у материнского тотема. Тогда же он узнает, что все виды обязанностей, ограничений и забот о личном достоинстве соединяют его с матерью и отделяют от отца. Другой мужчина появляется на горизонте, и ребенок зовет его kadagu («брат моей матери»). Этот мужчина может жить в том же месте, но очень возможно, что и в другой деревне. Ребенок узнаёт, кроме того, что место, где живет его kada (брат матери), — это также и его, ребенка, «родная деревня»; что там у него есть имущество и иные права «гражданства»; что там его ожидает успех в будущем; что там должны быть его естественные союзники и товарищи. Его могут даже высмеивать в деревне, где он родился, за то, что он «чужак» (tomakava), тогда как в деревне, которую он должен называть «своей родной», в которой живет брат его матери, там его отец — чужак, а он - настоящий «гражданин». Кроме того, по мере взросления ребенок видит, что брат матери распространяет на него постепенно возрастающую власть, требуя услуг, помогая кое в чем, давая или не давая разрешения на осуществление определенных действий; в то же самое время власть отца и его советы все менее и менее значимы.

Таким образом, жизнь тробрианца протекает под двойным влиянием, и эту двойственность не следует представлять только случайной особенностью их культуры. Она глубоко входит в существование каждого индивида, она порождает причудливую сложность в обхождении, нередко создает напряженности и трудности и зачастую приводит к насильственным нарушениям непрерывного течения племенной жизни. Ведь указанное влияние двух начал — отцовской любви и матрилинейного принципа, — столь глубоко проникающее в рамки обычаев и в социальные установки и чувства туземца, по сути дела недостаточно хорошо согласуются в своих проявлениях[14].

Необходимо сделать упор на отношениях между тробрианцем и его отцом, его матерью и ее братом, поскольку это - ядро сложной системы материнского права или матрилинейности, и данная система регулирует всю социальную жизнь описываемого туземного населения. Кроме того, данный вопрос имеет особое отношение к основной теме этой книги: физическая близость, брак и родство суть три аспекта одного предмета, суть три грани, поочередно открывающиеся социологическому анализу.

2. Тробрианская деревня

До сих пор мы давали социально значимое определение отцовства, родственной связи с братом матери и природы уз между матерью и сыном, уз, основанных на биологических фактах беременности и крайне тесной психологической привязанности, проистекающей из этого. Лучший способ сделать это абстрактное заявление ясным — продемонстрировать взаимодействие данных трех видов родственных отношений в реальной тробрианской общине. Тем самым мы сможем сделать наши объяснения конкретными и прикоснуться к подлинной жизни — вместо того, чтобы блуждать среди абстракций. А кроме того, мы, между прочим, сможем ввести некоторых персонажей, которые появятся в следующих частях нашего повествования.

Деревня Омаракана в известном смысле является столицей Киривины — главного дистрикта этих островов. Здесь находится резиденция верховного вождя, чье имя, престиж и известность простираются на весь архипелаг, хотя его власть не выходит за пределы провинции Киривина[15]. Деревня расположена на плодородной плоской равнине в северной части длинного плоского кораллового острова Бойова (см. рис. 2). Когда мы идем по направлению к деревне, от якорной стоянки в лагуне на западном берегу, ровная дорога ведет через однообразные пространства, покрытые низким кустарником, здесь и там перемежающимся табуированной рощей или обширным огородом, в котором растут, обвивая длинные колья, побеги ямса и который выглядит, когда разрастется, как пышный хмельник. Мы минуем на своем пути несколько деревень; почва становится более плодородной, а поселения гуще по мере того, как мы приближаемся к длинной гряде возвышающихся коралловых обнажений, которые тянутся вдоль восточного берега и отгораживают открытое море от равнин внутренней части острова.