Затески к дому своему - Леонид Кокоулин

Гриша переобулся и догнал Анисима на берегу.

– Видишь, папаня, – показал он в русло реки, где с порога падала черная вода, – там омут. И где мырит и строгает пену обратное течение – улово. Там таймень. На плоту можно подойти.

– Таймень пусть постоит, мы еще до него доберемся, а вот заездок с этого берега можно отгородить, лоток поставить – с рыбой будем. Но рассиживаться не дело. – Анисим взглянул на небо. – Погода обманчива. Пока снега нет, мха надрать не мешало бы, камня на печку припасти… Да в два топора долго ли нам срубить хоромину? – повеселел Анисим.

– А ты уверен, папаня, что эта речка и есть Шанталык? Дед Витоха говорил, до нее три дня топать.

– Шанталык не Шанталык, а мы наперехват через ущелье сколько срезали верст?..

Грише и сказать нечего.

– Тогда пойдем дрова готовить, – повернул от речки Анисим.

Ветер шумел, не доставая земли. Тучи подрастали. Анисиму природа казалась живой. Он подмечал в ее настроении перепады и считал, что тон всему в ней задает небо. Какое небо – такой и лес. Небо – душа всего, от него и вода, и огонь, и леса, и его обитатели. Это они чутко внимают небу. Скажем, изюбр встал на отстой – ветру быть, белка опустила хвост – непогода и ненастье. Колонок за сутки до грозы из норы не выйдет. Да и рыба погоду чует. Окунь залег в траву или на глубину ушел и не реагирует на наживку – к шторму. Комар и тот чувствует погоду: перед дождем горячей смолой льнет. Кузнечик перед бурей обхватит лапками свою лошадиную голову и замрет на изнанке листа, хотя ни облачка на небе. Смотришь, через час-другой раскололось небо, загромыхало. Желна запросила «пить» – не днем, так ночью дождь прольется. Или бурундук высвистывает: «будет дождь», «будет дождь» – дождь зарядит. «Надо заготовить дров, да срочно соображать, куда бы голову спрятать на случай непогоды».

Анисим поднялся от берега, приглядел подходящее место, вошел под разлапистые кедры, как под крышу, не то что ветер, даже свет слабо проникал. Выбрал площадку под шалаш, обрубил кустарник, расчистил под костер место, подрубал и скатывал в рулон мох и все думал, как устроена природа.

Всю эту народную и лесную мудрость стремился Анисим передать сыну, благо слушатель он хороший да и вопросы задает по делу.

– Папань! Где ты?

Гриша подходит со своим топориком.

– А когда белковать пойдем?

– Мы и так в тайге, – не торопится с ответом Анисим. Ему жаль покидать мир таинственного. – Я вот думаю, шалаш или балаган ставить.

– А чем отличается шалаш от балагана?

– Как чем? Шалаш на скорую руку, три кола поставил на конус, сверху травой обложил или лапником, лапник под бок, котомку под голову – ночь коротай, дрожжи продавай. От ветра, от дождя или снега защитит. Балаган – уже из жердей, их покрывают корьем или травой. И стол, и нары, и печь, бывает, ставят, так что выбирай.

– Зимовье раздумал ставить?

– Пошто? И зимовье поставим. У костра не высидишь.

– Зимовье рубить, времени много надо, – решает Гриша, – на скорую руку если, то шалаш. Может, разделимся, а, папань? Я на берег.

– А стоит ли распылять силы, – засомневался Анисим. – Но если настаиваешь, так давай, – взялся Анисим за топор.

Гриша со своим топориком побежал на берег. Он высмотрел по вершине сухостоину: если свалить, раскряжевать, пожалуй, хватит на плот, на одного. Продрался сквозь кусты, ударил топориком по комлю – дерево зазвенело, отдался удар в руки. «Лиственница, – догадался Гриша, – куда такую на плот? Тяжелая». Гриша задумался. Валить ли? Может, на берегу поискать подходящее бревно. Гриша осмотрел спутанную и жесткую, как проволока, траву. Не найдя подходящего бревна или хотя бы подручного хлыста, выбежал к воде. Есть и около воды деревья, с корнями принесенные паводковой водой. Гриша потюкал топориком, без пилы не взять. Глянул на солнце. Забрался на карчу – посмотрел на отца. Тот уже и площадку очистил, и остов шалаша стоит треугольником. У Гриши заныло сердце: сколько времени топчусь без пользы. Вот-вот солнышко сядет. Гриша скатился с карчи. Он решил отрубить хотя бы вершину дерева, что прибило к берегу, хоть и сучьев на ней много, однако топорика не увидел.

Гриша по своему следу сбегал до сушины и обратно, поднял голову, топорик воткнут в карчу. Глянул на солнце, засуетился. Без пилы делать нечего, и клев пропускает. Он лихорадочно заработал топором, пытаясь сбить с этого дерева сучья, но сучья мореные пружинили, как железные. Гриша и фуфайку сбросил, и шапку – тюкал, тюкал топором, пока сумерки не спустились, тогда только направился к отцу. Анисим тесал бревно, неподалеку стоял шалаш, как копна, бревно выходило из-под топора гладенькое и белое, как яичко.

– Ты чего, папань, его так оглаживаешь? Кто его тут увидит? – Гриша пытался вопросом спрятать неловкость.

– Работай, сынок, всегда с душой, сердцем, и самому будет благостно, – не выпуская из рук топора, пояснил Анисим.

– Папань, возьмешь меня в напарники? Без пилы там худо.

– Становись рядом, теши. – Но, вскинув голову, спохватился: – Дров на ночевку, однако, надо… Да ужин приставлять засветло. Лучще кедровых дров не бывает, и дух от них отменный, и жар устойчивый, и не стреляют углем, не то что елка – бьет навылет.

Анисим и в тайге любил дрова по «калибру», аккуратные чурбаки, а не навалом хлысты, как чаще всего и кладут таежники. Анисим не любил такой костер.

А Грише уже хотелось нырнуть в шалаш и на постель из стланика. Но что скажет отец? Получалось, вроде отлынивал от дела. Теперь жалел Гриша, что решил быть сам по себе. Вдвоем бы и шалаш смастерили, и плот спустили на воду, и сейчас бы наверняка он тайменя выволок.

– Ну как, Гриша, тайменя подсек? – подает пилу Анисим. Он уже стоит на колене перед сухостоиной.

Гриша хватает пилу за ручку и тянет к себе.

– Да ты не дергай так, а то выдернешь пилу вместе с рукой.

Пила с легким шепотом вписалась в окружность ствола, а когда дерево расслабилось, Анисим вынул ее из реза.

– Встань, Гриша, мне за спину, – попросил Анисим. Он топором подсек сухостоину. Дерево, прочеркнув макушкой по закатному лиловому небу, хряснуло о землю, да так, что и речка, и горы, и распадок откликнулись троекратно.

– Ну вот, – воткнул в свежий срез топор Анисим. Откашлявшись, посмотрел как бы с сожалением на сухостоину. Она лежала острой иглой без сучьев и коры.

– Давай-ка еще маленько, зашли с вершины. – Анисим подал Грише конец пилы. «Вижить, вижить» – и отлетели первые чурки. А чем ближе к комлю продвигались пильщики, тем пила труднее грызла неподатливый комель. И как Гриша ни нажимал на пилу, дело не убыстрялось.

– На сегодня хватит, – сказал Анисим, когда отвалилась очередная чурка. – Теперь займемся извозом. – Анисим взвалил себе на плечо от комля первую чурку и с топором в руке пошел торить дорогу. Гриша попробовал вторую поднять, третью, четвертую – чурки не поддавались, только та, что у самой вершины, стронулась. Он поставил ее вначале на попа, а потом на плечо и почувствовал, как вдавились в мох и отяжелели ноги. Он слышал, как отец сбрасывал с плеча ношу и расчищал дорогу. По мху нелегко идти, а через валежины перешагивать еще труднее. Гриша старался не отставать от отца, но с каждым шагом чурка становилась все тяжелее, впору хоть бросай, но Гриша не бросил. Сделали первую ходку. Сумерки заштриховали лес, и только речка еще светилась на перекате.